На крейсерах «Смоленск» и «Олег»

Французы удивительно тактично отнеслись к вторичному приходу «Риона» в Алжир, на что мы, собственно говоря, не имели права, так как со времени нашего первого посещения этого порта не прошло двух месяцев, – срок, раньше которого по международным правилам суда воюющей державы, уже раз посетившие нейтральный порт, не смеют войти в него вторично. Правда, в сентябре в Алжир приходил «Смоленск», а теперь – «Рион», но французам было известно, что нас с «Петербургом» перекрестили, и вместе с тем они нарочно не показывали вида, что об этом знают, и находили только большое сходство между нами и «Смоленском», а встретив на «Рионе» тот личный состав, с которым познакомились в сентябре, они радовались, что все мы переведены на корабль, который идет на театр военных действий. Срок нашего пребывания в Алжире зависел от готовности «Прозорливого», но так как он требовал исправлений более солидных, чем казалось на первый взгляд, то был сделан запрос в Петербург – что предпринять: идти ли на соединение с отрядом, уже вышедшим из Танжера на Крит, без «Прозорливого», или ожидать его готовности. Ответ гласил: ожидать окончания работ на «Прозорливом» и прибытия в Алжир «Пронзительного». Последний находился в Camaret (около Бреста), и больше никаких сведений мы о нем не имели.

29 ноября из Петербурга спрашивали, может ли «Рион» сейчас же выйти в Красное море и здесь перехватить или уничтожить пароход «Sambia», P. & O., который везет в Японию 240 орудий и пройдет Алжир 1 декабря? Было сказано, что это нужно «во что бы то ни стало». Ответили, что «Рион» идти готов, но без миноносцев и, во всяком случае, мы можем захватить «Замбию» и в Средиземном море. Тогда нам было приказано оставаться. Я был в твердой уверенности, что внезапный отказ этот значил, что дело поручено «Днепру», стоявшему в Суде, но как оказалось впоследствии, дело это было вообще оставлено, и «Замбия» благополучно провезла свои 240 орудий на усиление нашего врага. 6 декабря получили известие, что «Пронзительный» уже идет к нам и находится в Кадиксе, а 10-го телеграмма из Петербурга предписывала «Риону»: «Пронзительного» не ожидать, не ждать и «Прозорливого», исправления которого близились к концу, а с «Резвым» идти в Суду на соединение с отрядом. Досадно было, потеряв столько времени в ожидании миноносцев, бросать их теперь, накануне готовности, но все же нельзя было не радоваться походу: шел уже второй месяц со времени ухода отряда из Либавы, а за этот долгий промежуток времени мы лишь на три тысячи миль подвинулись к цели.

В Суду мы пришли ранним утром 15 декабря и застали здесь на якоре наш отряд и кроме него «Храбрый» с двумя миноносцами, пришедших со станции в Пирее. С приходом нам стало известно, что «Прозорливый» с «Пронзительным», а также и сравнительно исправный «Резвый», по распоряжению из Петербурга, дальше не пойдут, а, простояв до весны на Крите, вернутся затем в Либаву. Впрочем, относительно «Резвого», на котором весь состав рвался идти дальше, утверждая, что миноносец не так уж плох, чтобы оставаться на Крите – возник обмен телеграмм со штабом, последствием которого было разрешение «Резвому» продолжать путь вместе с отрядом. Что за томительное время была эта стоянка в Суде! День за днем проходили совершенно зря; несколько раз назначалось время ухода, но потом вдруг поход опять откладывался без всяких видимых причин. Наконец на «Олеге» лопнула паровая труба, и ее повезли на миноносце в Пирей для исправления; а тем временем из Петербурга чуть ли не ежедневно получались категорические приказания уходить, с предупреждением, что еще несколько дней задержки – и идти будет поздно.

22-го «Изумруд», возвратившись со стрельбы, отдал свой якорь на савок минного аппарата, который забыли вдвинуть, и тем вывел аппарат из строя; уход, назначенный было на 23-е, снова отложен на 26-е. Впрочем, последняя версия оказалась наконец-то правдивой: в 5 ч дня отряд покинул Суду и через двое суток встал на якорь в Порт-Саиде. На другой день в полдень сначала миноносцы, а за ними и крейсера последовательно вошли в канал; пройдя его благополучно, отряд, простояв затем сутки в Суэце, с рассветом 31 декабря тронулся дальше.

Плаванье наше Красным морем было также несколько странным. Казалось, что цель отряда – как можно скорее достигнуть Мадагаскара, где находилась теперь эскадра, и потому мы должны, идя наивыгоднейшим для отряда ходом, избегать, по возможности, всяких задержек, а, между тем, мы не раз занимались ни к чему не нужными эволюциями и гарцевали самыми разнообразными ходами – от 7 до 17 узлов, посылая иногда миноносцы на рекогносцировку безлюдных островов, а когда 5 января, миновав Перим, отряд вошел в Таджурский залив, то кроме эволюций затеяна была еще контргалсовая стрельба, что длилось более двух часов. После этого учения, когда до Джибути оставалось каких-нибудь два часа ходу, «Рион» совершенно неожиданно получил следующее приказание с «Олега», переданное по семафору: «Пойдете в Баб-эль-Мандебский пролив и Аденский залив ловить контрабанду на пароходе “Замбия” и других, о которых имеете сведения» (?)… причем сообщалось, что через некоторое время нам на смену придет «Днепр» или «Изумруд». Но «Замбия», как нам было известно, прошла 1 декабря в Алжир и приблизительно месяц тому назад была в Аденском заливе; сведений же о движении контрабанды мы больше не имели, так как деятельность наша, как «разбойников», прекратилась давно, – мы недоумевали поэтому, чем мотивирована наша внезапная командировка, с которой связана новая бесполезная трата дорогого времени и не менее дорогого угля.

Осматривать все пароходы теперь было еще более невозможно, чем во время нашего совместного крейсерства в Красном море; искать среди идущих с запада судов английский пароход «Suazy», на котором, судя по только что переданной нам инструкции, где-то в четвертом трюме лежит амуниция? Но Аденский залив широк, движение в нем громадное, и мыслимо ли среди всех этих пароходов, проходящих здесь днем и ночью, отыскать какой-нибудь один? Да, наконец, что такое какая-то амуниция в сравнении с теми сотнями тысяч тонн контрабанды, уже благополучно провезенной в Японию, или хотя бы тем грузом, который, арестованный «Смоленском» в июле, был освобожден благодаря слабости нашего правительства? Мы пробыли двое суток в Аденском заливе, крейсируя по курсу Ost – West, удаляясь от Перима миль на 30 и преследуя по возможности каждый пароход, читали при этом его название на корме; ночью для этого пользовались прожектором. 7 января с юга показалось какое-то судно, в котором скоро признали «Изумруда», шедшего к нам. Когда крейсер приблизился, с него передали по семафору: «Получена телеграмма от управляющего Морским министерством (вице-адмирала Федора Карловича Авелана. – Прим. ред.), что искомый пароход прошел давно (sic); начальник отряда приказал вам идти в Джибути».

В Джибути кроме нашего отряда мы застали 12 угольщиков под германским флагом, зафрахтованных нашим правительством. Агент Hamburg-America Line, состоявший при пароходах, жаловался мне на неизвестность, в которой он находится относительно дальнейшей судьбы своей флотилии, которая стоит здесь уже давно, и говорил, что ждет сюда еще пять угольщиков. По его словам, Рожественский или вернется, или простоит на Мадагаскаре до прихода 3-й эскадры. Агент рассказывал еще о беспорядках в России и о сдаче Порт-Артура, что, впрочем, мы узнали уже в Порт-Саиде; новости не из веселых! На другой день «Рион» подошел ближе к берегу и здесь, в течение пяти дней, принял полный запас угля. В то же время стало известно, что «Резвый» окончательно дальше с нами не пойдет. Личный состав миноносца был сильно этим опечален, так как миноносец был, в общем, исправен, – недоставало у него лишь одной лопасти винта, что на тихой воде, приподняв миноносцу корму, нетрудно было исправить. С нашим уходом повторилась Критская история; неизвестно почему, поход откладывался со дня на день, что становилось прямо-таки невыносимо.

20 января меня перевели на «Олег»; в то же утро отряд начал серьезно готовиться покинуть Джибути, и, действительно, в час дня мы снялись с якоря. 22-го вечером отряд остановился по южную сторону мыса Рас-Гафун, – «Изумруд» и миноносцы принимали уголь с «Риона» и «Днепра»; на другой день тронулись дальше. Утром 26-го перешли экватор, и событие это было отпраздновано соответствующим образом. В 7 ч вечера 27-го отряд пришел в Дар-эс-Салаам, где предполагалось произвести погрузку угля – последнюю перед Мадагаскаром. Для этой цели «Олег» ранним утром ошвартовался по борту «Риона», и погрузка началась. Однако немцы на этот раз не только не выказали по отношению к нам той любезности, что в августе, но уже на вторые сутки усиленно настаивали на нашем немедленном уходе, так что 29-го, в 11 ч утра, не вполне закончив погрузку, мы были принуждены уйти.

1 февраля в 8 ч утра на горизонте показались туманные очертания гористого берега Мадагаскара – до острова было миль сорок. Около 10 ч со стороны острова появилась масса дымов, по приближении к которым мы обнаружили нашу эскадру, шедшую в строе фронта нам навстречу: адмирал делал эволюции. Еще несколько времени – и мы разобрали сигнал, поднятый на «Суворове»: «“Олег”, вступить за “Алмазом”», остальным судам отряда также были указаны места в общем строе. Вслед за тем, эволюции продолжались до часу дня. Это присоединение к эскадре – один из счастливейших моментов в моей жизни. Сколько всяких догадок, разноречивых толков и сбивчивых слухов ходило про эскадру Рожественского, особенно после инцидента у Доггер-банки; сколько раз мне приходилось быть свидетелем унижения русского имени во время похода на «Смоленске», сколько пережито тревоги, что мы не догоним Рожественского во время томительно-медленного перехода на Мадагаскар, и, наконец, – вот она эта эскадра, целая и невредимая, совершившая так поразительно удачно длинный переход!