Исповедь нелегала

С неохотой, еще не проснувшись, ребята соскочили, протирая глаза. Сонные и недовольные резким пробуждением, они молча шли за своим надсмотрщиком, ели и пили, но окончательно проснуться удалось только после ледяной воды, которой трудяги умылись после завтрака.

Готовые к очередному дню тяжелой работы Айбек и Алмаз обреченно отправились по своим рабочим местам, но Турат, чьи раны болели еще сильнее, с трудом передвигал ногами. Корчась от боли, со слезами на глазах он медленно поплелся к полю, подгоняемый Богданом, который шипя и угрожая, следовал за ним.

Очередной день тяжелой грязной работы протекал, как обычно, пока все в округе не услышали душераздирающие крики боли, смешанные со звуками рассекающего воздух хлыста. Крики перекрыли даже свиной визг и шум пилы, режущей толстые кости животных. Все обернулись и вдалеке разглядели лежащего на земле парня, а также нависшего над ним Богдана с плетью в руке. Его рука в очередной раз замахнулась, но спешащий на выручку Айбек успел заслонить собой толстячка, приняв на себя удар.

– Отойди! – заорал Богдан с красным от злости и потным лицом, – или сам получишь вместо него.

Айбек не пошевелился и продолжал лежать на Турате, крепко зажав кулаки и стиснув зубы.

К надзирателю спокойным шагом подошел хозяин и шепотом что-то сказал, указывая на мальчишек. Богдан кивнул и, гадко улыбнувшись, опустил руку с хлыстом.

– Ну, хорошо, если ты такой добренький и готов взять на себя его удары, то и работу можешь его выполнять, – сказал он, скалясь. – Будешь работать и за него, и за себя, а толстяк, – он пнул носком ботинка стонущего Турата, – будет валяться без работы и лечиться. Согласен? – злорадствовал он.

Айбек зажмурился, стараясь не выдать своей ненависти к этим нелюдям, преодолевая страстное желание накинуться на надсмотрщика и стереть с его лица довольную ухмылку, но парень только кивнул и спокойно поднялся на ноги.

– Хорошо, – только и ответил Айбек.

– Вот и отлично, как закончишь со своей возней, пойдешь на поле. Хотя нет, я передумал, вначале сделаешь его работу, а потом примешься за свою, у тебя вся ночь впереди, – надзиратель, откровенно веселясь, продолжил, – спать тебе не придется никогда. Но если ты только не справишься или затянешь с отгрузкой, то тебя ждет участь похуже, чем у этого жирдяя.

Ничего не говоря и даже не посмотрев на своего мучителя, парень отправился на поле, не замечая саднящую боль от удара хлыста.

Работа на поле показалась Айбеку не тяжелей его собственной, к тому же работать было приятней, все же это был свежий воздух и хоть какое-то разнообразие. Над головой пролетали птицы, и мелкая мошкара то и дело налипала на мокрый от пота лоб. Отрываясь на секунду от работы, он с завистью смотрел на летящих пернатых, завидуя их свободе. С каждым взмахом серпа он мысленно уносился прочь от этой тюрьмы, и дух его рвался на любимый холм, с которого был виден весь родной поселок. Он представил лица сестренок и мамы, отчего по венам разлилось тепло. Ради них он должен держаться, должен выжить и сбежать. Но он также не мог не вступиться за раненого соотечественника, по его мнению, это было недопустимо для настоящего мужчины. Так его воспитали и этому учили все книги, которые он читал, и это, по его мнению, было правильным. Нельзя бросать друзей в беде и нельзя думать только о себе. Он верил, что любой из них сделал бы то же самое и для него.

Проведя на поле весь день, Айбек пошел на ужин, после которого двое друзей отправились в сарай, а он на свое рабочее место, в свой ангар разделывать свеже-заваленных свиней. Он успел тихо шепнуть Алмазу за ужином, чтобы тот обработал раны их друга, и пока рубил мясо, надеялся, что пухляку станет лучше.