Бифуркатор

– Ты спишь? – спрашивает.

– Нет, – отвечаю. – Мне не до сна.

– А можно я к тебе?

– Забирайся, – откидываю одеяло, и братишка забирается под него, как всегда, когда боялся грозы. Теперь мы лежим, и в темноте я лишь слышу его дыхание.

– Сейчас полицию, наверное, вызовут, – говорит Андрей.

– Или нас, – отвечаю.

Но нас никто не вызывает.

– А как всё было на самом деле? – вдруг спрашивает Андрей. – Почему я застрял в одном дне? Как тебе удалось меня спасти?

Я некоторое время молчу, а потом начинаю говорить. Этот рассказ в три раза длиннее, чем история, которую я выдумал, потому что я рассказываю всё, о Шамане, о Буратино, о шизогонической реальности с оппозиционерами и другой тётей Мариной, о московском таксисте, о московском музее, о Глобусе Эфира, о мёртвом Питере… не рассказываю только об офисе Тварей-вне-времени.

Помните, в Питере Буратино поднимал пистолет, что бы прикончить Стёпку? В моём варианте он успевал. Я не хочу, чтобы Андрюшка знал правду о нашем выборе. Не потому, что хочется выгородить подлого Серёгу. Просто совсем не хочется, чтобы всю оставшуюся жизнь Андрюшка думал, что обязан своему существованию смерти моего лучшего друга.

На моменте, когда Буратино-Эдуард стреляет в Стёпку, я замолкаю. Перед глазами ведь рисуются совсем другие кадры: спящий Стёпка на кресле у Тварей. А внизу дядя Коля слишком громко плачет:

– Это мой сын! Петя, понимаешь, это мой сын!

– Ты плачешь? – шепчет Андрей над ухом, прижавшись ко мне.

– Угу, – отвечаю, чувствуя, как слёзы катятся по щекам.

Братишка молчит и ждёт. Всхлипнув, я говорю:

– А потом мы с Серёгой дошли до Тварей-вне-времени.

В двух словах описываю, как они выглядят, и заканчиваю повествование хэппи эндом. За Глобус Эфира они разрешили вернуть Андрюшку. Дали мне ещё шанс до восьми вечера. И вот мы вернулись. Точка.

Некоторое время Андрюшка молчит, а потом выдаёт:

– Мне кажется, завтра мы всё-таки проснёмся в девятнадцатом. А я получается, был бифуркатором и отслаивал реальности?

– Типа того, – киваю.

– Тёмка. Спасибо. Ты самый лучший брат в этом мире.

Усмехаюсь. В другой раз я бы с отвращением посмеялся и вручил бы Андрюшке подзатыльник, но сейчас лишь отвечаю:

– Ты тоже, но всё равно опарыш ещё тот. Угораздило ж тебя попасть в такую ловушку.

– Ну и ладно, – зевает Андрей. – Главное, ты меня спас.

И мелкий засыпает.

Может, через пару минут сюда ворвётся отец Стёпки, но пока мы с Андрюшкой в своём маленьком мире, в своей детской. И мой братишка совсем рядом, засыпает прижавшись ко мне.

Эта история определённо закончена.

Пора спать и мне.

И ещё…

Стёпка, прости меня.

ЕЩЁ ГОД

Завтра никогда не наступает; длится вечное сегодня. Не будущее замкнется смертью, а длящееся настоящее. Не завтра будет смерть, а когда-нибудь сегодня.

Ландау Григорий

Я не уничтожаю мир. Я спасаю его.

Альберт Вескер

*

Тем, кто любит хэппи энды, можно дальше не читать. В любом случае, голливудские сценаристы, возжелавшие снять по моему очерку фильм, поставили бы точку в предыдущей главе.

Какой же хэппи энд, скажете вы, потерю лучшего друга сложно назвать счастливым концом, но, поверьте, последующие события не добавят в мою историю оптимизма.

Почему я решил добавить ещё одну главу? Наверное, чтобы разрушить ощущение того самого приторного голливудского конца. Помните шаблонную вереницу фильмов, где взрослый дядька, будь то папа, брат, полицейский, Спасает взятого в плен мальчика или девочку. Обычно все картины заканчиваются спасением. Жертва на руках у главного героя, все счастливы, а злодей повержен. В фильме ведь не показывают, если у мальчика после подобной травмы сносит крышу, и он, допустим, начинает убивать. Или представьте, что герой, обычный парень из нашего мира, попадает в мир рыцарей, сражается, кого-то там спасает, а потом концовка: в ореоле славы он возвращается домой. Никого же не интересует, как через месяц этого парня ударяет сердечный приступ. Зритель об этом не думает отчасти потому, что перед ними выдуманный персонаж, чья жизнь заканчивается вместе с титрами фильма. А отчасти потому, что никто не хочет верить в плохое. Людям нужны хэппи энды.

Но в жизни хэппи эндов не бывает, поэтому я предлагаю провести со мной ещё год.

**

Полиция преследовала нас до самой школы. Как я и утверждал, отец Стёпки обратился к дядькам в синем, и поначалу патрульные посещали наш дом чуть ли не два раза на дню. Я пересказывал выдуманную историю спасения Андрюшки так часто, что выучил её наизусть, но полицейским этого было мало. Они хотели узнать каждую мелочь, задавали соответствующие вопросы. В общем, я увиливал, как мог, боясь спалиться на самом незначительном. К тому же, я не знал, что в ответ говорил Серёга. Мы с ним не виделись долго, а на письмо громила мне не ответил. Предполагаю, он его прочитал, но не счёл нужным черкнуть пару строк. Боюсь представить кавардак, царящий в его душе. А возможно, письмо просто не прочитано, есть же такой вариант? Поэтому, отвечая на вопросы полицейских, я будто играл со старой гранатой: вроде и чека отсырела, но и рвануть может.

Какое-то время, отец Стёпки хотел свалить на меня убийство моего друга. Ну, дескать, я косвенно виноват в смерти Стёпки. Меня с отцом вызвали в участок, я вновь дал показания, только теперь документ гордо назывался: объяснительная. На этом судебный процесс закончился, не успев начаться. Понятное дело, Герундов-старший с нами не разговаривал и даже не здоровался.

Что же Анрдюшка?

О нём я и хотел бы рассказать.

Он изменился, очень сильно изменился. Полагаю, я знал почему.

Вспоминаю объяснения Тварей о бифуркаторах. Если в каждом новом дне появляются новые мы, пришедшие из вчера, в бифуркаторе все копии собираются воедино, повышается типа концентрация разума. Сначала бифуркатор сходит с ума, а потом вообще растворяется в энергии. Последнее мне плохо представлялось тем сентябрём, но, если верить Тварям, – а у меня есть все основания доверять им в этом вопросе – срок годности бифуркатора приблизительно полгода.

Я прожил в двадцать третьем июля два раза, скорее всего, я соединил себя ещё с одной личностью. Не знаю, что потом с ней случилось, после моего перемещения в восемнадцатое августа, но, думаю, из той реальности двадцать третьего я стёрся. Как и Андрюшка, наверное. Теперь за мной, разницей примерно в месяц, наступая на пятки, живёт семья Бреус, потерявшая сразу двоих детей: меня и Андрюшку. Иногда я думал: это же мои родители. Пусть и из вчерашнего дня, но живущие по одному и тому же сценарию. Как же им грустно без детей. Мать, может, сошла с ума, отец поседел раньше времени и уже побывал в больнице с сердечным приступом. Но ещё больше шизогонических родителей сейчас живут без Андрюшки. А через какое-то время из нашей их реальностей стёрся из Стёпка. В общем, относительно моей реальности, тянется хвост хаоса размером в месяц. Возможно, я поступил эгоистично, позаботившись только о себе, но пройдя ещё раз всю историю, я повторил бы свои действия один в один. Разве что… взял бы с собой одного Серёгу, а Стёпку оставил дома. Тогда я бы сделал однозначный выбор. Иногда от подобных мыслей у меня голова разрывается по ночам.

Андрюшка же прожил в двадцать третьем июле почти два месяца. Его образ отсутствовал в двадцати шести днях после моей реальности и в двадцати трёх – до. Все эти сорок девять Андреев концентрировались в мальчишке, живущем со мной. Думаю, это не прошло бесследно.

Сначала за братишкой ничего странного не замечалось, серьёзнее только стал. Родители списали подобное поведение на шок. Я знал, что Андрюшка провёл целый месяц не в каком-то захудалом подвале Питера, но согласился с родителями. Походило на шок.