Нежить на службе Его Величества

Нежить на службе Его Величества
Артур Кинк

Санкт-Петербург, 1914 год. Известный врач, профессор медицины и учёный, умирает, оставляя в наследство своим детям аптеку. А вместе с ней множество тайн и знания, к которым человечество ещё не готово. Повесть не является исторической. Все события вымышлены, любые совпадения с реальностью случайны. Изображение использованное в качестве обложки принадлежит автору.

Артур Кинк

Нежить на службе Его Величества

От автора

Повесть не является исторической. Все события вымышлены. Любые совпадения с реальностью случайны.

Пролог

Если когда-нибудь вам выдастся случай бывать в Петербурге, то пройдя по набережной, в самый конец улицы, вы увидите здание из желтого кирпича со старой вывеской. Под той вывеской стоит длинная очередь. В ней и почтенные старцы, и крепкие юноши и изнеженные дамы в песцовых шубейках. И все они, как один веселы, здоровы и розовощеки. Все потому, что в здании том находиться лавка красоты здоровья профессора Галицкого. Обязательно загляните туда и купите конского бальзаму, барсучьего секрета, или грудной сбор. А лучше и то и другое.

Глава 1. В которой император опаздывает на балет.

С утра и до позднего вечера Лавка красоты и здоровья принимает посетителей. В воздухе витают запахи спиртовых настоек и одеколонов. Полки ломятся от мазей, травяных сборов, снотворных и противокашлевых микстур. Рядами стоят баночки с разноцветными таблетками, нежно прикрытые шариком ваты. Лекарств в лавке всегда в достатке, а вот на лечебные ванны, гирудотерапию, кровопускания лучше записываться заранее. Время доктора расписано на месяцы вперед. Больные устраивают сколки и даже драки за сеанс прогревания носа, а за удаление бородавок могут и вовсе начать стрельбу.

Что же до ночи? Когда дубовые двери запирались на засов, а глухие шторы опускались на окна. Тогда профессор Галицкий спускался по железной лестнице в едва освещённый подвал. Стены в том подвале были покрыты болезным мхом и каплями затхлой влаги. Здесь аптечные запахи перебивала тошнотворная вонь разложения, гари и формалина. Здесь не было покрытых белыми свежими простынями кушеток и блестящих инструментов на накрахмаленных салфетках. На всё подземелье была одна тусклая лампочка под потолком, за решёткою. Среди сырости и зловония стояли высокие полки, так же облепленные мхом и грибком. Поржавевшие холодные столы. Громоздкий и шумный холодильный шкаф Санкт-петербургского ледовничества. Толстые мокрые трубы гудели и шипели, заполняя подпол клубами пара. По полу стелилось множество проводов. От динамо-машины, индукторов и трансформатора к чугунной ванне, края которой были заляпаны кровью и грязью.

Напряжение летало в воздухе, и отнюдь не от громоздкого, включенного на всю мощь трансформатора. Когда профессор Галицкий имел удачу запускать всю свою технику ночью, то фонари начинали моргать, набережная погружалась во тьму, на неё выходили всякие злосчастные личности, а собаки со все ближайших дворов истошно и печально завывали.

Сам профессор Галицкий был хорошо сложенным и весьма привлекательным для своих лет, пожилым мужчиной с хмурыми густыми бровями мужественными скулами, и подбородком. На него заглядывались не только ровесницы, но и совсем юные девицы. Он был резким, но добродушным и быстро отходчивым. Скрытным, но при том настолько общительным и так любил компании, что никто и не замечал того, что Галицкий говорит о любой чепухе, но никогда о важных вещах. Спросите Галицкого, что он ел на завтрак и он расскажет, какие его матушка жарила драники, когда он был ещё маленьким мальчиком. Опишет вкус их так, что у слушателя невольно выделиться слюна от разыгравшегося аппетита, а потом вспомнит как они ходили с матушкой на базар за калачами, и что у пекаря не было одного глаза. И однажды, вопреки запретам матери, Галицкий всё же спросил у пекаря об увечье и тот рассказал ему, как на охоте с друзьями напился он портвейна и такса по имени Лавруша, погнала зайца. Пекарь за ней, через кусты и так и напоролся глазом на ветку. И беседа тотчас приключиться на тему охоты. Или портвейна. Если поинтересоваться у Галицкого, знает ли он особу – Марию Демьянову с Гвардейского бульвара, он немедленно ответит, что на Гвардейском бульваре жил и торговал один обувщик в тысяча восемьсот девяносто восьмом. А был он тем ещё пройдохой. Перешивал на туфлях ярлыки да искал по помойкам коробки Скороходовские. Клал туда обувь и продавал втридорога. И всё бы ничего, да однажды жена полковника Татаринова, которую кстати, тоже звали Мария и очень она любила закусывать водку вареньем малиновым. Хлоп рюмочку, ложечку варенья в рот и сидит как трезвая, песни поёт, танцы танцует, но никаких пьяных излишеств не позволяет. Все мужики вусмерть валяются по полу, а она хлоп рюмочку, вареньеце в рот и хоть бы хны! Так вот. Мария приобрела у того обувщика полуботиночки к весне и только дома заметила, что на коробке написано «калоши для мальчика». Мария, естественно, пожаловалась мужу, полковнику Татаринову, что подверглась грубому обману. Татаринов собрал чуть ли не всю роту и пошёл выкуривать обувщика. Спустили они его с лестницы. Сломали обе ноги и ключицу. А все обутки вынесли на двор, спалить хотели. А тут бездомники всякие набежали. Пропустили бы они массовый выброс обуви? Да ещё и в коробках скорохода. Тут и соседи подоспели. Модники да модницы. Ух жара была!

И после такого захватывающего рассказа вы уже забудете про Марию Демьянову. Только и будет разговоров о том, кто же победил, кому достались туфли и как это Татаринова, жена полковника Татаринова, могла перепить целую роту мужиков, закусывая одним малиновым вареньем.

В общем, вопросы задавать Галицкому было бесполезной тратой времени, но некоторые все же не оставляли попыток.

Мужик, давно уж мёртвый лежал в ванне и смердел на весь подпол. Тело его уже разбухло, как моченая в молоке булка. На ранах кровь запеклась коркой, корки эти отмыкали и плавали вокруг. Раны и рот были небрежно очищены от вовсю развивающихся личинок. Если вы когда-нибудь видели вспухшую на жаре в поле корову, то это зрелище, поверьте и то приятнее, чем то, что наблюдали профессор Галицкий, генерал Москвитин, англичанин по фамилии Бэнкси и его государево величество.

Сам профессор, склонившись над мертвецом, бормотал что-то себе под нос. Генерал Москвитин, деловито, заглядывал через плечо профессора и цокал языком глядя на труп.

– Осталось совсем немного! Потерпите мой друг. Начальная температура двадцать два и три градуса. – профессор лихорадочно улыбался и вытирал крупные капли пота со лба. – Совсем чуть-чуть!

Галицкий, для своих годов, очень шустро передвигался вокруг чугунной ванны, стуча тростью. Волосы его были взъерошенными и влажными от пота и подвальной сырости. Начальная температура должна быть двадцать два градуса и три градуса. Зимой могилы раскапывать не стоило. Лучше всех – это недавно умершие. Когда процессы гниения во всю бушую в теле. Хороши утопленники. Обмороженные тоже подойдут, но только свежие. По самодельной инфузионной трубке должна поступать кровь. Свежая, из живого существа. Галицкий использовал для этого бродячих собак. Иногда, выпадала удача, заиметь бездомного, который за флакон настойки боярышника и миску супа, готов поделиться хоть всей своей кровью. Но Москвитин запретил показывать императору наличие в Петербурге бездомных. Потому, кровь, заранее заготовленная и законсервированная, вливалась в тело из флаконов. Старая, трупная кровь сливалась прямо на пол, через другую трубку. От чего пол был отвратительно липким и гадким на вид. Третьим обязательным составляющим, кроме крови и воды, комнатной температуры, были электрические импульсы. Оголенные провода были приклеены на поясницу, грудь, голени, запястья, нижнюю часть живота, пах, виски, темя и затылок. Четвертое – охлаждающий шлем. Это название так же придумал генерал. Отлитая по форме каски шапка изо льда, что надевалась на голову усопшему. Дабы импульсы не спалили мозг. Пятое – вентиляция легких. Галицкий использовал меха, какими обычно раздувают огонь в печи и длинную резиновую трубку, наконечник которой уходил глубоко в глотку подопытного. Меха сокращались с помощью динамо-машины, два раза, каждые тридцать секунд. Импульсы в тело подавались с трансформатора и обычно это сопровождалось искрами по всей длине проводов.

– Уж постарайтесь, иначе не сносить вам головы, профессор, – шепотом, в самое ухо Галицкого сказал генерал.– Почему так долго?

– Чем дольше человек мёртв, тем дольше возрождение. Это может занять часы!

– Вправду ведь! Ваше императорское высочество? Разве не чудо науки?! – уже громко, с радостными нотками в голосе декламировал Москивтин. Но внимание его высочества, было потеряно еще на пути в лавку красоты и здоровья профессора, когда он начал перечитывать свои заметки в дневнике.

«22 января. Долго сидели с Георгием и Дмитрием у Вани, пили чай, похлыщили по набережной по дороге домой. Обедали у Черевина. Он, бедный, совершенно нализался.» Прекрасное было воспоминание. Теплое, веселое.

«…Играл в рулетку.

…Закусывал.»

Хорошее было время. Беззаботное. Или, например:

«9-го января. Воскресенье.

Тяжелый день! В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело! Мама приехала к нам из города прямо к обедне. Завтракали со всеми. Гулял с Мишей. Мама осталась у нас на ночь.»

«Сегодня особых происшествий в городе не было. Были доклады. Завтракал дядя Алексей. Принял депутацию уральских казаков, приехавших с икрою. Гулял. Пили чай у Мама. Для объединения действий по прекращению беспорядков в Петербурге решил назначить ген.-м. Трепова генерал-губернатором столицы и губернии. Вечером у меня состоялось совещание по этому поводу с ним, Мирским и Гессе.»

Император мечтательно вздохнул и прикрыл глаза, теперь его внимание нельзя было завоевать обратно ни беспорядками, ни ожившим мертвецом, ни даже вороной за маленьким оконцем под потолком подвала профессора. Птица тщетно стучалась в засаленное стекло, а поняв, что ее игнорируют, словно она живой человек с руками, ногами и мозгами, распушила свой хост и обгадила оконце.

Хорошо было бы сейчас вернуться домой, опустить ноги в тазик с накипячённой водицей, да выпить с дорогой супругой кофею.

– Еще минутку, ваше императорское высочество!

– Минутка, это через сколько? Я приглашен на балет. Дают Чайковского. Спящую красавицу. – спокойно ответил император, разглядывая свои ногти.

– Совсем скоро! Представьте, ваша милость, какой это прорыв в науке! – раскрасневшийся генерал, как могло показаться, во всю заискивал перед божьим наместником, но это было не так. В силу своих умственных способностей, генерал не знал лести и подхалимства.

– Температура сорок один и один градус! Перегрев! Етить его! Нужен лёд! – Галицкий, метаясь от холодильного шкафа к ванне с трупом, стучал себя по лбу ладонью.

– Мне туда к восьми, – перебил царь генерала и сладко зевнул. —Генерал Москвитин, я вам абсолютно доверяю. Учитывая ваши заслуги, я буду покоен, что этот опыт пройдёт удачно, а коли нет, вы сами справитесь. Справитесь, ведь? Если этот доктор действительно способен на то, о чём вы мне рассказывали, Россия выйдет на новый этап не только в военной ипостаси, но и в индустриальной. Профессор Галицкий, был рад знаться лично. А теперь прикажите отвезти меня к дирижаблю. Хотелось бы испить какао или ликёра в буфете, перед балетом.

Генерал тотчас поспешил вверх по лестнице позвать гвардейцев, чтобы сопроводили императора до необходимого места. Замер на третьей ступеньке. Подумал, почему сам поспешает за всякими самостоятельно? Вспомнил, что визит к профессору Галицкому таен и он велел никого не пускать. Успокоился. Продолжил подъем.

С лицом, безразличнее, чем у жены генерала в последние восемь лет, император покинул подвал.

«Все-таки чудесный человек наш царь! Пунктуальный, педантичный. Обещал быть на спящей красавице и сдержит обещание свое. И никакими живыми покойниками оного не сбить.» – подумал генерал, спускаясь обратно в затхлый подвал.

– Ваш император не очень-то воодушевлен, этими бесовскими опытами над усопшими. – сэр Бэнкси, молодой, высокий мужчина с тонкими ухоженными усиками вышел из-за шкафа с препаратами, как только генерал проводил императора к выходу. Шляпа сэра Бэнкси примялась, когда он прятался за шкафом. Клетчатый костюм перепачкался известью, паутиной и плесенью.

– Сэр Бэнкси, попрошу вас. – генерал бросил гневный взгляд на сэра Бэнкси.

– Это неправильно! Не естественно! Вы и профессор Галицкий идете против господа Бога! Против природы!

– Мы пытаемся выиграть войну! Хотя, что вы знаете о войне? Настоящей! А не эти ваши захваты земель несчастных плебеев, которые даже не могут отличить сапожную ложку от столовой! Это бои не достойные настоящего офицера!

– Генерал Москвитин, а по-вашему, достойно сгубить тысячи людей в японском плену?

– Живой. Он живой! Живой сучий потрах! – лихорадочно повторял профессор Галицкий, наматывая круги вокруг чугунной ванны и спотыкаясь о всевозможные провода. Спор мужчин прервал, мертвец, что поднялся над мутной водой и сел в полный рост. Бледное, искаженное смертью лицо, не выражало совершенно ничего. Простреленная грудь вздымалась часто и из ран выливалась мутная бурая жидкость и сгустки крови. Лицо пошло пятнами. Раздутые губы шумно шлепали при вдохах и выдохах, извергая наружу кровавую слизь. Он сидел так с минуту, пока Галицкий не ввел ему что-то в локтевой сгиб из большого стеклянного шприца Праваца. Мертвяк обмяк и плюхнулся назад в грязную воду.

– Полно! Василий! И вы тоже Фредерик! – сдержавшись от желания ударить Бэнкси, генерал внес предложение. – Давайте выпьем! За науку! Профессор, идите же к нам!

Учёный нашёл среди медицинского хлама и склянок три рюмки. Генерал достал бутыль, расставил рюмки на манипуляционном железном столике, разлил и протянул господам. Они чокнулись над ванной с мертвецом, выпили, шумно выдохнули и уткнули носы в рукава.

– Генерал, – англичанин оторвался от нюхания рукава пиджака. – Православная церковь, конечно, имеет отличия от католической и англиканской, но всё же, начало у нас одно, как и Бог. Как они отнесутся к этому?

– Как надо, так и отнесутся. И Бог с нами.

– Надеюсь. Потому что конфликт вашего царя с церковью – стал бы неприятной ситуацией.