Память воды. Апокриф гибридной эпохи. Книга первая

То и дело их обгоняли конные и пешие путники, но чаще они видели идущих навстречу, из Иевуса в Бет-Лехем. По всему чувствовалась близость главного города царства.

Царства?

Иошаат обратил внимание на одиночных всадников, подгоняющих коней в направлении города Ефрахова – по всему видать, гонцы.

Что за вести они несут с собой? Не дурные ли? А бывают иные? Какие изменения последуют за ними?

Он невольно прибавил шагу.

Царство? После смерти – нет ли кого вокруг? – после смерти Хасмонейского раба что станет с этим царством, созданным кровью, потом и заветами предков? Разделят ли его подобно опресноку в праздничный день – вокруг никого нет – ретивые наследники или пройдут по нему мерным шагом легионы Рима, под ногами которых рассыпаются города и горы, а не только царства?

Иошаат взял у Мириам Мануила, и понес дальше, давая ей отдохнуть.

Да, царство. Человеческая повозка! Кто гонит ее по ухабам, не разбирая дороги? Кто пускает с горы под откос? Где остановка? Скоро ли, Господи? Родник надежды пересох, ибо если страдание безмерно, то безмерным должно быть и воздаяние за него, а где оно? Отсутствие надежды умаляет веру, а если ослабнут скрепы веры, повозка развалится, и имя ей будет не царство, а прах и пыль Синайская! Люди уже не таясь говорят о Мессии.

Иошаат вспомнил нервное лицо Гаиафы и невольно вздрогнул.

Если кто-то и может остановить безумства последнего времени, так это Мессия. В этом избранном Господом народе, в этом царстве, созданном Его послушниками мечом и словом, все норовят быть Мессией – от царя до пастуха! Поэтому люди уже не спрашивают: когда придет Он? Они знают, что Он пришел. Они спрашивают: где Он?

Иошаат поднял высоко Мануила.

Где? Я знаю, где Он!

Мануил закряхтел; Иошаат засмеялся, довольный.

Понимает, понимает!

Женщины заахали. Иошаат вернул Мириам Мануила. Постоял, обретая должный вид. Равви Менахем поравнялся с ним; мужчины степенно пошли дальше.

– Много гонцов, – заметил Иошаат при виде еще одного всадника, промчавшегося мимо них.

– Событий тоже много, – вздохнул равви.

– Смерть царя – всегда беда.

– Для кого? – спросил равви, поднимая кустистые брови. – Для наследников? Для народа? Для Рима? Для кого?

– Скоро римлян здесь будет больше, чем чад Израилевых, – обеспокоенно сказал Иошаат.

– Ухо римлян привычно только к слову «Рим», – усмехнулся равви Менахем. – Оно долго не могло привыкнуть к слову «Египет», оно с трудом переносит слово «Сирия», оно никогда не слышало слова «Армения» и не понимает слова «Израиль».

– Что же делать, равви?

– Терпеть.

– Сколько, скажи!

– Кто знает? Наш щит – терпение, наш меч – надежда, наша кольчуга – вера.

– Кое-кто берется за мечи настоящие.

– Гавлонит[33 - Гавлонит – иначе Галилеянин, житель Галилеи, северной части Палестины. Имеется в виду Иуда Галилеянин, поднявший в описываемое время восстание против римского владычества.]? Нет, о мой доверчивый Иошаат, – он прольет кровь – свою и тех, кто поверит ему и пойдет за ним, и это плохо.

– Как же так, равви? – заволновался Иошаат, сжимая и разжимая ладони. – А Спаситель? Ведь про Него сказано: все народы рассудит Его меч. Все народы, равви, я это хорошо запомнил, а уж народ Израиля – в первую очередь!

– Нет, о Иошаат, – грустно улыбнулся равви Менахем и покачал головой. – Не будет в Его приходе боя барабанов, рева праздничных труб и приветственных криков. Не будет на Нем и царского одеяния и меча карающего в руке.

– А что же, равви? – недоуменно спросил Иошаат.

– Он придет незаметно, – задумчиво, словно рассуждая сам с собой, сказал равви Менахем. – И будет Он бос и беден. И голос Его будет тих и кроток.

Иошаат невольно рассмеялся:

– Что же Он делать будет, босой и кроткий?

– Этого мне не дано, к сожалению, – вздохнул равви Менахем и добавил: – Или к счастью.

Иошаат покрутил недоверчиво головой.

Топор сильнее дерева, а молот сильнее камня. Силу можно сокрушить только силой! Меч – мечом! Старый, уважаемый человек – зачем с нимспорить?

Он только махнул рукой и ускорил шаги, взбираясь на холм, за которым ему открылся Иевус. Он обернулся и крикнул:

– Слава Адонаю, Мириам! Пришли!

И оглядел сверху прославленный город, знакомый ему и всегда волнующий при встрече с ним. Средоточие надежд и чаяний чад Израилевых, а теперь исполненный для него, Иошаата, особого, таинственного значения. Он и сам не понимал своего волнения и только смотрел и смотрел на город, пока подходили остальные.

Вот: я пришел к тебе с сыном.

Спутники вошли в город через Яффские ворота и двинулись к Храму по дороге, пологой дугой огибающей Сион, мимо величественной крепости Давида – Иошаат каждый раз при виде его испытывал волнение и тайную гордость – и дворца покойного царя, напоминающий разворошенный муравейник: сновали люди, у всех дверей и лестниц стояли римские отряды. Здесь гордиться было нечем. Громадные позолоченные изображения зверей словно глумились над святостью этих мест, превращая дворец в мерзкое капище. Иошаат невольно ускорил шаги и вздохнул свободно, лишь когда дворец святотатца остался позади.

Они проследовали мимо домов первосвященника Храма и членов Санхедрина, не уступающих дворцу не только своими размерами и пышностью, но и количеством окружавших их римских солдат.

Да, смутные времена! Смутные!

Затем дорога повела их дальше вниз, излучиной от Сиона к Акре, к старому, но хорошо сохранившемуся дворцу Соломона слева по пути, и вывела на главную площадь.

Все невольно остановились перед величественным зрелищем Храма, словно парящего на белых мраморных плитах над землей, с открытыми вратами, над которыми ослепительно блестела гигантская золотая виноградная гроздь. Здания в три этажа, окружающие Храм по периметру, с витыми лестницами и аккуратными водоемами перед ними, укрывали его, словно жемчужину – створки раковины.

Даже здесь их голоногие солдаты! В святая святых Израиля!

Равви Менахем провел оробевших спутников мимо водоема двора священников к жертвеннику с неугасимым огнем, где уже собрались люди, большей частью женщины, пришедшие, сообразил Иошаат, как и Мириам, для очищения. Тут же располагались торговцы, продающие жертвенных животных, и менялы, обменивающие священные деньги на народные. Иошаат долго ходил от одного торговца к другому, сжимая и разжимая ладони, придирчиво выбирал жертвенных голубей.

Не все ли равно, не есть же он их собирается!

Он купил, наконец, не торгуясь, двух.

– Пока вы здесь, – сказал им равви Менахем, – пойду поищу почтенного Цевеона.