На крейсерах «Смоленск» и «Олег»

В понедельник на броненосце шла погрузка угля. С 8 ч утра до полудня я стоял на вахте, и, отбыв свой срок, спустился в кают-компанию завтракать, когда вошедший вестовой доложил, что меня зовет командир. «Что такое?» – подумал я, с неохотой вставая и направляясь в командирское помещение. «Я должен вас порадовать, – обратился ко мне командир, когда я вошел. – Вы назначены штурманским офицером на “Смоленск”, вместо вашего товарища, вытянувшего жребий. Командир парохода, раньше, чем просить за него в штабе, собрал о нем сведения, которые его не удовлетворили, и он решил тогда остановиться на вас. Явитесь сейчас на “Смоленск”, а затем вы свободны, – вам нужно торопиться с переборкой на пароход, так как он уйдет завтра, после полдня; часа в четыре зайдите в штаб – к тому времени должен выйти приказ о вашем назначении».

Я был ошеломлен. Почему мой товарищ был отставлен, почему выбор остановился на мне, которого командир «Смоленска» совершенно не знает, почему меня, не специалиста, он берет к себе штурманом, когда в Черноморском флоте сколько угодно матерых штурманов, жаждущих такого назначения? Кто ворожил за меня? От счастья я не мог есть и тотчас же поехал являться на «Смоленск». Затем, предоставив вестовому уложить и перевести с броненосца мои вещи, я поехал в город ликвидировать свои дела и в 11 ч утра следующего дня окончательно утвердился на новом месте.

III

В 1 ч дня 22 июня «Смоленск» поднял якорь и, быстро развернувшись машинами к выходу из Севастопольской бухты, дал прощальный свисток своей мощной сиреной и тронулся вперед, рассекая изящно вогнутым штевнем лазурные воды словно застывшего моря. Еще несколько времени – телеграф на полный ход – и панорама Севастополя понемногу исчезла за облаком дыма, выбрасываемого из всех трех труб быстро мчавшегося крейсера. Впереди было неизвестное будущее: жизнь, полная случайностей, опасностей может быть, она манила меня и звала к себе. Скорей бы, скорей! – думалось мне и вместе с тем не верилось, что вырвался таки я на простор, что счастье мне улыбнулось.

Действительно, мое назначение на «Смоленск» за сутки до неизвестного похода и сопряженный с ним сумбур, в котором я пробыл это короткое время, не дали мне опомниться и прийти в себя, и только теперь, когда, придя в свою каюту, я услышал мерный стук винтов и журчание воды у борта, я мог окончательно убедиться, что все случившееся не сон, а сама действительность. Каков наш маршрут? За последние дни в Севастополе мне приходилось слышать всевозможные предположения о будущем походе «Смоленска», одно другого привлекательнее. Говорили, например, что назначение крейсера – ловить контрабанду, направляемую в Японию на линии Сан-Франциско – Иокогама, но, конечно, всем этим слухам нельзя было верить. Когда скрылись берега, командир собрал нас и сообщил ближайшее назначение крейсера, прося держать его в секрете, как перед командой, так и в письмах к кому бы то ни было.

Назначение наше было следующее: из Константинополя, где предполагалась самая короткая остановка, идти в Порт-Саид, затем Суэцким каналом выйти в Красное море и здесь останавливать и задерживать суда, везущие военную контрабанду в порта Японии. Со списком главных контрабандистов, составленным по сведениям наших агентов в Англии, Голландии и Германии, мы тут же познакомились.

«Смоленск» вышел из Севастополя как коммерческий пароход, под флагом Добровольного флота. В его коносаментах значилось, что пункт его назначения – Владивосток, а груз – уголь и команда на суда Тихоокеанской эскадры. Офицеры, которых на крейсере было гораздо больше, чем полагается на коммерческих судах, во избежание всяких недоразумений были записаны пассажирами, следующими на Восток, на эскадру; в числе их был и я. Угля на «Смоленске» было взято 4500 тонн, которые, кроме ям, поместились в четырех из его трюмов; 500 тонн, уложенные в мешках, были сложены на просторном спардеке крейсера.

Конечно, приняв такое громадное количество угля, а, кроме того, еще боевой запас и орудия, покамест снятые и вместе со станками спрятанные под углем, – приняв большие запасы провизии и около трехсот человек военной команды, потребной для обслуживания парохода, когда он превратится в крейсер, «Смоленск» погрузился в воду до нижних своих иллюминаторов, и водоизмещение его стало много больше нормальных 12 300 тонн. Установленный на крейсере беспроволочный телеграф, равно как два прожектора на марсах, фонари электрической ночной сигнализации и два рея для дневной, были сняты и спрятаны, и, чтобы рассеять всякие подозрения, могущие возникнуть насчет искренности намерений «Смоленска» как парохода коммерческого, – перед входом в Босфор команде было приказано снять военную форму и по возможности одеться как попало.

С самого выхода из Севастополя мы пошли 17-узловым ходом, который крейсер делал с легкостью, под двумя третями числа своих котлов; его три машины в 16500 сил работали при этом так мягко, что на палубах и в жилых помещениях совершенно не ощущалось никаких сотрясений или толчков, – казалось, что мы стоим на месте. На другой день, в 6 ч утра, открылся турецкий берег, а в 8 ч мы встали на якорь в Босфоре, у Кавака.

Получив около полудня фирман на свободный проход через Дарданеллы, мы тотчас же снялись с якоря и после короткой остановки при выходе из Босфора, в 14 ч 30 мин были уже в Мраморном море, а в 8 ч вечера того же дня вошли в Дарданеллы. Через три часа, подойдя к Чанаку, сдали фирман прибывшему на крейсер турецкому офицеру и, выйдя затем в полночь в Архипелаг, уменьшили ход до 12 узлов. Опасность быть задержанными миновала, мы были свободны, хотя открывать свое инкогнито было еще рано. Пройдя благополучно Архипелаг и пересекши Средиземное море, в 6 ч утра 26 июня «Смоленск» пришел в Порт-Саид.

В ожидании очереди для прохода канала приняли свежей провизии и, покончив со всеми формальностями, сопряженными с проходом через канал, в 1 ч дня снялись с якоря. При проходе нашем мимо французского крейсера «Friant», стоявшего перед входом в канал, у английского арсенала, французы сделали нам овацию: весь экипаж крейсера высыпал на палубу, облепил мостики и марсы, с криками «ура» и «viva la Russie», которые замолкли лишь, когда мы скрылись в изгибе канала. С наступлением темноты вытащили из трюмов орудийные станки, которые тотчас же начали прилаживать на места, – работали всю ночь. Канал был пройден без всякой задержки, и в 6 ч утра 27-го мы встали на якорь у Суэца, а в 10-м часу, приняв на крейсер двух лоцманов-арабов и пополнив запасы воды, пошли дальше и, выйдя за маяк, подняли военный флаг и вымпел, которые, однако, вскоре спустили, чтобы не возбуждать подозрения у встречных пароходов. Затем принялись за вооружение: ставили орудия, боевые фонари; подняли на места телеграф и реи – работали без отдыха, чтобы как можно скорее превратиться в крейсер и начать свои операции.

По сведениям нашего агента, бывшего капитана Добровольного флота П[ташинс]кого, поселившегося в Суэце под псевдонимом «графа Лелива», пароходы с контрабандой в большом количестве шли через канал на Восток и уже до выхода нашего из Севастополя, из различных портов Европы, этим путем проследовало их более трехсот, зарегистрированных нашими европейскими агентами. Наше предприятие по поимке контрабанды являлось поэтому сильно запоздавшим и, к сожалению, не только запоздавшим, но и неважно оборудованным. Во время предстоящего крейсерства наша связь с внешним миром, равно как и «Петербурга», задача которого была одинакова с нашей, – все нужные сведения о контрабанде, которой надлежит пройти через Красное море во время нашего в нем пребывания, равно как доставка почты, свежей провизии и поставка на крейсера туземцев, могущих дать нужные указания при заходе нашем в какие-нибудь малоизвестные гавани – все это лежало на обязанности г. П-кого.

Конечно, для успеха дела было необходимо, чтобы агент этот не был бы подозреваем в соучастии с нами, а на это-то и нельзя было рассчитывать, так как много лет командуя пароходами Добровольного флота, а потому и очень часто бывая в Порт-Саиде и Суэце, «граф Лелива» был здесь хорошо известен под своим настоящим именем и уж одно то, что он вдруг переменил фамилию и поселился в Суэце, возбуждало у всех справедливые подозрения; подозрений этих, однако, еще не высказывали, выжидая для того, может быть, более подходящий момент. Кроме того, г. П-кий, как выяснилось впоследствии, оказался совсем не на месте, так как проявил неумение и совершенное равнодушие к делу, ему порученному: мы не только не получили через его посредство никаких сведений за все 17 дней нашего крейсерства в Красном море, но ни одного письма и ни одного фунта провизии, а те арабы, которые были им наняты и посажены к нам в Суэце, с которыми рекомендовалось «обращаться вежливо и кормить хорошо», – оказались никуда не годными авантюристами, которых мы скоро изгнали. Впрочем, о том, как отозвались на нашем походе все небрежности начальства и агентов, я буду говорить позже

.

Мы проходили канал вместе с английским пароходом «Dragoman»: он казался нам подозрительным, – особенно потому, что, не останавливаясь в Суэце, прямо пошел дальше. Благодаря нашей остановке здесь, он порядочно успел уйти вперед, но около 2 ч пополудни мы стали его догонять, а так как вооружение наше еще не было закончено, «Dragoman» же решено было осмотреть, то пока уменьшили ход и лишь с наступлением ночи, пройдя Суэцкий залив и выйдя в Красное море, мы обогнали пароход, держа его теперь за кормой.

Рано утром следующего дня перекрасили трубы крейсера и воротник наружного борта в черный цвет; работы по установке орудий, прожекторов и телеграфа близились к концу. К полудню все было готово; крейсер окончательно переродился, и на верхней палубе его красовались теперь восемь 120-мм орудий, восемь – 75-мм и четыре – 47-мм, а на переднем мостике – два пулемета. Мы могли начать теперь свои операции. «Dragoman» шел еще за нами, и в 2 ч дня мы его остановили.

Порядок остановки пароходов был вообще следующий. Заметив какой-нибудь пароход, идущий на юг, мы сближались с ним или его догоняли, стараясь в то же время прочесть его название. Затем, в случае если название парохода состояло в нашем списке контрабандных судов, мы подымали военный флаг и вымпел, а если он шел слишком близко к берегу в пределах территориальных вод (3 мили), то и сигнал «Следуйте за мною»; таким образом, пароход выводился на простор, где ему, опять же сигналом, предлагалось застопорить машину, после чего к нему посылался катер с двумя офицерами и вооруженной командой, которые производили осмотр пароходных документов и груза. Если документы оказывались в исправности, а груз легальным, об этом передавалось по семафору на крейсер, и, когда катер с офицерами и людьми отваливал от парохода, с крейсера сигналом разрешалось последнему продолжать путь. В противном случае катер привозил на крейсер капитана парохода для опроса его командиром, а другой раз и часть экипажа для дачи показаний, и, при наличности улик на нелегальность груза и его назначение, пароход арестовывался.

Надо заметить, что почти все пароходы, которые нам приходилось останавливать, прибавляли ход при нашем приближении, наивно предполагая уйти от «Смоленска», и хотя и видели, что это им не удается, все же не обращали никакого внимания на поднятый сигнал – остановиться; зачастую они не показывали и своей национальности, пока крейсер не подтверждал своих требований орудийными выстрелами, сначала холостыми – обыкновенно до трех, – а затем и боевыми, через пароход. Последнее средство действовало всегда великолепно, и самый непонятливый англичанин, при звуке летящей над его головой гранаты, моментально останавливался, подымал флаг и не делал больше никаких попыток к неповиновению.

Мне казалось неправильным останавливать лишь пароходы, обозначенные в агентском списке. Был ли верен этот список? Можно ли было положиться на то, что Красным морем не проходят такие пароходы, которые при нагрузке сумели замаскировать свой недозволенный груз и, прибегнув к хитрости, избегли участи быть зарегистрированными нашими агентами, – или, наконец, приняв законную часть груза в одном из больших портов, не догрузились потом контрабандой где-нибудь на Мальте, или на одном из бесчисленных островов Архипелага, не возбуждая притом ничьего подозрения? Было бы, поэтому, более целесообразным осматривать все пароходы, спускающиеся на юг. Но, с другой стороны, разве мыслимо было выполнить эту работу двум крейсерам, когда бывали такие дни, что мы, стоя на пути пароходов, видели их десятками, другой раз по несколько штук сразу?

С «Dragoman» пришлось повозиться. Пароход этот, шедший под берегом, не хотел слушаться нашего сигнала «Следуйте за мною» и не подымал своего флага до второго холостого выстрела, и было досадно, что с ним мы потеряли столько драгоценного времени, так как документы его оказались в порядке, и после осмотра он был отпущен с миром; шел он с грузом нефти в Шанхай из Батума, откуда вышел 19 июня.

С вечера 30 числа, пройдя остров Джебель Таир, начали вызывать по телеграфу «Петербург», предполагая, что он находится где-нибудь у южных островов и, пройдя за ночь до Зебаира, на другое утро получили с «Петербурга» телеграмму, из которой узнали, что крейсер ждет нас у Таира. Вероятно, гористые острова помешали нашим переговорам, а из-за мглы мы разошлись, не заметив друг друга. Легли на обратный курс, и в 12-м часу увидели на горизонте «Петербург» рядом с каким-то большим пароходом под русским военным флагом. Незнакомец оказался английским пароходом «Malacca» P. & O. (Peninsular and Oriental C. – Прим. ред.), везшим рельсы, броню, части машин и проч. из Антверпена в порты Японии. На «Петербурге» рассказывали, что капитан «Малакки» отказался предъявить к осмотру судовые документы и во время осмотра парохода и снятия показаний с команды вел себя самым вызывающим образом; когда же было признано, что «Малакка» подлежит задержке и отправке в Россию под нашим флагом, он приказал прибить гвоздями кормовой английский флаг к флагштоку и сказал, что если последний будет содран, то это будет считаться оскорблением нации, которой флаг принадлежит.

Но все, однако, обошлось благополучно: буяна заперли в его каюте, послали на пароход команду с «Петербурга» при 3-х офицерах, переменили без всяких инцидентов английский флаг на Андреевский – и в скором времени наш первый приз отделился от нас, направляясь на север для дальнейшего следования в Либаву. «Петербург» остался крейсировать в этом районе, а «Смоленск» пошел снова на юг, ночью спустился до Мокки, а затем повернул обратно и лег на остров Цукур.

С самого выхода из Суэца мы сильно страдали от жары: время было летнее, и начинался худший сезон в Красном море. Днем солнце жгло невыносимо; черные борта крейсера накалялись под его лучами до такой степени, что к ним нельзя было притронуться, и в каютах поэтому температура была свыше тридцати градусов. Сидеть внизу днем не было никакой возможности – спать ночью также, так как в большинстве случаев крейсер, крадясь ночью за каким-нибудь пароходом, тушил все огни, и иллюминаторы (круглой формы окно в борте судна. – Прим. авт.) в жилых помещениях наглухо закрывались, чтобы не выпускать наружу света. Мы проводили, поэтому, весь день на спардеке; уголь отсюда уже был убран – им пополнили опустевшие угольные ямы. На спардеке мы завтракали и обедали, здесь же и спали, но, в общем, ночью было не прохладнее, а скорей наоборот. Днем хоть дул иногда слабый, освежающий ветерок – с заходом же солнца он стихал совершенно, и раскаленные пески Нубии и Аравии, среди которых лежит узкая полоса Красного моря, отдавали свой жар неподвижному воздуху. Если при этом случалось, что с берега потянет ветерок, то горячее дыхание пустыни – сухое, несущее с собой частицы мельчайшей пыли, – затрудняло дыхание, делая совершенно излишней всякую попытку заснуть.

Подойдя на другой день свидания с «Петербургом» к Цукуру, «Смоленск» здесь остановился, поджидая пароходов с севера, путь которых лежит обыкновенно под самым островом. Действительно, в течение дня их прошло мимо нас 6 штук, но так как ни один из них не значился в нашем списке, то их не трогали. В этот день был нами остановлен N. D. Lloyd «Prinz Heinrich», смело приближавшийся к нам, делая узлов 14–15. На наш сигнал – «Застопорить машины» – он поднял флаг кампании и почтовый и показал свои позывные (сочетание сигнальных флагов, обозначающее имя судна. – Прим. авт.), но продолжал путь, и остановился лишь после холостого выстрела, который перепугал высыпавших наверх пассажиров. Сейчас же на «Heinrich» начали спускать шлюпку, но наш катер предупредил ее и, отвалив от крейсера, направился к пароходу. Капитан последнего – корректный и вежливый, как все немцы, сейчас же вынес судовые документы и, выразив удивление, что мы останавливаем «ein Reichspostdampfer», сказал, что, конечно, у него не может быть никакой контрабанды; во время этой процедуры, оправившиеся от испуга пассажирки взапуски щелкали своими кодаками, снимая наших офицеров.

С «Prinz Heinrich» мы взяли 55 тюков почты, адресованной в Японию, после чего пароход был отпущен, а «Смоленск» лег на север. У нас было теперь много дела: надо было разобрать и перечитать всю отобранную корреспонденцию, отложить подозрительные письма и посылки, а все остальное – снова уложить в тюки и запечатать для отправки на первый встречный почтовый пароход, идущий на Восток. По разборе отобранных тюков было найдено много писем, адресованных в Японию частными лицами из разных государств Европы и даже из России, могущих принести нам вред, а также много образчиков металлических изделий европейских заводов – преимущественно германских, – которым японцы сделали заказы. Но что было для нас особенно полезной находкой, это коносаменты на контрабандный груз, который шел на немецком пароходе «Scandia»; пароход этот должен был быть на днях в Красном море, и очутившиеся в наших руках коносаменты были ценным козырем для его захвата, так как «Scandia», хотя и состоял в агентском списке, но без них, благодаря имевшимся у него подложным бумагам, делался неуловимым.

Карта Суэцкого канала, по которому пароходы «Петербург» и «Смоленск» проходили в Красное море

Карта Красного моря, в котором оперировали вспомогательные крейсеры «Петербург» и «Смоленск»

На другой день, 3 июля, в 7 ч утра мы зашли в порт Ходейда (Hodeida), на Аравийском берегу. Было условлено, что на пятый день нашего пребывания в Красном море, мы получим здесь телеграммы и инструкции, и так как сегодня истекал назначенный срок, то по постановке на якорь за ними был отправлен офицер, который, однако, вернулся на крейсер с пустыми руками. В Ходейде нам вообще не повезло: вследствие совершенной необследованности рейда города, с приближением к нему, на мостик были приглашены наши «лоцмана» – арабы. Они уверяли, что отлично знают местность, о чем-то между собой спорили, и в результате, следуя их указаниям, «Смоленск» сел на мель – к счастью, не надолго.

Не получив с берега ожидаемых известий и предполагая, что они запоздали, мы оставили в Ходейде своих арабов

, наказав им, в случае прибытия телеграмм, доставить их на фелюге на «Смоленск», который будет крейсировать у Цукура. Затем мы снялись с якоря, но не прошло и четверти часа, как крейсер снова очутился на мели, и на этот раз довольно прочно. Меня послали на вельботе сделать промер, и через час крейсеру удалось сойти с песчаной банки, на которой он сидел серединой своего корпуса; мы вышли в море и легли на юг. Спустившись за ночь до Мокки, на рассвете мы повернули и легли на Цукур. У острова застали «Петербург», осматривающий какой-то пароход, а так как на горизонте в это время показался дым, то пошли на него. Приближавшийся пароход оказался английским «Dalmatia» (Liverpool); он был нами осмотрен и отпущен, как не внушающий подозрения, после чего мы направились на сближение с «Петербургом», также окончившим свое дело.

В это время из-за острова показалась фелюга; сидевшие в ней люди махали красным флагом, что по условию должно было обозначать присутствие в ней наших арабов, оставленных в Ходейде. Подождав приближающуюся фелюгу и приняв арабов, которые действительно приехали не с пустыми руками, мы снова дали ход. Увы, полученные телеграммы, ожидаемые нами с таким нетерпением, остались для нас загадкой, так как ни один из имевшихся на судне шифров не был в состоянии помочь раскрыть их смысл!

Около 1 ч дня (4 июля. – Прим. ред.), с севера показались два парохода, и нам с «Петербургом» снова предстояла работа. Наш пароход оказался чрезвычайно упрямым; он не только не желал исполнять того, что ему предлагалось сигналами, но, видя, что «Смоленск» его догоняет, прибавил, насколько мог, ходу, поставив еще и все наличные паруса. Мы скоро прочли его название: «Ardova» (Glasgow), один из самых важных контрабандистов. Но пароход не обращал никакого внимания на нашу погоню, и, лишь когда, поравнявшись с ним, с крейсера было сделано два холостых выстрела, на «Ардове» подняли английский флаг, не останавливая, однако, машины. Тогда сделано было три боевых выстрела: первый снаряд под нос парохода, 2-й – под корму, 3-й – поверх трубы; «Ардова» остановился.

На нем нашли груз динамита, рельс и динамо-машин, и на ящиках, в которых предметы эти были упакованы, красовались надписи – «Kobe», «Iokohama» и проч. Улики были налицо, и администрации парохода, вместе с командой, было объявлено, что пароход будет арестован, а им самим надлежит, поэтому, приготовиться перебраться на крейсер. Администрация, с капитаном во главе, выслушала это решение спокойно и вскоре прибыла к нам, причем капитан «Ардовы» в беседе с командиром признался, что груз на пароходе – самая настоящая контрабанда. Зато команда парохода, прослышав, что «Ардове» предстоит, вероятно, затонуть, напившись на пароходе, начала буянить и сопротивляться, что до поздней ночи продолжалось и на крейсере, причем один из матросов, здоровенный ирландец, бросился за борт и, не обращая внимания на сновавших вокруг него акул, поплыл к «Ардове», стоявшему неподалеку от «Смоленска». Он оттолкнул с негодованием и ругательством брошенный ему буек, и его с трудом удалось вытащить быстро подоспевшему нашему вельботу.

Я вполне понимаю этот взрыв негодования экипажа «Ардовы», очевидно привыкшего к своему пароходу, расстаться с которым им казалось несчастьем, и не могу вместе с тем не отдать справедливости отличному поведению тех же людей, проявленному ими начиная со следующего утра после поимки парохода. Они по собственному желанию принимали самое деятельное участие в мытье палуб и приборке крейсера; в свободное время англичане веселились с командой, обучая наших своим танцам; матросская пища пришлась им очень по вкусу, и когда через неделю представился случай отправить их в Суэц, пассажиры наши покинули крейсер с большим неудовольствием, высказывая нам свою искреннюю благодарность и наилучшие пожелания. Помещенные в пассажирских каютах и столовавшиеся за нашим столом капитан «Ардовы» с двумя помощниками и двумя механиками – также оказались очень симпатичными и скромными людьми, внесшими некоторое разнообразие в нашу судовую жизнь.

С «Ардовой» мы не порешили ни в этот день, ни в следующий. Дело в том, что когда командиром был предложен на обсуждение вопрос – что делать с пароходом: топить его, или отправлять в Россию, то за первое был мой голос, чуть ли не в единственном числе; прочие все стояли за отправку парохода в Либаву, мотивируя такое решение тем, что приз этот благодаря большой стоимости груза и тому, что сам пароход совершенно новый и плавает лишь 4-й месяц, является очень ценным и топить его слишком жалко. В виду всего этого на «Ардову» были посланы наши люди и «Смоленск» остался при нем в ожидании «Петербурга». Вечером сдали почту, отобранную с «Prinz Heinrich», на проходящий мимо нас английский почтовый пароход «Persia».

Утром, 5 числа, только что мы тронулись в сопровождении «Ардовы», на котором был сегодня поднят наш военный флаг, в поиски за «Петербургом», как навстречу нам показался пароход, оказавшийся давно желанным – «Scandia» (Hamburg-America Line). Капитан «Скандии» чрезвычайно храбро заявил, что у него нет никакой контрабанды, и представил свои документы; но велико было его смущение, когда в ответ на это ему показали настоящие коносаменты, взятые нами с «Prinz Heinrich». Он тотчас же переменил тон и признался, что груз его действительно контрабандный; состоял он из железа, частей машин, глицерина и проч. Теперь вопрос с отправкой «Ардовы» осложнялся, так как груз «Скандии» представлял не меньшую ценность, а отправка двух пароходов сразу, в смысле комплектации их нижними чинами и офицерами, являлась затруднительной. В этом отношении крейсера наши были сильно стеснены, и недостаток экипажа, которым можно было бы располагать для комплектования захваченных призов, был также одной из причин, почему остановка и осмотр всех встречных пароходов было делом невозможным и лишним.

В самом деле, отправка в Россию только третьего приза уже заставляла сильно призадуматься, и было очевидно, что, снабдив еще 2–3 парохода своими людьми, сами крейсера, из-за нехватки команды, потеряли бы в конце концов возможность продолжать свои действия. Все это лишний раз доказывает, как плохо было оборудовано наше предприятие, при том огромном значении, какое оно могло иметь для России, в смысле пресечения подвоза в Японию всех тех предметов, без которых она не могла вести войну с таким успехом. Потом я слышал, что во время нашего пребывания в Красном море из Севастополя были отправлены на стоявшую в Греции лодку «Храбрый» офицеры и команды, которым надлежало пополнить убыль людей на крейсерах. Людей этих, однако, мы не видали, и не прекратись так скоро наши операции в Красном море, нам пришлось бы в конце концов терпеть большие затруднения.

Захватив «Скандию», мы вскоре встретились с «Петербургом», и после совещания командиров решено было оба парохода отправить в Либаву, – «Скандию» в тот же день, а «Ардову» – на другой. Последний пароход укомплектовали командой с обоих крейсеров поровну. После этого все мы разными скоростями направились к северу – «Петербург» в Джедду, за телеграммами. На другой день, подойдя к острову Таиру, отправили, наконец, «Ардову», посадив на нее, в качестве пассажиров, находившуюся на «Смоленске» администрацию этого парохода, после чего продолжали двигаться к северу. 8 июля к вечеру подошли к Джедде и проболтались в виду города всю ночь, выжидая «Петербург»; он вышел в море на другое утро и сообщил нам, что никаких телеграмм не получено.

Сегодня – десятый день нашего крейсерства и по инструкции мы должны были получить известия в Джедде; что же это могло значить, что «Петербург» не нашел ничего? Решено было завтра самим попытать счастья: могло случиться, что телеграммы опять запоздали, как это было в Ходейде. Но когда на другой день мы приблизились к городу, к крейсеру подъехал араб и сообщил, что никаких телеграмм для нас не получено; это становилось совершенно непонятным.

11 числа, поднимаясь от Джедды на север, мы остановили и осмотрели английский пароход «City of Madras». Контрабанды на нем не было, но мы получили с парохода свежие газеты, из которых узнали много интересного. Мы прочли, что «Малакка» прошла Суэц и задержана в Порт-Саиде; что захват этого парохода – другие еще не успели дойти до Суэца – наделал много шуму, и Англия настаивает теперь на освобождении «Малакки», ссылаясь на то, что действия русских крейсеров незаконны, так как вышли они из Черного моря, откуда не смеет выходить ни одно русское военное судно. Газеты возмущались тем, что русские крейсера обманули турецкое правительство, пройдя Дарданеллы под флагом Красного Креста (sic!), и все в один голос говорили, что в Красное море идет японский крейсер.

Но интереснее всего была статья газеты «Le phare d'Alexandria» («Александрийский маяк» (франц.). – Прим. ред.) от 21 (8) июля под заглавием: «L'Egipte et la guerre. Les navires Russes dans la mer Rouge» («Египет и война. Русские корабли в Красном море» (франц.). – Прим. ред.). Автор статьи, начав с того, как много шуму наделал захват русскими крейсерами Добровольного флота парохода «Малакка», переходит затем к «сенсационным разоблачениям». «Il y a un mois environ, descendait a Suez et se logeait a l'Hotel d'Orient, dans le plus strict incognito, un personnage ayant toutes les allures d'un offcier de la marine. Ce voyageur mysterieux recevait des letters au nom de capitaine Levaschi ou colonel Levy, du department de l'amiraute; son adresse telegraphique etait Leliva. On cru savoir depuis lors que se personnage enigmatique est un agent russe de son vrai nom – P.P-sky. D'apres les informations qui nous parviennent, le role de cet agent secret consistait et consiste encore a surveiller, controller et indiquer le nom et la nature du chargement des navires de toutes provenances et nationalites a destinations du Japon. Les renseignements recueillis, le diligent agent russe telegraphiait au port ture Hodeidah ou se trouve un autre agent, lequel transmettait les indications recueillies aux navires “Smolensk” et “Petersbourg” par le moyen d'embarcations a voiles specialement affretеes. On se rend compte aisement que dans ces conditions, les navires de la fotte volontaire Russe aient en toute facilitе pour arreter les bateaux suspects puisqu'ils connassaient exactement l'heure ? laquelle ils avaient quittes Suez»

. Сообщая дальше сведения о том, когда крейсера наши прибыли в Порт-Саид и прошли канал, автор добавляет: «Il est tr?s exact que deux pilotes egyptiens sont montes a bord de ces navires, sans autorisation – naturellement – du gouvernement Khedivial»

. Одним словом, шаг за шагом был разоблачен весь наш «хитрый» план с единственной ошибкой в том, что наш «diligent agent» («старательный агент» (франц.). – Прим. ред.) совершенно не заслуживал такого эпитета, так как телеграммы, посланные им в Ходейду, как я уже говорил, не могли быть нами расшифрованы, а больше он вообще ничем не проявил своей деятельности.

В 5 ч дня нами был остановлен пароход «Formosa», Р. & О. Он значился в нашем списке, и при осмотре парохода на нем оказались – части машин, рельсы и прочая контрабанда. Пока мы с ним возились, с севера показался другой пароход, который, с приближением к «Смоленску», беспрерывно свистел и, наконец, остановился неподалеку от крейсера, подняв германский флаг. Вскоре объяснилось, в чем дело. Вновь прибывший пароход «Golsacia»

Hamburg-America Line был прислан в распоряжение крейсеров с грузом угля; на пароходе прибыла также почта, взятая им в Порт-Саиде, и телеграммы из Петербурга. Весь вечер и часть ночи прошли в хлопотах.

В 9 ч вечера к нам подошел «Петербург», мы в это время готовили к отправке в Либаву «Формозу», на которую переправили англичан, матросов с «Ардовы» и наших арабов. Затем на крейсер приехал капитан «Гользации», чрезвычайно энергичный и веселый немец, по-видимому душою преданный нашему делу, и с прибытием командира «Петербурга» состоялось совещание – что предпринять дальше.

Решено было следующее: ввиду того, что угля на крейсерах еще очень много и грузиться в Красном море, где постоянно большое движение судов, неудобно, то «Гользации» было назначено через 20 дней rendez-vous в Menay bay, в Занзибаре, где мы рассчитывали быть к тому времени, а так как на «Гользации» не имелось ни карт тех местностей, ни достаточного количества воды и провизии для такого далекого пути, то пароход этот должен был вернуться в Суэц для принятия всего необходимого; чтобы не возбудить здесь подозрения своим скорым возвращением, придумано было, что капитан «Гользации» пустит слух, что, проведав от встречных пароходов о пребывании в Красном море русских крейсеров, он решил обождать несколько дней в безопасном месте. В третьем часу ночи «Формоза» и «Гользация» отделились от нас, направившись на север, а мы вместе с «Петербургом» пошли на юг.

Петербургская телеграмма

, доставленная на крейсер «Гользацией», предписывала нам с «Петербургом» поскорее уходить из Красного моря, чтобы не попасться японскому крейсеру. Скорому прибытию последнего никто не верил, конечно. В самом деле, какой смысл был японцам отделять от своих сил крейсера – посылать один крейсер против двух наших быстроходных судов, снабженных громадным количеством угля, было бы бесполезно, – когда у них достаточно дела было и на Востоке? А кроме того, японцы вполне могли рассчитывать, что их союзница Англия наложит свое veto на наши операции, как только они будут серьезно угрожать общим интересам обеих союзных держав. Но если даже и допустить непреложность факта выхода из Японии судов для нашей поимки, то таковые, с необходимыми остановками по пути, для пополнения запасов угля, могли прибыть в Красное море не ранее как недели через 2–3, и нам совершенно ни к чему было торопиться с уходом.

Мы не имели тогда никаких известий о том, что творится в свете, но мне казалось очевидным, что японские крейсера просто выдумка, под которой скрыта истинная причина нашего удаления: давление Англии, больше всех страдающей от наших операций и прибегшей к своему обычному приему, бряцанию оружием, для того, чтобы заставить русское правительство выпроводить нас из Красного моря.