Нумизмат. Роман

– Ладно, пошли в аптеку.

– Зачем? У меня с прошлого раза остался, в кармане лежит.

– Ну тогда, давай скорей!

– Пряма здесь?!

– А где же еще?!

– То – не показывай, то – прямо на месте!

– Вот поэтому и просил не показывать!

Постепенно голосов становилось все больше и больше.

Рублев на пару с Дмитрием Сергеевичем не сидели как раньше в коляске. Слуга и тройка вороных вместе с коляской испарились бесследно. Учитель истории стоял вместе с вершителем справедливости на тротуаре. Вокруг происходили невероятные вещи. В глазах Рублева все плыло.

Улица словно качалась на волнах и перед глазами стояли мутные искаженные очертания, как в кривом зеркале, или когда на жаре смотришь вдаль и вещи, которые по природе своей неподвижны, оживают и куда-то плывут. Голоса становились все громче и громче. Теплый ветер, сбивающий с ног, ворвался в переулок и как огромная волна понесся по улице между зданий прямо навстречу Рублеву. Он замер, и, вжав в себя плечи, приготовился встретить удар. Ветер летел, как запущенная кем-то стрела, и там, где он проносился, прямо на глазах из воздуха появлялись десятки людей, какие-то тряпки, расстеленные прямо на тротуаре, горы непонятных безделушек, старые платья и костюмы на вешалках, обувь, книги, видеокассеты и еще черт знает что. Ветер все ближе и ближе подбирался к Рублеву, и он закрыл глаза.

– Трамвай, Егор Игоревич, трамвай! – раздался над ухом Рублева голос Дмитрия Сергеевича, и его крепкая рука потянула учителя истории на себя.

– Спасибо, вы спасли мне жизнь! – задыхаясь от волнения, сказал Рублев, приходя в себя.

– Да с чего вы взяли! Мне что, больше делать нечего?

Рублев опешил.

– Водитель трамвая – славная женщина, мать троих детей. По секрету, у нее еще двое будет. А вот если бы она вас сбила, то так и осталось бы трое. У вас в России с демографическим фондом туго. Вот я и решил и – рождаемость повысить, и смертность понизить. Двух зайцев одним выстрелом убил и все – благодаря вам.

– А вот если?

– Если – не бывает, бывает только судьба! Смотрите, вон ваши знакомые, – сказал Дмитрий Сергеевич, указывая тростью в сторону Аистова и Боброва, которые сидели на стульях около стены обветшавшего трехэтажного здания постройки начало прошлого века.

Борис Борисович Аистов был пожилым сухоньким мужчиной с белыми как снег усами и жиденькими волосами на некрупной голове. Одет он был в светлую синтетическую куртку и вареные джинсы. Аистов просматривал газету «Аргументы и факты», дотошно перечитывая одно и то же по многу раз с очень серьезным и вдумчивым видом. Накрахмаленные носки выглядывали из-под штанов и бросались в глаза прохожим.

Александр Александрович Бобров, напротив, был молодым крепким мужчиной – кровь с молоком. Он обладал густой черной шевелюрой и резкими чертами лица. На нем довольно плотно сидели черный джинсовый пиджак и черные брюки из какого-то толстого и очень крепкого на вид материала. Брюки были так умело выглажены, что идеально ровная стрелка, которая имелась на каждой штанине, строго делила ее пополам, отчего можно было предположить, что над ними поработала заботливая женская рука, или приложил уменее настоящий русский офицер, у которого одежда каждый день сверкает, как на параде.

Бобров держал руки в карманах пиджака и выдумывал себе черт знает что, отчего, как вы сами понимаете, о военной закалке не может быть и речи, так что остается жена.

«Рублев!» – подумал Аистов, приметив учителя истории.

«Настоящий нумизмат!» – подумал Бобров.

«Бедный!» – подумал Аистов и переглянулся с Бобровым.

«Но настоящий!» – усмехнулся про себя Бобров.

– А кто это с ним? – сказал Аистов, отложил в сторону газету и поднялся с низенького раскладного алюминиевого стульчика.

– Может, что заработаем? – оживился Бобров и последовал примеру коллеги, встав с деревянного стула с высокой спинкой.

– На Рублеве – исключено, а у того, что в цилиндре слишком лицо умное.

– Да с чего ты взял? – удивился Бобров. – Клоун в цилиндре, где он его только взял?!

– И я про то! – сказал Аистов, не спуская глаз с головного убора Дмитрия Сергеевича.– Не может быть, что бы девятнадцатый век, – сказал он шепотом.

– Конечно, не может, он же как новый!

– А похож, как похож!

– Ерунда!

– Не знаю, не знаю, все может быть!

– Так узнаем!

– И то, правда!

Рублев поприветствовал знакомых, и они ему ответили тем же.

– Познакомьтесь, Дмитрий Сергеевич! – сказал Рублев и легким движением руки указал на того, с кем пришел.

Дмитрий Сергеевич улыбнулся, заложил трость под правую руку, а левой рукой медленно снял цилиндр так, чтобы все кто желает, могли его как следует рассмотреть.

«Цилиндр безупречен, как пить дать, подлинный!» – подумал Аистов.-

«Догадался, о чем толкуем. Артист!» – подумал Бобров.

– Скорее режиссер, Александр Александрович, – сказал Дмитрий Сергеевич и надел головной убор.

Бобров оторопел, но быстро пришел в себя, сославшись на то, что имя ему мог сказать Рублев, но вот про артиста как узнал, осталось для него загадкой.

– Главный? – поинтересовался Аистов и сразу решил, что цилиндр, наверное, казенный, из реквизита, и надет, чтобы пускать пыль в глаза, потому что они, артисты, без этого ну никак не могут, душа требует.

– Нет, ну что вы, – улыбаясь, сказал Дмитрий Сергеевич, – я- один из главных!

Рублев улыбнулся. Узнав, что почем, он стал понимать, какой необыкновенно тонкий юмор заложен в вещах, которые кажутся на первый взгляд абсолютно несмешными в виду того, что они непонятны. Это лишний раз доказывает, что понимать тонкий юмор- удел только посвященных или по-настоящему умных людей.

– И много вас, главных? – сказал Бобров и подумал: «Небось, мелкая сошка. Прихлебатель!»

– Мерить кого-либо надо не по вседозволенности, а по тому, какому благому делу он служит, пользуясь возложенной на него властью.

– Чего?

– Вам этого, к сожалению, не понять, не заостряйте внимание. А сколько нас, главных, скажу. В этом нет никакого секрета. Отец, Сын, Святой Дух и я Дмитрий Сергеевич.

Ничего себе! – удивился Бобров и возмущенно подумал: «Прокорми вас всех!»