Тамерлан. Война 08.08.08

Объездив саврасого, Васико остановила его, спрыгнула на землю и среди тел павших и раненных принялась подыскивать себе снаряжение. Когда она вошла в густую траву, кто-то вцепился ей в ногу и прохрипел что-то на ордынском. Васико не поняла его. Вырвала ногу и пошла от раненного прочь. Сняла меч с убитого, рукоять которого была обмотана кожаным ремешком. Заодно добыла круглый щит и изогнутый роговой лук. Щит нацепила на левый локоть, а лук, испытав, выбросила – тугая черевная тетива содрала ей кожу на подушечках пальцев. После этого огляделась и заметила, что часть воинов, оставленных стеречь переправу, рыщет по берегу и опустошает колчаны павших. «Мой сотник спрашивал про стрелы, – припомнила Васико. – Добуду-ка я ему немного, раз уж обоз отстал».

Васико набила стрелами две седельные сумки на спине обозной клячи и поспешила к горловине, к сотнику.

– Вот! – со счастливой улыбкой заявила она, указав на сумки со стрелами. И покрасовалась заодно в добытом снаряжении.

Воины глянули на нее и все разом загоготали. В дранном платье, подпоясанном широким кожаным ремнем она, должно быть, выглядела потешно, поэтому Васико не обидел смех лучников. Ее больше огорчила реакция сотника. Он не смеялся и, вообще, оставил ее позерство без внимания.

– Обоз пришел? – только и спросил он.

– Нет. Я там собрала, – Васико указала на берег.

– А что так мало? – сотник нахмурился и рявкнул. – Скачи обратно и собери еще! До чего же безмозглые эти обозные шлюхи, – добавил он, когда Васико повернулась и с косогора затрусила назад, к берегу.

Воины в сотне снова загоготали. От этого лицо Васико залилось краской, но она сказала себе: «Это ничего, что мой сотник грубый. Главное, что он дал мне задание. А значит я уже в деле. Значит я для них своя».

Когда она набивала четвертый хурджун, раздались первые призывы горнов. Васико вскинула голову и посмотрела туда, откуда доносились звуки. Ордынское войско плотными рядами двинулось от мари к горловине.

В начале сражения, когда кипчаки метались по берегу, численность их войска сложно было определить. Но сейчас, когда оно собралось под бунчуками, стало отчетливо видно, что оно числом значительно превосходит отряд гургана. Даже без хазар брошенных на другом берегу ордынским конников было раза в три больше, чем воинов Мухаммада Джахангира.

Васико наблюдала за выдвижением ордынцев с берега, а с другого конца равнины за выступлением своих подданных наблюдал хан Каганбек. С высокого места на пригорке, где он стоял в окружении своих есаулов, численное превосходство его войска виделось еще отчетливей, но это его почему-то не радовало. Он хранил печальный вид.

«Да, людей у меня хватает, но это мало что решает. Молодой гурган очень удачно расположил свои отряды. Чтобы достать его, надо войти в узкую горловину меж двух холмов, и там я буду лишен возможности маневра. Бесспорно, юноша смышлен, что-то перепало ему от отцовских талантов».

Хан Каганбек направил свое войско в горловину и теперь с печальным видом наблюдал за его движением. Да, ловок, смышлен сынок у хромого Тимура. Сколько славных кипчакских воинов погибнут, прежде чем отряды Каганбека пробьются сквозь ряды мечников. Сколько удальцов насадятся на пики копейщиков, поставленных гурганом позади мечников. Кроме того, сынок Тимура посадил на склонах холмов отряды лучников. Сколько всадников снимут их стрелы с седел, прежде, чем удастся достигнуть цели. И удастся ли? Да, молодой гурган, совсем еще мальчишка, но принудил старого, опытного воина, коим был хан Каганбек к действиям, не сулившим выгод.

Правда, оставался один выход, и вполне надежный. Хан Каганбек мог уклониться от боя. Уйти по мари, выйти в степь и раствориться в его бескрайних просторах. Что было бы плачевно для гургана – он бы не выполнил отцовский наказ.

Но, слишком уж велик был соблазн разбить наследника хромого Тимура. Пока тот стоит малым числом, смять его отряды, захватить мальчишку в плен и вытребовать у Тимура выкуп за жизнь возлюбленного сына: вернуть отторгнутый от его улуса Хорезм; вытребовать отказ в протекции Тохтамышу, которого хромоногий злодей настойчиво продвигает на трон Белой Орды в обход его, Каганбека, законных наследных прав; и добиться прощения за дерзкий набег на Азербайджан, где находились любимые пастбища Тимура, из-за которого, в сущности, и разразилась эта неудачная война.

Каганбек начал атаку всей своей мощью, оставив в резерве только пол тумена. Большего и не требовалось. Скрыть резервы он не мог: он строился на виду у противника, на плоской равнине, и был весь, как на ладони. Держать большой резерв, чтобы поддержать основное направление удара, тоже не имело смысла, так как направление было только одно – через горловину, а атаки по склонам, которые он предпринял, всего лишь дефиле, призванные отвлечь на себя силы врага.

Да, спору нет, двинувшись широким фронтом по склонам и спустившись с перевала, можно было разом охватить всю ложбину. Тогда бы молодому гургану не оставалось бы ничего другого, как вскинуть руки и молить о пощаде. Но мальчишка посадил на вершинах лучников. И каких лучников!

Если бы он воевал, скажем, с Баязетом или с урусами или с франками, закованными в броню, он бы именно так и поступил. Его отчаянные барсы на резвых скакунах взлетели бы на вершины без особых помех и очень скоро сокрушили бы врага. Пусть тысяча его воинов полегла бы при этом, но это была бы недорогая плата. Однако, сегодня, против него стояли лучники Мавераннахра – степняки, такие же, как он. Это были воины, которые с малолетства учились держать лук. Они целились с руки и били без промаха. Они использовали роговые луки, обладающие несравнимой ни с чем упругостью, и тетиву из овечьих черев, не боящуюся влаги и небывалой прочности. Стрела, выпущенная из такого лука, пробивает кожаный панцирь с пятисот шагов и стальную броню – с трехсот. Это были несравненные конные лучники, такие же, как лучники его войска.

Все они были наследниками боевых традиций Чингисхана. Того, кто оставил им закон Яссы и огромную империю, включающую в себя бесчисленное количество завоеванных стран. Двести лет его наследники сохраняют империю и расширяют ее пределы. Но воюют воины степей все больше между собой. Почему? Да, потому что нет на поле брани ратников могущественнее, чем наследники Чингисхана, нет врага достойнее, чем они – воины степей!

Так что всерьез атаковать по склонам, по меньшей мере, глупо. Такие лучники с удобных позиций на вершине положат половину войска, пока оно будет карабкаться по склонам, а половину изранят. И что он будет делать с этим увечным бойцами? Как ему потом воевать гургана с ополовиненным войском? У того в ложбине верховые ратоборцы, все батыры, как на подбор, которые рубят с плеча и в седле сидят так прочно, словно проросли в него корнями. Это степные наездники равных, которым нет в мире. Их лошади управляются без команд, улавливая самое малейшее движение наездника. Они в бою топчут врага копытами, кусают за гривы чужих коней, сшибают грудью. А о копьеносной коннице гургана лучше не вспоминать. В атаке она подобна тарану, в обороне, если ее строй встанет неподвижно, ощетинившись копьями – стене, не опрокинуть ее израненным, ополовиненным войском, нечего и мечтать.

Так что единственно верный путь: пока войско цело и полно сил, навалиться всей мощью в центре и постараться пробиться через горловину. В конце концов, и они, и мы сделаны из одного теста, и чья возьмет, только Аллаху известно.

Как задумал хан Каганбек, так и поступил. Двумя туменами ударил в центре, по три тысячи пустил по склонам с двух сторон от горловины, и пол тумена оставил в резерве.

Лобовые кавалерийские сшибки – это небывалая редкость на войне. Ее допускают только неумелые полководцы по невежеству или из малодушия – бросают своих воинов в рубку, чтобы в их крови утопить свою растерянность и неверие в победу. Или в тех случаях, когда нет иных тактических решений. Так что это сражение в самом своем зародыше стало особенным и редкостным.

Отряды Каганбека в центре атаковали лавой. При таком строе бойцы двигаются на значительном расстоянии друг от друга. В сравнении с атакой сплоченным строем, такая теряет в жесткости, и не рассчитана на то, чтобы опрокинуть ряды противника. При атаке «лавой» главная ставка делается на единоборцев. При столкновении целостность строя атакующих распадается, и бойцы каждый сам по себе просачиваются в гущу противника. Казаган выбрал этот прием с тем, чтобы в полной мере использовать свой численный перевес. Если бы он согласился на жесткую атаку, то против его бойцов в передней линии было бы ровно столько же бойцов в передней линии противника. А в случае с проникающим нападением, когда рубка происходит в свалке, на одного гургановского воина придется три его джигита. Именно в таких боях богатыри добывают славу. О них потом слагают песни, на них потом равняется молодежь. В сече вокруг богатырей собираются ратники попроще. Они служат им тылом, они защищают их с флангов. А богатыри прорубаются все дальше в гущу.

Впереди Каганбек пустил черкесов, отчаянных головорезов, не знающих стойкости – их Каганбеку было не жалко. Его джигиты двинулись за ними. Пока сближались, пускали стрелы. А стрелы врага принимали черкесы.

Черкесам некуда было деваться, только идти вперед. Отступить они не могли – на них давили сзади. Ускользнуть в сторону тоже не имелось возможности – фланги стерегли мечники Каганбека. И чтобы спастись от стрел гургана, они должны были мчаться вперед с тем, чтобы как можно быстрее сократить расстояние, отделяющее их от врага, до длины вытянутой руки и меча в захвате.

И вот, наконец-то, сшибка. Войско Каганбека с отчаянным воплем врезалось в строй сабельщиков гургана. Началась рубка. Самые прославленные батыры продвинулись вперед. Они должны были проткнуть тело врага и вцепиться в мясо.

Пока сближались, выкрикивали ураны. Когда столкнулись, завопили «Ур!»[23 - Ур (тюрк) – призыв к атаке; дословно «бей».]. А как только сеча завязалась, призывы смолкли. Заговорили сабли. Поле боя заполнилось лязгом и звоном стали.

Его богатыри вгрызлись в плотный строй противника. Сначала ручьями просочились в него, а потом распались на горстки и стали расширять вокруг себя пространство. Вот уже почти половина войска протолкнулась в гущу врага. Другая пока не вступила в дело. Но не давила на передних, чтобы не теснить их. Проявляя терпение. А терпение, как известно, суть мужества.

Но все-таки медленно. Медленно продвигалось войско. Невыразимо медленно.

В верховой рубке наступает момент, когда все теряет смысл. Когда сеча разом превращается в бессмысленное побоище. Когда рубят, давят, топчут без разбора и своих, и чужих. Подобное наступает в тот момент, когда иссякает терпение. Нет, не у его воинов. В своих джигитах он был уверен. И не у воинов гургана. Человек, под каким бы знаменем он ни бился, в какую бы кровавую сечу не ввязался, пока он в рассудке, всегда различит своих от чужих. Он держится за своих, чтобы с ними одолеть врага, и тем защитить свою жизнь. Свою и своих товарищей. И товарищи, сокрушая врага, защищают не только себя, но и его. Это первая заповедь на войне: убивай, чтобы тебя не убили. И вторая: выручай товарища, чтобы он выручил тебя. У человека даже в самой страшной сече достает терпения и мужества не терять рассудок и блюсти два этих основных закона. Но у лошадей такой меры терпения нет.

Лошадь прекраснейшее из творений Аллаха. Ее отличает благородство и утонченность натуры. Но благородство и утонченность, по сути, есть опровержение терпения. В тесноте боя, надышавшись запахом крови и человеческого пота, ошалев от лязга металла, лошадь вдруг разом выходит из повиновения. Ни страх перед болью, ни азарт схватки, уже не могут удержать ее в строю. Ей нестерпимо хочется одного: как можно быстрее вырваться на волю, из тесноты на простор, из толчеи в свободное пространство. И вот тут она начинает давить, кусать, топтать всех без разбора. И такую лошадь не в силах усмирить даже самый искусный наездник. Есть правило боя: рубить лошадь первой утратившую терпение, под седлом ли она товарища или врага – без различия. Но после первой лошади сходит с ума вторая, третья и так далее. Тогда-то сеча и превращается в свалку.

Исходя именно из этого недостойного лошадиного свойства, разумные полководцы всегда избегают кавалерийской сшибки. Конные отряды могут только касаться друг друга и расходиться по сторонам. Этот маневр за время боя можно повторять сколько угодно раз. Зайти с фланга, потрепать и отойти. Обогнуть врага, ударить в тыл и ошеломить. Но для этих маневров нужен простор, широкое поле. А они сейчас в теснине, в узкой горловине между двух холмов.

Главное достоинство кавалерии во внезапном и стремительном маневре. В способности совершать молниеносные переходы. Появляться там, где тебя не ждут. Обнаруживать врага, когда он пребывает в беспечности. А лобовые атаки с вязким противостоянием – это удел пехоты.

У уйгуров, как пишут в древних книгах, был обычай добираться до поля боя верхами, а в сражение вступать, спешившись, оставляя ненадежных животных коноводам. Может быть, и ему следовало спешить своих бойцов, как это делали древние уйгуры? Но кто такие были уйгуры? Они, если разобраться толком, и не могли считаться степняками, хоть и пасли свои стада в степи. Они скорее, что-то среднее между его предками и китайцами, которых степняки побивали всякий раз, как придет охота. А он Каганбек и его джигиты истинные дети степей. Они прирожденные наездники. Покинув седло, они теряют кураж. Они родились в седле. Их нянчили, кормили грудью матери, которые и сами не слезали с коней. Нет, таким воинам воевать в пешем строю не с руки. Они родились и умрут в седле. Таково их предназначение.

Но только слишком медленно все продвигалось. Томительно, бесконечно, мучительно долго. В любой момент лошадиному терпению мог прийти конец, уступив лошадиной трусости.

Не было сил смотреть на это, невыносимо было видеть, как в рубке, которая возможно в сию минуту превратится в свалку, погибают его лучшие батыры. Нестерпимо хотелось выкрикнуть уран и ринуться в драку. Но он должен терпеть. И ждать, когда его войско завязнет полностью, когда в дело вступят копейщики гургана. Вот тогда в решающий миг он бросится в прорыв, во главе своего резерва, опрокинет врага и принудит пуститься в бегство. И тогда дело останется за малым: преследовать трусов и рубить, рубить, пока не онемеют мышцы. А пока, как бы ни чесались руки, надо терпеливо ждать. Терпение самое достойное качество воина. Оно суть мужества. А мужество, как известно, залог победы.

Когда только Васико услышала призывы горнов и увидела то, как ордынцы, набирая скорость, движутся от мари к горловине, она оставила порученное дело, закинула на спину одра то, что успела собрать и помчалась к своим. Саврасый жеребец под ней был резвый, его подгонять не требовалось. А вот на одра она не пожалела ударов. Только под ношей четырех хурджунов тот все равно двигался до обидного медленно, во всяком случае, не так резво, как хотелось бы ей. Она боялась, что дело, которое началось без нее, и закончится тоже без ее участия. Если этот тихоход так и будет плестись, то она никогда не попадет в это большое дело, похожее на охоту, которое люди называют – войной. Тот, кто побывал на такой охоте, уже не охотник, а – воин!

Когда Васико, наконец, пригнала замученного одра к горловине, там ее постигло новое разочарование. Сотня стояла на фланге, не вступая в дело, чего-то выжидала. Напрасно Васико так торопилась.

– Эй, обозная! Чего стоишь? – крикнул сотник, когда воины расхватали доставленные ею стрелы. – Дожидаешься, когда я всыплю тебе горячих? Живо возвращайся назад!

«Все-таки мой сотник слишком строгий. Мог бы хоть слово сказать в благодарность. Но ничего, ничего, – успокоила себя Васико, – строгость это не страшно. Главное, настоящая охота еще не началась. У меня еще осталось время». С этими мыслями она снова затрусила с косогора вниз, за стрелами.

Во вторую ходку Васико пришлось собирать оброненные стрелы, так как колчаны уже разграбили. Это заняло больше времени и потребовало больше труда. Прежде чем терпение иссякло, ей все-таки удалось набить стрелами четыре хурджуна. «Хватит!» – сказала она и, оставив обозного коня, нагрузила добычу на своего саврасого. Он донес ее от берега до подножия холма, как ветер.

Место на фланге, где она оставила своих, пустовало. Его только-только начала занимать другая сотня, спустившаяся к подножью с вершины.

– А где мои? – спросила Васико, растерявшись. Осмотрелась по сторонам, глянула вверх и увидела, как ее сотня на рысях поднимается в гору.

– Эй, горбоносая! – окликнул ее воин из чужой сотни. – Чего глаза вылупила? Сгружай!

Воин был потный, разгоряченный, только из схватки. Колчан за его спиной был пуст, так же как у всех его товарищей.

– Я не вам собирала, – сказала Васико. – Это для моей сотни. Вон для них! – Васико указала на склон холма.

Потный воин подвел к ней коня, без слов отвесил ей затрещину и, когда она полетела с седла, скинул на землю ее хурджуны. А потом от души огрел саврасого по заду, и тот выпущенной стрелой пустился прочь.

– Догоняй, – посоветовал забияка, – конь хороший.

Васико не оставалось ничего другого, как помчатся за своим саврасым.