Ромашковый чай

Беседовали и искали повод невзначай коснуться рукой руки. Говорили, в основном, о ней. Он мало интересовал её сам по себе. Лике требовалось внимание, сочувствие, интерес, забота. От мужчины – особенно здорово.

Перед ним вырисовывался образ хорошенькой девушки, сбежавшей от рутины деревенской жизни, коровьих лепёшек, быдло-молодёжи. Проще было безвылазно оставаться там, но она решилась найти более достойное окружение, другое применение для своей тонкой душевной организации. Нашла в себе смелость и силы… и теперь осталась совсем одна. Маленькая девочка в бездушном городе. И если у неё ничего не получится, то придётся вернуться туда, где её никто не понимает…

– А я не могу. Понимаешь, никак не могу, – смотрела она на Мишу выразительно, не мигая. – Я там просто зачахну. Или стану такой как все. А иначе меня просто сожрут…

Она знала, что её никто не в силах сожрать. Скорее она кого-то проглотит. Но, ах, как же приятно быть слабенькой девочкой. И как же хорошо, когда он так сдвигает брови, концентрируя на ней всё своё внимание. И как же спокойно было после таких бесед.

Лика шла на поправку и осознавала это с ужасом. Она встанет на ноги, и у него не будет повода сидеть с ней рядом, и ему не в чем станет ей сочувствовать. Оставалось совсем мало времени рядом с этим человеком, и надо было что-то делать, пока они не расстались совсем.

Он почти всё время стал проводить на работе, брал дежурства, уставал, не замечая, как кожа на переносице собирается в суровую складку. Зато замечал, как у неё пробегают по плечам мурашки во время осмотра. Рукопожатие перестало быть просто тёплым, между ладонями проскакивал заряд. Она закусывала губы и почти уже не смотрела в глаза.

На очередном осмотре утром она чуть не расплакалась, расстёгивая верхнюю пуговицу халата. У него дрожал в руках стетоскоп. Тех страшных хрипов уже не было, но дышала она неровно, взволнованно. Он не стал спрашивать – почему. Хочет или боится – он не мог разобраться, и от этого заводился сам. От одной только мысли об её маленькой фигурке под толстым больничным одеялом и странных глазах, грустных, испуганных и благодарных.

С ней такое случилось впервые. Она смотрела на волосинки на тыльной стороне руки и хотела прижаться к ним губами. Она не могла смотреть в искрящиеся добротой глаза, рассматривала кадык и сглатывала так, будто ей тяжело даётся каждое движение. Когда он наклонялся к ней, вдыхала парфюм, смешанный с дымом от нервно выкуренной сигареты, но перед этим обязательно закрывала глаза и уплывала, желая обхватить его шею и уткнуться в неё, вдыхая глубже и глубже… Оба молчали. Она – потому что девочка и потому что никогда ни с кем не говорила ещё об этом. Он – потому что порядочный… или был таким до этой пациентки. Лика была хороша и притягательна без румянца на щеках и соблазнительных форм. Её тело как будто терялось под складками больничной одежды. Она сводила с ума своим взволнованным возбуждённым трепетом. Когда она неуверенно просила его задержаться на минуту, он ощущал свою необходимость для неё. И то, что никогда никому не был так важен и мил, как ей, будоражило воображение. Ласково беседуя с ней, чувствовал, что отдаёт что-то очень серьёзное, фактически ничего особенного не делая, ощущал, что делится тем, что поможет ей. С ней он был особенно значительным и сильным. Это тешило его самолюбие. Её видимая беззащитность манила и увлекала. Прежде его соблазняли только весёлые девушки с хорошим макияжем, в обтягивающих коротких юбках, на высоких каблуках, источающие дорогой парфюм и уверенность в себе. Он и не думал, что может вот так, всем существом, потянуться к девочке в больничной койке, грудь которой совсем недавно дёргалась, надрывно кашляя и хрипя. Он потянулся! Смущаясь только пошлости ситуации – как из банальных эротических историй. Не было во всём происходящем блеска этих историй, и эротизм был совсем иной: более острый, пронзительный, неизбежный.

– У тебя опять глаза блестят. Нездорово как-то, – тихо заметил Миша, касаясь её лба во время очередного обхода.

Она подалась лицом вперёд и прижала его ладонь сильнее ко лбу.

– Тебе кажется. Вот видишь, всё нормально…

А в голосе – тысяча несчастий, никакого «нормально». Надо слушать не возобновились ли хрипы, а он вдруг не смог сказать о том, чтобы расстегнула одежду. Она глазами пробежала по его лицу, и сама тихо освободилась от халата, осталась в ночной рубашке. Глядя поверх голого плеча, он выполнил профессиональные обязанности.

– Дышишь хорошо. Скоро буду выписывать.

Тяжело поднялся и вышел. Но не успел взять сигареты, в дверях его ночной каморки появилась Лика. Как привидение: в белой рубашке ниже колен. Как стихия, которая настигнет всё равно, не за чем продлевать мучение.

Она преодолела больничный коридор в считанные секунды. В палатах выключали свет, разговоры сменялись похрапыванием, в комнате медперсонала по телевизору смотрели концерт. Худые ноги в резиновых тапках неслись к нему, быстро, чтобы не передумать. Лика приподняла ночнушку и осмотрела свои острые коленки. Похудела… ужас, как некрасиво… Может, остановиться? Но внутри, в животе и ниже, всё изнывало.

Она вспомнила, как бежала также из деревни к «летающему мальчику» – стремительно, безудержно, отбросив все правила приличия. Когда дело доходило до страсти, сдержать её было невозможно: обстоятельства теряли силу. Разум… нет, не отключался. Разум здесь был с ней заодно. Она твёрдо знала, что к своим истинным, пусть и безумным, желаниям стоит прислушиваться, и их нужно удовлетворять. Отказать можно кому-то, но не себе. В чём бы то ни было! Потому что не имеет смысла жизнь, в которой человек только терпит и не делает того, чего ему на самом деле хочется. А те, кто будут осуждающе качать головой – глубоко несчастные люди. Пусть они живут для других, а она – для себя. И сейчас тоже… она испытает то, чего у неё никогда не было. И именно с тем, кто её безумно волнует.

Лика не стала задерживаться у двери, стучать и робко проситься войти. Ни на секунду не стоит ему задуматься. Ни капли сомнения не должно промелькнуть в его глазах, только – желание. Иначе всё пойдёт не так.

ЗАВИСИМОСТЬ

***

Он не смог дойти до финальной точки. В изнеможении она неловко скользнула по его ладони, цепляя ногтями нагревшееся колечко, так, будто хотела его сорвать, и сама испугалась этого непроизвольного движения. Оно могло показаться совсем не случайным и неоднозначным, – мелькнуло в голове. Он машинально поправил «непростое украшение» и сбился. С самого начала, как она стянула с себя одежду, он терзался одним подозрением, а теперь был уже почти уверен. У неё это в первый раз! В самый первый раз! Она кинулась ему на шею, как уже опытная женщина, оказалось, она прежде ничего не знала, и ею двигало что-то другое. Она ему вот так вот взяла и доверилась… она влюбилась? Она повела себя как без ума влюблённая. Значит, он сейчас лишил невинности девушку, которая в него влюблена, и на которой он не собирается жениться… Он тёр лоб и рассматривал её, сияющую и смущённую. Что же делать?

Я должен был догадаться, – злился он на себя. – Стоило быть проницательнее! По ней же было видно, что она ещё совсем ребёнок. И что теперь с ней делать?

На него внезапно свалился груз ответственности. Формально он ей ничего не был должен. Сказать бы: выпишется и пусть идёт на все четыре стороны… сама набросилась. А его придавила совесть и чувство вины перед ней. Да, как ни странно, именно перед ней!

– Я… первый? – наконец решился спросить он.

– Конечно, – она гладила его. – Конечно, первый. Разве это плохо?

– Просто спросил, – он отвёл глаза.

Вот мало ей было проблем, ещё и эта влюблённость или любовь… что там у неё, – думал он. – Что же я натворил.

Высокие моральные принципы, – думала она. – Угрызения совести… Главное, что передо мной, а не перед ней. Пусть. Почему-то, даже приятно.

Секс её не впечатлил. Ни боли (Слишком уж она была хорошо настроена), ни восторга от бессмысленных однообразных движений. Понравилось после…чувствовать, что она сейчас почему-то сильнее его, такого сильного. Быть победительницей захватывающего поединка. Он переживал, что лишил её девственности, не подозревая, что она лишила его чего-то более важного. А она, наконец, стала женщиной – с добрым внимательным человеком. И вместе с тем, привязала этого человека к себе, пусть и не навсегда. Теперь он поможет ей ожить, стать снова красивой. Теперь он никуда от неё не денется. Поэтому она с благодарностью и жадностью водила по нему руками и смотрела преданно глазами зависимой женщины. От этой её «зависимости» ему не было спасения.

– Когда ты сюда поступила, я увидел в твоих документах полное имя. Хотел спросить. Потом забыл. Кто тебя назвал таким странным именем? Лика – это обычно «Анжелика». Почему не «Анжелика» хотя бы?

– Ну, там не просто так… а в честь какой-то прапрабабки. Имя древнее, – она засмеялась. – Я предпочитаю, чтобы люди думали, что я Анжелика. Никогда ещё не приходилось полностью представляться.

– Зато красиво и необычно.

– Пусть лучше всё будет обычно и по-человечески, – она приподнялась и тряхнула волосами. Не за чем ему знать, что, и правда, необычного в ней. Ему – особенно.

– А ещё… – он как будто думал, спрашивать или нет. – Когда ты бредила, то говорила, что не хочешь никого убивать. Мне показалось, с тобой случилось что-то ужасное. Так?

– Я так говорила? – Лика приподняла брови. Очень странно.

Она не хотела сразу из этой больницы переселиться в психиатрическую. И вообще не хотела с ним откровенничать на эту странную тему. Если он думает, что секс – это повод раскрыть свою душу, то пусть примет за откровения её «попытки пробиться в город из деревни». Этого уже достаточно. Если с кем-то говорить о том, что она видит и ощущает солнечную энергию в людях как яркое вполне осязаемое тёплое вещество, то добром это не закончится. С ней никто не станет общаться на равных, быстро запишут в «городских сумасшедших». К тому же, она чувствовала себя хорошо, так, словно этот её кошмар остался далеко позади. Расспросы стали выводить из себя, и она попрощалась, отправилась к себе, мягко прикрыв его дверь.

Он закинул за голову руки. Странно. Почему в одиночестве лежать приятнее и легче, чем с этой милой ласковой девушкой? Вот всем хороша, а всё же без неё дышится спокойнее.

До выписки оставалось всего-ничего. А Лика так и не решила, чем будет заниматься и зарабатывать на жизнь. Поначалу ничего и не хотелось. А потом энергии стало прибавляться, в замкнутом пространстве, ограниченном светло-рыжими стенами, стало тесно. Кроме Миши здесь ничего интересного не было, а он появлялся всё реже: старался без повода не заходить.

«Я вижу для себя только два пути. Первый: успех, восхищение людей, я такая вся с эффектной причёской, макияжем, на высоком каблуке, и интервью в популярном журнале, где я рассказываю о том, откуда пробилась… Либо – стану сумасшедшей, тоже достаточно популярным персонажем в этом городе. Но никогда я не буду одной из этой серой толпы. Никогда не буду унылой скучной тёткой. Впрочем, участь тронутой тоже меня совсем не радует. Значит, нужно приложить все усилия…»

Когда Миша узнал, что ему не придётся брать дежурство в новогоднюю ночь, он с облегчением выдохнул. Ему хотелось показывать салют трёхлетнему сынишке и смотреть, как будет жена кружиться, накрывая на стол, а потом наденет своё лучшее платье – хоть повод появился! И совсем не хотелось тайком целоваться с любовницей и смотреть в её неестественно синие глаза. Когда она плакала, когда она делала вид, что не плачет, когда она ласкалась, когда смеялась, в каждом движении, в голосе сквозил обман. Она как будто использовала его. Только что она скрывала и что ей могло быть от него нужно?

Ровно в шесть он повесил белый халат на плечики и, притопывая, спускался по лестнице. Повернув на лестничной площадке, увидел её бледное лицо. Она смотрела ему вслед, кусая губы. Рукава пёстрого халата как крылья обхватывали её узенькое туловище. Павлиньи узоры отвратительно её старили. Давно осветлённые волосы с рыжими корнями сливались с тусклым лицом в одно целое. Жутко выделялись глаза, они пронзали Мишу, запускали грусть куда-то под кожу, под рёбра. Она молчала, но в молчании обиды было больше, чем в крике.

– Почему ты не захотел остаться со мной? – взглядом говорила она.

И он спросил себя: действительно, почему? Их тянуло друг к другу, они теперь близкие…но кто сказал, что близкие? Кто сказал, что он ей что-то должен? Например, провести этот вечер с ней… Ну, наверное, потому что стал первым мужчиной. Потому что своей особой внимательностью влюбил в себя. И теперь за неё в ответе. За её жизнь, за её чувства.

– Я не могу остаться, – сказал он. – Меня дома ждут. Сын ждёт.

Про жену не стал говорить, чтобы не портить ей и без того плохое настроение.

– Иди, конечно, – прошептала Лика, откашливаясь. – Я же тебя не держу.

Но продолжила стоять и смотреть, как он спускается по лестнице. Он вежливо улыбнулся и помахал рукой. Ушёл. Но шаги стали тяжелее, как будто к ногам привязали грузы. В груди неприятное ощущение неловкости. Он мучился тем, что неправильно поступил, зная, что остаться тоже было бы неправильно. И всё-таки он обидел её. А салют, праздничный стол, веселье в семейном кругу уже всё равно не принесут ему ожидаемого умиротворения и тихой радости. Перед глазами будет её потускневшее маленькое личико и пожелтевшие локоны на плечах.

Она понимала, что он занимался самобичеванием, знала – как жёстко он себя ругал. Чувствовала, что у него сейчас, кроме жалости к ней, внутри ничего нет. И он хоть и находится сейчас в другой, тёплой обстановке, невольно думая о ней, передаёт ей часть себя – мыслями, терзаниями совести. В его представлении она подавленная, потерявшаяся маленькая девочка.

В этот вечер она быстро уснула, сразу после салютов. Даже из больничного окна было видно, как сверкало небо над городскими дворами. Она улыбалась, прижимаясь лбом к прохладному стеклу. И не стала загадывать никакого желания, решив, что это вопрос, который достаточно обговорить сама с собой.

БОЛЬШИЕ ПЛАНЫ

***