Беларуская рапсодия. История семьи

Этот маленький человечек учится жить и не думать о ее конце. Он, смешной и трогательный, прикоснулся к великой тайне жизни, взвалил на себя всю тяжесть неразделенных мыслей, сомнений, но думает, что выдержит. Выдержит, дорогой ценой…

Как хорошо начинался этот новый сорок седьмой год! Все мы, почти все, вместе. Войны уже нет второй год, карточки отменили, мама до сих пор домой приносит американские «рационы» – помощь от союзников. Я поэтому попробовал уже шоколад из рациона – громадного картонного ящика с буквами на английском языке. Мы с братом знаем, что такое жвачка из тех же рационов, сгущенное молоко в литровых банках, иногда вложенных в эти коробки, жир-лярд, свиная тушенка или бекон. А в кино мне мама как-то купила настоящее пирожное за двадцать пять рублей. Том взрослеет, у него свои дела, свои друзья, девочки. Он подарил мне свой альбом с марками, которые я начал собирать еще в Соликамске, и, вместе с моими, у меня уже их больше трех тысяч. Каждая марка – это маленькое чудо. В каждой можно увидеть хотя и небольшой, но зато настоящий кусочек мира, чужую, а поэтому еще более интересную, страну, незнакомое небо, неизвестных мне людей. Сейчас мне они особенно нужны, с ними можно сидеть целый день, перелистывая страницы альбома с вишневым кожаным переплетом, вынимая каждую новую марку стальным пинцетом, а потом осторожно, чтобы не замять зубцы, ставить ее на свое место, наслаждаясь рисунком и звучанием надписей на них – Руанда Урунди, Ньяса, Сан-Марино или Дагомея, – новые для меня места и страны, а острова – Маврикий, Гваделупа, Тасмания или Мадагаскар. Можно целыми днями рассматривать переливающиеся радужными цветами марки в кляйстере и ни о чем не думать, кроме той, незнакомой мне жизни. А штемпели на марках, как медали за заслуги, как отметки в паспортах, во время их путешествия по всему миру. Может, именно вот эта марка не зря столько путешествовала, может она привезла очень нужную кому-то весть или просто соединила двух людей на земле и им стало не страшно, не так одиноко. Марки могут жить долго, гораздо дольше людей, вот, например, эти из Великобритании – на них даты – 1889 год. Это, я знаю, год рождения моей бабушки. Вещи, вообще, живут дольше нас, бабушки уже нет, а ее швейная машина все работает и будет работать еще долго. Нет того, кто ее сделал или изобрел, нет того Зингера, чья фамилия осталась в чугунных завитках швейной станины. Или часы дедушки, которые он купил в самом конце девятнадцатого столетия, на них даты выгравирована римскими цифрами, которые я не очень хорошо знаю, дата и таинственная фамилия – «Lady Elgin». И заводятся они так, как сегодня уже никто не делает, специальным, маленьким, золотым ключиком. Но не это главное, главное, что они ходят и ходят, и еще будут ходить сотню лет. А через сто лет, может быть, никого из нас уже не будет. Что-то не так все устроено, неправильно, несправедливо. Маленький мальчик сидит и думает обо всем, что уже неотступно преследует его, иногда считает что-то, он верит в числа счастливые и несчастливые. У него их мало, пока только два счастливых числа – семь и четырнадцать. Он еще не знает, что конец года принесет столько новых мыслей, что придет новая беда, и к мыслям о неправильности смерти прибавятся мысли о неправильности жизни.