Падальщики. Книга 2. Восстание

Меня гложет неуверенность в собственных силах, у меня нет надежной опоры, на которую я могла бы положиться, как на непоколебимого Тиграна.

–Утирай слезы, Алания. Твой бой только начался. И в нем ты не одна, – сказала Ольга, словно прочла мои мысли.

Ее дерзкий тон напомнил, как Ольга самоотверженно стояла железной стеной между мной и теми монстрами посреди гор, не мешкая зажимала курок на винтовке, хватала детей и засовывала их в машины через люки, спасала жизни сразу нескольким сотням человек, скованных ужасом.

Мне вдруг подумалось, что Падальщики, возможно, и есть моя железобетонная опора.

– А ты, – Ольга таки не удержалась и ткнула пальцем в мускулистую грудь Халила. Мне даже показалось, что ее зрачки расширились вдвое от их первого за долгое время физического контакта, пусть и такого странного, – следи за тем, чтобы ваше взаимодействие с повстанцами происходило максимально скрытно!

– Есть, командир! – Халил кивнул энергично и снова улыбнулся так, словно уже заполучил Ольгу.

И снова я не смогла сдержать улыбку. Эх, первая любовь!

– Ну а ты! – Леша ткнул в грудь Квентину, что последнему не особо понравилось и он уже сжал кулаки. – Возьми это! Так. На всякий случай. Если наступит жаровня!

Леша протянул Квентину пистолет с запасным магазином. Теперь настала очередь зрачков Квентина расшириться, и все его напряжение от присутствия нежеланных гостей, как не было! Глаза Квентина вспыхнули огоньком вожделения в тот момент, когда рука сжала смерть, спящую в холодном металле. Он у нас вечный любитель огнестрельного металла – порок, который мы с Тиграном так и не смогли искоренить. «От себя не убежишь», – любил повторять Тигран.

Я наблюдала за тем, как Ольга с Лешей покидали теплицу, и молила Господа с Тиграном, чтобы они сделали все возможное, чтобы до жаровни дело не дошло.

24 декабря 2071 года. 12:00

Эмильен Лоик Жан-Ги де Руссело

«Позволить вирусу завершить процесс превращения – единственный способ одолеть его».

Слова Кейна, произнесенные за завтраком, вернули меня в тот момент, когда я впервые возненавидел его. Он спас мне жизнь, а я же преисполнился неконтролируемой яростью в ответ на его хладнокровие. Чувство несправедливости всегда заставляет искать козла отпущения где-то на стороне, но не в себе самом. А когда ты лежишь под кучей монстров, глодающих твои кости заживо, обида на несправедливость мира достигает уровня апогея и заставляет тебя поступать нелогично.

Например, ненавидеть собственного спасителя.

В тот роковой для меня зимний день десять лет назад группа из четверых зараженных загнала меня с моим отцом и сестрой на оптический завод близ Зальцбурга – так закончились наши поиски нового дома после того, как бункер, ставший первой безопасной обителью для нас после начала эры постапокалипсиса, исчерпал свои запасы еды и воды. Все свои двадцать пять лет жизни в бункере я с ужасом ждал этого момента, как и Сесиль, и наш отец Гийом, надеясь на то, что когда он придет, лекарство будет создано, человечество вернется на ноги, отряхнется от невзгод, как от уличной грязи, и продолжит свое великое шествие по земле.

Но момент настал, а все, что нас ждало вместе с ним – смерть за дверями бункера.

Сесиль настигли первой. Инстинкт самосохранения гнал меня дальше сквозь леса, сделав сердце каменным, а мозг глухим к душераздирающим мольбам сестры прийти к ней на помощь. В отличие от меня, отец побежал на ее зов. Больше я никого из них не видел.

Я ворвался в сумрак литейного цеха, пахнущего железом и жженным стеклом, оббежал огромные литейные станки, желая спрятаться в любой маломальской норе, лишь бы избежать участи отца, участи Сесиль, участи семи миллиардов людей. И вдруг на втором этаже увидел следившего за моими передвижениями озадаченного Кейна, который услышал мой бег и перестал копошиться в куче отлитых линз. Сейчас я понимаю, как должно быть глупо для него прозвучало мое заботливое предостережение:

– Они здесь! Спасайся! – мой голос был хриплым и надрывным.

Легкие жгло огнем, склизкие слюни заполнили носоглотку, мышцы на ногах онемели от многочасового забега. Мозг работал на одну лишь цель – выжить, а потому я не сразу сообразил, что Кейн даже не шелохнулся, надвигающаяся угроза его нисколько не волновала.

Я загнал себя в тупик, выхода из цеха не было, а потому уже меньше, чем через минуту, меня окружили четыре кровожадных монстра с длинными клыками и широкими пастями, измазанными в крови моего отца и сестры. Я махал перед собой тупым топором, чувствуя, как силы покидают меня, реакция ухудшается, скорость снижается, а монстры подкрадываются все ближе.

И тогда я снова обратил внимание на Кейна. Он в своем привычном длинном пальто с шарфом на пол лица равнодушно наблюдал за моими отчаянными попытками борьбы, облокотившись на перила второго этажа, словно здесь назревало не убийство, а соревнование по спаррингу.

– Помоги мне! – отчаянно крикнул я.

На что Кейн также хладнокровно и безразлично ответил:

– Позволь вирусу превратить тебя.

– Что?! – не понял я.

Один из чудовищ уже присел на задние ноги, приготовился атаковать.

– Это единственный способ одолеть его, – произнес Кейн.

Первый совершил свой грандиозный прыжок и повалил меня на пол, я даже не успел поймать то мгновение, когда очутился под монстром. А дальше наступил ад.

Они набросились на меня и рвали на части с таким остервенением, будто голодали веками несмотря на то, что уже должны были насытиться моими близкими. Это теперь я понимаю, что не голод движет ими. Он никогда ими не двигал, это всеобщее заблуждение людей до Вспышки, о котором мне позже поведает Кейн. Они просто хотели уничтожить мою человечность.

Зараженные срывали с моих бедер плоть кусками, прокусывали артерии и жадно всасывались в кровеносные сосуды, иссушая меня свирепо и исступленно. Самый первый из них вцепился мне в глотку, я слышал, как он прокусил хрящ, прочувствовал это каждым нервным окончанием в той области, но нестерпимая боль задавила легкие, и я не мог даже пискнуть.

Я помню каждую секунду того жуткого события, хотя всеми силами пытаюсь о нем забыть. Но это невозможно. Как можно забыть, как тебя жрут заживо? Такой дикий ужас никогда не сотрется из памяти, даже если полная амнезия хватанет. Чавкающие звуки прямо возле твоих ушей, осознание того, что ты добыча в пастях хищника, мучительная неописуемая боль, когда твою плоть разрывают на части – все это взывает к древнему инстинкту жертвы, который первым проделает дорожку к памяти. Ты можешь так и не вспомнить свое имя, свой возраст, свой дом, но сыгранную роль пойманной добычи ты вспомнишь всегда.

Я беззвучно ревел, слезы скатывались по щекам, а из глотки вырывались булькающие звуки, за которыми скрывались отчаянные мольбы о помощи. Я взывал к Кейну.

Он же медленно спускался по лестнице, направляясь прямо к месту пированья моим телом и оставаясь глухим к моим хлюпающим мольбам. Осознав, что ему наплевать на меня, я попытался брыкаться и лягаться, чтобы скинуть кровопийц. Жалкие попытки гордости и достоинства отважного духа бороться с захватчиком до последнего вдоха. Разумеется, они были тщетны. Я и одного ни в жизнь не одолею, что уж тут говорить о четырех людоедах.

Уже теряя сознание, я понял, что зараженные не обращали никакого внимания на Кейна, словно он был невидим для них. Он абсолютно свободно, без страха и даже намека на него подошел к нам вплотную и встал прямо над моей головой, взирая на умирающего меня своими холодными глазами, будто ужас от того, что рядом с ним заживо поедают человека, вовсе не сковывал его.

– Чем больше сопротивляешься, тем больше они будут рвать тебя на части, – сказал он своим стальным бесчувственным голосом, наблюдая за пиром моим телом.

Я возненавидел его всеми кварками души, уже позже узнав, что он пытался спасти мне жизнь.

Я закрыл глаза, отпуская свою душу в последний полет вокруг земли и проклиная все человечество за эту жестокую судьбу, что мне уготовал бог по вине алчных предков.

Я очнулся, как и все мы в этом отеле – перебинтованный с ног до головы, изуродованный, искалеченный, но живой. И главное – я проснулся человеком. Иссушив меня больше, чем на две трети, зараженные бросили меня Кейну, который немедленно остановил кровотечения из ран и привез сюда. Мне выдрали солидный кусок глотки, Кейн смог сшить трахею и хрящи, но вот голосовые связки остались где-то в пасти того ублюдка. Мне откусили целые ломти бедерных и икроножных мышц, и я еще долго не мог ходить, лелея свою ненависть к Кейну, который отдал меня на съедение тварям.

Как я уже сказал, чувство обиды заставляет тебя искать виновника на стороне даже несмотря на то, что Кейн не мог поступить иначе. Он бы никогда и ни за что не смог отогнать чудовищ от меня. Он сделал все возможное в тот момент, чтобы сохранить мне шанс на жизнь, не зная, обладаю ли я этой мутацией, и все же сделав верную ставку. Если бы его не было там, я бы истек кровью, так и не придя в себя – Кейн спас мне жизнь. Можно еще целую тираду речей на сотню лет придумать о том, что он все сделал правильно с практической точки зрения, потому что у меня не было шансов избежать той атаки.

Но его хладнокровный взгляд, безразличие в голосе и равнодушное наблюдение за моей смертью навсегда врезались в память, как некое богохульство над самым святым, что есть на этой планете – над жизнью.

Я умирал, а ему не было до меня дела. Я умирал, а ему было на это наплевать. Я умирал, но это не имело никакого значения для него. Это безразличие к моей плачевной участи навек сделало его для меня холодным расчётливым и бездушным ученым, который видит смысл в органах, крови, костях и сосудах, но не в самом человеке, как в целом.

И теперь, когда в наших рядах появился смельчак, которому впервые за долгое время удалось вывести этого бесчувственного сноба из себя, я понял, что хочу занять сторону солдафонов, которых Кейн ненавидит всеми фибрами своей души, откровенно считая их тупыми. Пусть так. Но она щекочет его нервы, и моей обиде это кажется забавным.

Ближе к полудню мы собрались в биохимической лаборатории Кейна. Он знал, что мы придем, потому что это что-то вроде обряда посвящения новичка: мы рассаживаемся перед Кейном, и он читает нам лекцию о вирусе, которую мы знаем уже наизусть. Правда, что-то мне подсказывает, что в этот раз Кейн будет не особо радушным. Тесса его хорошо взбесила.

Вот, кстати, и она. Она приняла душ и наконец перестала благоухать запахами недельной экспедиции в глухой лес. На ней была белая футболка с яркой красной надписью «Да пошел ты!», которую, чует моя интуиция, Хайдрун ей не просто так дала, и узкие джинсы, которые подчеркивали ее мускулистые бедра. Ух! Я бы сделал комплимент ее заднице, да вот немота – моя проблема.

Хайдрун молодец – здорово приодела эту страшилу. Она эдакий фэшн-директор на нашей мини-базе, постоянно шьет на промышленной швейной машинке, которая установлена в подвале отеля, прикладывает все силы для того, чтобы заставить нас выглядеть модными во времена, когда некому судить, модные мы или нет.

Томас посадил сестру ровно посередине импровизированного учебного уголка, потому что лекция делается специально для нее. Мы же сидим кто где: на стульях, полу, столах. Последнее не очень нравится Кейну, потому что все столы заняты каким-то оборудованием, над которым Кейн трясется, как над собственными детьми, и он не особо старается скрыть свое раздражение по этому поводу.

Кейн даже не удостоил вниманием виновника лекции и был сосредоточен на экране планшета в руках, с которого выводил картинки на стол с лазерами перед нами, над ним всплывали объемные голографические изображения. Кейн, как всегда, выглядел донельзя занятым, оно и понятно, спасение человечества не терпит времени, потраченного впустую, а потому он мгновенно начал свой монолог, обещающий быть очень длинным.

– Вирус попадает в кровеносную систему вместе со слюной зараженного. Человеческая кровь – его вотчина.