Чаги

Минуту они помолчали, потом Илюша сказал:

– Пожалуй, вино подойдет. Но если хочешь, купим шампанское.

– Лучше вино. Кстати, я знаю в городе магазин корейских продуктов, правда, ни разу там не была. Можем заехать.

– Если бы там нашлась бутылка соджу[2 -

Соджу – традиционный корейский алкогольный напиток.]*, да покрепче, я бы не отказался… Но, нет, давай поужинаем где-нибудь, а домой купим вина.

– О’кей, босс! – Маша засмеялась и села на покрывале. – Вставай, все-таки лежать на земле уже холодно. Летом здесь полно народа, особенно в пейзажной части парка, там и позагорать можно, если погода хорошая. К слову, ты знаешь, что этот парк по территории в три раза больше, чем все Княжество Монако?

– Чаги, ты неисчерпаемый источник познаний!

– Как ты меня назвал?

Он поцеловал ее и прошептал прямо в губы:

– Или мне лучше звать тебя ури эги – «моя детка»?

– И то и другое звучит странно, а «моя детка» по-английски – просто кич. Терпеть не могу этих избитых фраз.

– Ты точно странная, – заметил он.

– Ничего подобного! – сказала Маша как можно веселее. – Мне просто не нравится быть «солнышком», «зайчиком» и так далее…

– Это потому что ты девятихвостая лиса, которая меня обольстила.

Маша с немалым удивлением и возмущением посмотрела на него:

– Какая еще лиса? Хочешь сказать, что я хитрая плутовка?

– Плутовка? – теперь удивился и он. – А это не так?

– Невероятная чушь! Вообще не понимаю, о чем ты говоришь. С самого начала ты назвал меня ангелом-спасителем. Это мне нравится больше.

– Решено! – произнес он с кривой усмешкой. – осени меня своим благословением, ангел, или растерзай меня, лиса, и сожри мою печенку!

– Я начинаю думать, что ты перегрелся на жиденьком петербургском солнце – несешь какую-то околесицу. Что вдруг опять с твоим настроением? Мне жаль видеть тебя подавленным и расстроенным. Смотри, какая погода – теплынь и такие яркие краски! Давай-ка взбодрись! Если хочешь, еще кофе купим. И вот что – скажи, как мне тебя лучше называть?

Илюша невольно улыбнулся ее болтовне.

– Если бы ты была кореянкой, то звала бы меня «оппа».

– Как? – Маша, начавшая было вставать, повалилась на покрывало в приступе смеха. – Оппа? Какой кошмар! Никогда не слышала ничего забавнее. Нет, уж лучше я буду звать тебя Илюшей.

Он попытался ее схватить, но она проворно вскочила, продолжая смеяться.

Они решили поужинать в Пушкине и после прогулки по городу набрели на уютный ресторанчик грузинской кухни. Илюша долго изучал меню, но в итоге остался доволен Машиным выбором и даже задался вопросом, есть ли грузинские рестораны в Сеуле.

В город вернулись под вечер. Локи встретил их с радостным нетерпением, и они вывели его на прогулку. В парке было уже темно, и потому они прошлись по аллее вдоль дома, обогнули квартал и вернулись назад, заскочив в супермаркет за вином, сменой белья и зубной щеткой для Илюши.

Едва войдя в комнату, молодой человек упал в кресло и устало прикрыл глаза.

– Не помню, когда я так много и долго ходил пешком.

– Иди в душ и ложись спать. Я сейчас постелю.

– Постели, но еще рано спать. Я открою вино, а ты нарежь сыр.

Немного времени спустя, расслабленные после душа, они сидели на постели, расположив там же поднос с вином, сыром и яблоками и разговаривали, пока Илюша не убрал поднос и не привлек Машу к себе.

Ночью опять пошел дождь, и она встала прикрыть окно. До этого она уже несколько часов лежала без сна. Голова отяжелела, глаза слипались от усталости, но после дня, полного впечатлений, трудно было уснуть. Сначала она лежала тихо, боясь потревожить Илюшу, а потом, когда поняла, что он затих, приподнялась на локте и стала его рассматривать. Никогда прежде она не видела такого удивительного мужского лица: у него были гармоничные черты, плавная и красивая линия профиля, и в то же время природа щедро наградила его тем, что безошибочно распознает каждая женщина и к чему инстинктивно тянется, подобно тому, как тянется слабый плющ к стволу могучего дерева. Рядом с ним было уютно, хорошо и спокойно. Маша осторожно взяла его руку – крепкую теплую ладонь, и положила себе под щеку. Почувствовав ее прикосновение, он повернулся и, не просыпаясь, обнял ее. Сердце защемило от безмерного, пронзительного счастья. Маша прижалась к Илюше и прошептала по-русски: «Я тебя люблю».

Проснулась она поздно. За окном бледный рассвет уже успел смениться пасмурным днем. Солнце пряталось за рваной пеленой туч, и по-прежнему накрапывал монотонный дождик. Увидев за окном эту безрадостную картину, Маша прикрыла глаза. На этот раз ей не нужно было тянуться к Илюше. Она знала, что его рядом нет.

Вопреки ожиданию, Маша оставалась спокойной. Она стала размышлять, улетел он уже или нет? Почему она не узнала, во сколько у него самолет? Сейчас ей стала очевидна собственная глупость. Она не задала ему ни одного важного вопроса. Не выяснила адрес электронной почты или номер сеульского телефона, не разузнала подробностей о его профессии и занятиях, она даже не спросила, сколько ему лет. Это пренебрежение к деталям теперь ей самой показалось странным и необъяснимым. Но даже сейчас она размышляла об этом как-то рассеяно. Ее искренне огорчало лишь то, что, думая об Илюше, она не сможет представлять его в повседневной жизни за каким-нибудь делом.

Пытаясь собрать воедино обрывки, иногда проскальзывавшие в разговорах, Маша припомнила немногое: он вырос в провинции, теперь живет в столице; учился на бортпроводника, но, кажется, так им и не стал, хотя время от времени ему приходится много путешествовать; есть люди, которые от него зависят. В последние три с половиной года в его жизни что-то происходило, что-то настолько плохое, что даже возникали мысли о суициде (Маша вспомнила с каким ужасом посмотрела на него, когда он упомянул об этом). Еще больше ей запомнились слова, что он так и не избавился от теней прошлого и вряд ли когда-нибудь сможет это сделать. «А знаешь, возможно ты была права в своих подозрениях, – сказал он тогда, усмехнувшись, – мне все еще бывает сложно назвать себя здоровым человеком. Меня часто мучают сильные головные боли, перепады настроения и приступы неконтролируемой паники. Но самый главный мой враг – это апатия. Временами меня охватывают скука и безразличие ко всему на свете. Абсолютно ко всему. Мне слишком часто кажется, что я пропащий человек без желаний и целей». В тот момент неожиданного откровения ей казалось, что любые расспросы равносильны грубому прикосновению к открытой ране, но все-таки осторожно сказала:

– Не наговаривай на себя. Ты умеешь весело смеяться и искренне радоваться даже самым маленьким пустякам, а значит, ты небезнадежен. Кстати, насчет новой работы, по поводу которой тебе звонили, ты согласился? Что-то мне подсказывает, что да. Отличный шанс заняться делом и не думать о грустном. Что за работа?

– Ты когда-нибудь была аниматором на детских праздниках?

– Нет! – рассмеялась Маша. – Тебе предложили работу аниматора?

– Знаешь, не так-то легко понравится людям! – сказал он, задетый ее смехом. – Надо быть яркой звездой, чтобы сиять, и вдохновлять, и дарить хорошие эмоции. Готов поспорить – ты бы и минуты не продержалась перед толпой ожидающих праздника детишек.

– Господин Ким, ты имеешь поразительную способность ставить меня в тупик!

– Для этого тоже нужны талант и вдохновение, – с серьезной миной подтвердил он, но не выдержал и улыбнулся. – Кажется, ты опять права, в эти дни я часто весело смеюсь и искренне радуюсь нашей болтовне, хотя теперь, когда у меня появилась работа, сложно игнорировать более серьезные вещи. Но я продолжаю вести себя как безумец, которому все еще плевать на завтрашний день. Я смеюсь и болтаю, провожу время с тобой, даже думать, забыв об опасности, подстерегающей мое бедное сердечко или мою драгоценную печенку.

– Вот, опять! Но на этот раз я отлично понимаю твои намеки, – спасибо интернету! Ты хочешь сказать, что я кумихо – эта ваша корейская мифическая лиса с девятью хвостами, которая имеет обыкновение превращаться в женщину и губить наивных мужчин. Только, боюсь, в нашем случае, все как раз наоборот. Мы в России, и если бы я захотела сгубить доброго молодца вроде тебя, то согласно русскому фольклору мне следовало бы изжарить тебя в печи – так поступает каждая уважающая себя баба-яга.

– Какое варварство!

– Мели Емеля – твоя неделя! – сказала Маша по-русски и долго смеялась Илюшиным попыткам вникнуть в суть поговорки.

Думая о нем теперь, она старалась вспомнить самые, казалось, незначительные подробности. Что же еще? У него есть музыкальный слух, он неплохо разбирается в классической музыке, любит оперу, но равнодушен к балету. Однажды он пережил неудачный опыт рыбалки и с тех пор предпочитает активные виды спорта. Умеет и любит играть в бейсбол, и даже, кажется, одно время входил в какую-то футбольную команду, а со временем собирался освоить гольф. Еду предпочитает острую и пряную, и признался, что как-то в юности его угораздило выпить с друзьями два больших ящика соджу на шестерых. Вот и все.

В некотором замешательстве Маша поняла, что почти ничего о нем не знает. На долю секунды вернулась прежняя мысль, что она, как околдованное несмышленое дитя доверилась бесчестному человеку. У него могли быть нелады с полицией, возможно, он даже сидел в тюрьме. Нет, невозможно! Маша сама удивилась, как все в ней воспротивилось этому предположению – Илюша мог оказаться кем угодно, но не мошенником, не преступником. В его жизни были проблемы и секреты, но чем они угрожали лично ей? Она была твердо убеждена, что все, о чем он умолчал, ее не касалось. Внезапно ей пришло в голову, что наверняка у него кто-то есть, может быть, даже жена и семья… Эта мысль оказалась намного хуже всех прежних подозрений.

Нужно было немедленно чем-то себя занять. На работу идти было уже поздно, кроме того ей дали вполне законные отгулы, так что впереди у нее весь день. Но целый день провести наедине с собой, без дела и только вспоминать, переживать, чувствовать зияющую пустоту вокруг было невыносимо. Маша резко села, исполнившись решимости приняться за уборку: разобрать шкаф, достать теплую одежду, вытереть пыль, тщательно пропылесосить и отдраить полы. «Хотя нет, – сказала она себе, неожиданно становясь суеверной, – полы мыть не буду. Он ведь только что уехал, возможно, еще не добрался до дома. Помою завтра. На сегодня и без полов работы хватит!» Она наконец осмелилась повернуть голову и посмотреть на опустевшее место возле себя. Внезапно сердце екнуло – на подушке лежала записка. Маша схватила клочок бумаги, но содержание повергло ее в уныние. Илюша написал только одну фразу: «Я погулял с собакой».

– Погулял с собакой? – пробормотала Маша.

Нет, хуже всего было это прощальное послание. Лучше бы он ничего не писал!

Маша поплелась в душ, потом заварила на кухне свежий чай, что-то поела, вернулась в комнату и огляделась по сторонам. От присутствия Илюши в ее доме ничего не осталось – ни одной вещи, даже зубной щетки в ванной. Давя подступающие к горлу рыдания, Маша включила компьютер, выставила на полную громкость колонки и запустила любимый плейлист. Следующие несколько часов она драила квартиру – мыла, чистила, пылесосила, стирала занавески. Комната с обнаженными окнами, за которыми тлел серый неприветливый свет, сразу стала холодной и неуютной, и Маша достала с антресолей старенький тюль, в надежде спрятать за ним бледный петербургский день, похожий не то на жидкий зимний рассвет, не то на ранние осенние сумерки.