Лорд и леди Шервуда. Том 1

– Но все как один считают тебя саксом! – еще больше удивилась Марианна.

– Мало ли кем меня считают! – лишь рассмеялся он в ответ.

При чтении книг обнаружилось, что он знает не только латынь, но и греческий язык, что уже не укладывалось в рамки ее представления о нем как о сыне не слишком знатного лорда – саксонского или даже норманнского. При этом он вовсе не стремился обнаружить перед Марианной все, что знал и чему был обучен. Просто вдруг открывалась еще одна глубина, и приходилось только догадываться, сколько глубин еще оставалось.

Но узнать в подробностях о происхождении лорда Шервуда Марианне не удавалось: он как будто не слышал ее вопросов о его жизни до того дня, когда он встал во главе вольных стрелков. Говорить с ним можно было на любую тему, только не о его прошлом.

– Помнишь, ты рассказывал, что тебя посвятил в рыцари король Генрих? – попыталась выведать Марианна и тут же смолкла, натолкнувшись на его абсолютно невозмутимый взгляд.

– Не помню, чтобы я говорил такое, – ответил он так, словно закрыл перед ней дверь.

– Когда мы бежали из монастыря, в лесу, – настаивала Марианна, но Робин только пожал плечами.

– Наверное, я бредил. Я вообще не помню, о чем я тогда говорил, – все плыло перед глазами. Только знал, что надо что-то говорить, чтобы тебя не трясло от волнения.

Посмотрев в его глаза, которые стали совершенно непроницаемыми, Марианна поняла, что продолжать его расспрашивать на эту тему бесполезно.

Но и у нее был предмет, который она не желала обсуждать с Робином. Когда он попытался заговорить с ней о Гае Гисборне, Марианна поняла, что ничего хорошего не услышит, и положила ладонь ему на губы, заставив замолчать.

– Гай называет себя моим другом, вы с ним враги. Не надо говорить о нем плохо, – и, поймав насмешливый взгляд Робина, строго добавила: – Точно так же и его разговоры о тебе я пресекаю, если он пытается отозваться о тебе нелестным образом.

– Ты хотя бы поостереглась вступать с ним в разговор обо мне! – только и смог сказать Робин, прежде чем ладонь Марианны сильнее зажала ему рот.

– На турнире ты сказал сэру Рейнолду, что ты предан своему государю и не скрываешь этого. Кого ты имел в виду? – спросила она в другой раз.

– Короля Ричарда, разумеется, хотя шериф и остальные должны были понять мои слова в точности наоборот, – улыбнулся Робин.

– Они так и поняли, даже мой отец! – рассмеялась Марианна. – И ты действительно предан королю Ричарду так, как говорил?

– Он законный государь Англии, и ни я и никто другой не имеют права отказать ему в преданности, – твердо, даже жестко ответил Робин и внимательно посмотрел на Марианну. – В чем заключаются твои сомнения?

– В том, достоин ли преданности король, который покинул свое королевство, едва заняв трон? Да нуждается ли он вообще в этой преданности, забыв о своей стране! – с возмущением воскликнула Марианна. – Крестовый поход, святой Иерусалим, король-рыцарь… А его страну в это время лихорадит от бесчинств и произвола! Пока еще власть оставалась в руках епископа Илийского, в королевстве был хоть какой-то порядок, а после изгнания Уильяма Лончема страна оказалась в руках таких, как его брат сэр Роджер. И теперь последнее слово остается за силой, а не законом.

– Для того чтобы торжествовала законность, ее надо поддерживать преданностью суверену, который занимает престол по праву, – спокойно возразил Робин. – Даже когда суверен не оправдывает всех надежд. Только в одном случае допустимо нарушить присягу – если король развязывает войну против своих же поданных.

Марианна неопределенно покачала головой в знак того, что слышит его слова, но не очень-то разделяет их в отношении короля Ричарда.

– У меня такое чувство, словно тебе лично есть в чем упрекнуть короля, – заметил Робин.

– Как я могу? Ведь он король! – передернула плечами Марианна. – Вместе с ним в поход ушел и мой брат. И вот поход окончен, сам Ричард исчез, как в воду канул, и о Реджинальде нет никаких вестей! Из его писем я поняла, хоть брат и не вдавался в подробности, насколько тяжелым был этот поход и как мало смысла в нем видел сам Реджинальд. Он последовал за королем, повинуясь присяге и долгу, понимая их точно так же, как ты. И что с ним сталось?

– Ты очень любишь брата? – тихо спросил Робин.

Марианна закивала и высоко подняла голову, чтобы удержать слезы, заблестевшие в ее ясных глазах.

– Когда умерла матушка, отец впал в такое отчаяние, что на несколько дней заперся в своих комнатах и потом еще долго не мог прийти в себя. Он очень любил ее. А я была еще мала, и мне было так одиноко от того, что ее больше нет, а отца… словно тоже нет. Именно Реджинальд был тогда все время рядом со мной. Следил, чтобы я была умыта, опрятно одета, накормлена. Он даже сам заплетал мне косы и убаюкивал меня по вечерам. А ему ведь вдобавок пришлось вместо отца заняться делами родовых владений! Я не хотела расставаться с ним ни на миг, цеплялась за него так, словно он был единственным, что оставалось в моей жизни родным. И когда отец смог справиться с горем и стать таким, каким мы его знали до смерти матушки, для меня все равно ничего не изменилось. Реджинальд оставался главным в моей жизни. Когда по воле отца меня отвезли в монастырь, настоятельнице пришлось через несколько дней послать за Реджинальдом. Я плакала не переставая, отказывалась от еды, не слушалась сестер. Он приехал, и меня охватило такое счастье, какого я никогда не испытывала! Я умоляла его забрать меня с собой, а он долго разговаривал со мной, объясняя, почему мне надо остаться в монастыре. Тогда я впервые и от него узнала о долге, который есть у каждого, и у меня тоже. Он был так убедителен, что я смогла подчиниться и отпустить его. И моя жизнь в обители стала делиться на периоды между встречами с ним, когда он приезжал навестить меня. Я гордилась тем, что его так отличает король! А мне надо было сокрушаться о королевской милости к Реджинальду!..

– Нет, Мэри, – Робин взял руку Марианны в свои ладони, теплом которых передал ей свое сочувствие. – Мужчиной надо гордиться – отец ли он, брат или муж. Плакать о нем можно только украдкой, так, чтобы он не видел твоих слез.

– Так он и не видит их сейчас! – сквозь слезы рассмеялась Марианна и с грустью посмотрела на Робина. – Вы с ним чем-то схожи. Если бы вы с Реджинальдом узнали друг друга, то, наверное, стали бы друзьями.

Ничего не сказав в ответ, Робин улыбнулся и поцеловал ее руку.

Он действительно напоминал Марианне брата. Не внешностью – в этом они были схожи лишь статью воинов, привычных к ратному труду, а твердостью собственных принципов и неуклонному следованию им. Еще их роднило ее собственное ощущение полной защищенности, которое она всегда чувствовала в обществе брата, а теперь вновь возродившееся от присутствия рядом с ней Робина. Ни с кем больше, даже с отцом, она не была так спокойна, словно от нее могли отвести любую опасность. Но существовало и какое-то отличие, хотя бы в том, что Реджинальд был приближен к королю, а Робин объявлен вне закона, но при этом, как ей казалось, вовсе не был удручен своим положением. И Марианна попыталась выяснить, так ли это на самом деле.

– Скажи, ты действительно доволен своей жизнью – вне закона, в лесу, во главе вольных стрелков? Или ты просто смирился?

Выслушав ее, Робин усмехнулся.

– Если бы я смирился, то никогда не оказался бы вне закона и не подчинил бы себе Шервуд. Я давно был бы попросту мертв. Обстоятельства моей жизни складывались далеко не всегда в мою пользу, но свою жизнь все равно определял именно я, и сам решал, что мне делать, а что нет. Жизнь в Шервуде вполне отвечает моей сути.

– Чем же? Ведь она опасна и вряд ли легка!

– Иной раз даже чересчур опасна, – согласился Робин. – Но поэтому те, кто оказался в Шервуде, начинают особенно ценить то, что предлагает жизнь. На первое место выходят не богатство или знатное происхождение, а ум, отвага, твердость духа. Совсем иначе относишься к другу, когда бьешься рядом с ним спиной к спине или плечом к плечу, зная, что он, рискуя собой, прикроет тебя. Но то же самое и ты сделаешь для него. Не думаю, что те, чья дружба проверена лишь беседами и застольями, окажутся такими же преданными друзьями, если жизнь начнет испытывать их опасностью и смертью так же часто, как нас. Если девушка скажет вольному стрелку о любви, значит, ее любовь – самый бесценный дар, о котором только может мечтать мужчина. В ее любви нет корысти или тщеславия, но в ней сполна и душевного жара, и самоотверженности.

– Но за эти блага ты можешь расплатиться жизнью! – воскликнула Марианна.

Ее глубоко взволновали его слова, особенно те, которыми он говорил о любви. Она даже почувствовала укол ревности при мысли, что Робин рассказывал не абстрактно, а имел в виду какую-то определенную девушку, которая признавалась ему в любви.

– Всегда приходится чем-то расплачиваться, и чем дороже благо, тем выше цена, – пожал плечами Робин. – Но мы в Шервуде умеем постоять за себя, так что эту плату наши враги получат нескоро.

Теперь отличие между братом и Робином для Марианны немного прояснилось. Реджинальд следовал правилам, Робин сам устанавливал правила для себя и, подумалось Марианне, обладал такой волей, что мог заставить считаться с этими правилами тех, кто отвергал их. Она поняла, что именно это качество Робина вызывало ненависть Гая, который был вынужден терпеть существование вольного Шервуда, не будучи в силах взять верх.

Они разговаривали о почти сказочных историях, ходивших о лорде Шервуда, и Робин рассказывал Марианне, как все происходило на самом деле. Истории в его изложении были такими занимательными и веселыми, как будто другой – опасной – стороны жизни в Шервуде не существовало вовсе.

– Хорошо быть свободным! – вдоволь насмеявшись над очередным рассказом, мечтательно вздохнула Марианна, в чьем воображении в самых ярких красках предстала жизнь, которую описал Робин.

– Хорошо, когда можешь позволить себе быть свободным, – неожиданно поправил ее Робин и внимательно посмотрел на Марианну. – Если свободолюбивый дух заперт в клетку, пусть даже роскошную и золотую, то он либо будет биться о прутья, пока не расшибется насмерть, либо сломается и потеряет себя.

Встретив вопросительный взгляд Марианны, Робин в подтверждение на миг сомкнул веки.

– Да, я сейчас имел в виду тебя. То представление о тебе, которое у меня сложилось, вызывает глубокое опасение за твое будущее. Ты пытаешься жить по собственным правилам, и пока еще общество, в котором ты живешь, снисходительно смотрит на твои поступки и считает их кто блажью богатой наследницы, кто опасной причудой. Но так не будет продолжаться вечно. Очень скоро от тебя потребуют подчинения тем правилам, по которым живут равные тебе по рождению, и вот тогда…

– Почему ты считаешь, что потребуют, и скоро? – быстро спросила Марианна.

– А ты всерьез думаешь, что твой муж придет в восторг от того, что его жена занимается врачеванием всех и каждого, кто обращается к ней за помощью? Или от твоих одиноких прогулок? От твоих знаний, любви к книгам? От того, что ты всегда будешь смотреть на мир не его глазами, а иметь на все собственное мнение?

– Но что если я не выйду замуж? – предположила Марианна.

– Тебе не позволят, – жестко ответил Робин, – но даже если представить невозможное, то в монастыре подчинения требуют строже, чем в миру. И очень бдительно следят за тем, что ты на самом деле таишь в душе. Это если ты питаешь иллюзии, что обойдешься внешней покорностью.

– А что надо сделать, чтобы обрести свободу? – спросила Марианна.

По ее напряженному взгляду Робин понял: Марианну интересует не общее рассуждение, а конкретные действия, и то, что он скажет, может подтолкнуть ее к каким-либо опасным для нее поступкам.

– У меня нет ответа на твой вопрос. Как правило, свобода дается тем, кто все потерял, но горечь утраты может оказаться так сильна, что обретенная взамен свобода покажется проклятьем.

У него был ответ на вопрос Марианны, но потому, что он не желал ей испить ту чашу, о которой сказал, и был уверен в том, что она станет сожалеть об утратах, решил воздержаться от откровенности. Его слова не устроили Марианну, но других она не услышала. Тогда она спросила: