Самый что ни на есть правдивый ответ: ДА! Но я солгал.
В школе об Андрюшке забыли. У него не осталось друзей, хотя мелкого сей факт не особо волновал. Учителя поступали подобно мне. Они видели проблему, но отказывались её решать. У братишки даже оценок почти не было, потому что мальчишку никто не спрашивал. Его посадили на последнюю парту, одного, где он мог уходить в свои миры.
Через несколько дней после этого события отец устроил скандал психиатру. Дескать, мы платим вам огромные деньги, почему вы не помогаете, на что тот лишь пожал плечами: случай очень тяжёлый, и если так будет продолжаться, придётся Андрея госпитализировать.
Пятнадцатого апреля, хорошо помню эту дату, проснулся ночью, а братишка сидит рядом со мной на кровати и в руках у него нож. Не настоящий, пластиковый, который ему подарили на позапрошлый новый год, но меня даже этот напугал. Андрюшка что-то шептал, а когда я дотронулся до него, он вздрогнул и осознанно посмотрел в мою сторону.
– Почему не спишь? – почти что дрожащим голосом спросил я.
Брат не ответил. Посмотрел на нож, встал и лёг в свою кровати, выбросив по дороге на пол пластиковое оружие.
Я стал бояться ночей.
Но продолжал вырывать Андрея из его шизогонических грёз. И теперь на лице братишки отражалась не растерянность, а гнев. Иногда он вырывался и кричал мне:
– Пошёл ты!
Я попался в тупике. Я не знал, что делать. Брат менялся, теперь мало чем напоминая старого доброго малыша, соседа по кровати.
Как-то в гостиной, выдернув Андрюшку из грёз, когда он сидел на софе, уставившись в никуда, пустив из уголка рта слюнку, я обнял его и зашептал утешительные слова. Просил прекратить так вести себя, иначе все вокруг начнут считать его психом. Я сказал ему:
– Я люблю тебя.
А он ответил:
– Иди нафиг. Не мешай мне!
И убежал.
В конце апреля на рисовании он изобразил картину, ничего не значащую для остальных, но заставившую меня биться в ужасе. Тема: я и моя семья. Андрей нарисовал шестерых. Отца, мать, себя, меня и двух существ, которых братишка никак не мог видеть. Но с ними встречался я. Две фигуры в костюмах с очень длинными ногами, откляченными задницами, без лиц, только губы.
Никто не спрашивал Андрея, зачем он нарисовал их, даже я. Школа и родители привыкли к странностям Андрея. Думаю, отец и мать однажды посовещались и пришли к выводу: он наш сын, мы будем любить его и таким. Я же не обмолвился словом с братом потому что боялся. Слишком хорошо запомнился серый пластмассовый нож. Если приложить силу, то им можно проткнуть шею, ну или воткнуть в живот например.
Однако ночью мне приснился сон, изменивший моё мнение. Я шёл по осенней улице. Не знаю, почему осень. Ржавые воды текли по асфальту, на людях сидели плащи, всё как весной, только солнца не было. Люди быстро снуют туда-сюда, задевая меня сумками, плечами, и вдруг впереди я вижу фигуру, двигающуюся мне навстречу. Длинные ноги, откляченный зад. Только одета Тварь была в плащ и шляпу, а белёсые пальчики сжимали зонтик, раскинувшийся над существом. Оно приблизилось ко мне и залезло во внутренний карман плаща.
Сейчас монстр достанет пушку и убьёт меня. Но вместо пистолета существо достало небольшую пластиковую карту и протянуло мне. А потом Тварь заговорила, сверкая кривыми жёлтыми клыками:
– Бифуркационный период вашего брата истёк.
Я смотрю на карточку, но ничего не вижу и просыпаюсь. Через день, взяв рисунок, я ткнул им в брата и чётко спросил:
– Андрей, объясни мне, где ты видел этих чудовищ, которых ты записал нам в семью?
Братишка в это время решал математику, и у него, скажу, неплохо получалось. В последние месяцы Андрей улучшил отметки в школе до круглого отличника. Кажется, будто в него поместили сразу всю программу за четвёртый класс.
– Нигде, – пожал плечами Андрей.
– Тогда, почему ты их нарисовал?
– Мне про них рассказали, – ответил брат.
– Кто?
– Стёпка!
******
Я заперся в кладовке. Сидел и ревел там, спрятав лицо в коленях. Как же мне было страшно, грустно и одиноко. Я ничего не понимал, но казалось, будто я очутился в одной из шизогонических реальностях, по которым бродил летом.
Перед сном, когда свет в доме уже потух, я тихо спросил Андрюшку:
– Почему ты вспомнил Стёпку?
– Иногда я его слышу, – ответил брат из темноты. – То, что во мне живут сорок девять меня позволяет многое видеть и слышать. Я слышу других бифуркаторов.
Я не знал, что ещё спросить. Уже было страшно продолжать разговор.
– Ты слышишь Стёпку? – спросил я.
– Какого из двухсот пятидесяти одного?
Меня обдало холодком.
– Он ещё жив? Прошло уже восемь месяцев.
– Он сильный бифуркатор. Самый сильный, потому что умный. Он очень старался выйти из своего бифуркационного дня.
– Так он умер?
– Ну пока жив, но фактически, – ответил Андрей.
Я захлопал мокрыми ресницами, не понимая, почему плачу. То ли от грусти, то ли от ужаса. Ноги и руки похолодели, спрашивать больше ничего не хотелось, но я продолжал:
– Передай ему, что он мой лучший друг.
– Нет, – отвечал Андрей. – Тебе не понравится его реакция.
Теперь мне ещё страшнее.
– Он меня ненавидит?
– Наверное, он сейчас всех ненавидит, – вздохнул Андрей. – Он сейчас в таком состоянии, когда сложно любить. Тёмка, он умирает. И ему очень плохо. Представь, если бы твой мозг раздирали на каждую клеточку по отдельности.
– Не надо. Спасибо. Давай спать! – я прекращаю разговор и отворачиваюсь, но Андрей не унимается.
– Он будет жить ещё. Он будет так мучиться по меньшей мере месяц. Он чаще других любит говорить со мной. Спрашивает о тебе.
– Что ты ему отвечаешь? – напряжённо говорю я.