На крейсерах «Смоленск» и «Олег»

Но, так или иначе, в телеграмме сказано было «уходить» и «поскорее», и пройдя в течение двух суток, 12-го и 13-го, средним ходом, 14-го, будучи вблизи Перима, оба крейсера с шести часов утра начали прибавлять ход до полного. Таким образом, в 10 ч 30 мин утра Перим был пройден нами 20-узловым ходом, причем на крейсере был поднят французский флаг. «Петербург», как менее быстроходный, отстал от нас на этом пробеге, хотя «Смоленск» и не развил своего полного хода, благодаря малому количеству кочегаров; часть их ушла на призах, а оставшиеся валились с ног, не выдерживая страшного жара у топок.

Войдя в Аденский залив, мы уменьшили ход. Несмотря на полное безветрие, здесь дышалось уже легче, а когда 16-го, во 2-м часу дня крейсер обогнул мыс Гвардафуй и вошел в Индийский океан, температура воздуха понизилась за какой-нибудь час времени с 26 градусов до 17, а воды – с 24 градусов до 16. У Гвардафуя мы обождали «Петербург», который затем прошел на юг, а через некоторое время и мы двинулись на юг – навстречу свежему, бодрящему муссону.

IV

Нам предстоял далекий путь. Предполагалось спуститься к южной оконечности Африки и здесь, встав на пути пароходов, которые следуют на Восток, обогнув мыс Доброй Надежды, продолжать свое дело, так неожиданно прерванное в Красном море.

Конечно, здесь мы не могли рассчитывать на такой же успех наших операций, как в Красном море, так как, во-первых, последним путем следует вообще гораздо больше пароходов, чем кружным, а, кроме того, благодаря узости Красного моря, все следующие им пароходы идут почти одинаковым, кратчайшим путем и потому встреча с ними не представляла для нас никаких затруднений, тем более, что и со стороны погоды, неизменно тихой и ясной, никогда не встречалось помехи для выслеживания того, что нам было нужно. Океан мог быть далеко не так милостив по отношению к нам, а кроме того, на просторе пароходы могли прокладывать свой курс как угодно и обычный их путь, представленный на карте Красного моря линией, для этих мест рисовался широкой полосой. Но мы рассчитывали на то, что многие пароходы, и именно с ценной контрабандой, предпочтут теперь южный путь северному, не желая рисковать попасться нашим крейсерам, уже одно присутствие которых в Красном море сильно подняло цены на фрахты, и, руководствуясь этим соображением, надеялись, что на юге Африки нам посчастливится не меньше, чем на севере.

Мы спускались к югу не особенно быстро. Крейсер шел своим экономическим ходом, 12–13 узлов, но ход его задерживался как противным течением, так и SW-м муссоном, поднимавшим в океане довольно крупную зыбь. Здесь сказались чудные мореходные качества «Смоленска»: он удивительно легко всходил на волну, нисколько не зарывался носом и лишь брызги, сорванные ветром с гребней встречных волн, обдавая его с носу, залетали иногда на верхний мостик.

20 июля в первом часу ночи мы пересекли экватор; муссон стихал, и снова становилось жарко. Днем была сделана пробная стрельба из орудий, причем три 75-мм орудия после выстрела не дали отката. Патроны, отпущенные нам из Севастопольского порта, оказались очень неважными: многие из них, будучи по диаметру шире канала орудия, не годились совсем, другие же – 120-мм гранаты – рвались у самого дула пушки, производя этим самый неожиданный и небезопасный эффект. Неисправные орудия удалось потом наладить, но вообще я должен сказать, что Севастополь снабдил нас отвратительно как различными запасами, так и командой, и не будь «Смоленск» совершенно новым пароходом, со всем необходимым от Добровольного флота, никогда бы ему не удалось проплавать такой долгий срок, не пользуясь услугами портов.

В Севастополе к нашим крейсерам был всецело применен любимый прием портовых и экипажных властелинов – спихивать с себя всякую залежалую дрянь, пропадать которой в складах и казармах все-таки не резон. Они рады были представившемуся случаю так снабдить наши два крейсера, суда чужого ведомства, с которых-де и взятки гладки, и, конечно, никому и в голову не приходила мысль, что этим наносится вред общему русскому делу, русским судам, судам собственно не военным и могущим очутиться в таких критических обстоятельствах, когда каждый негодный патрон, каждый фунт испорченного мяса могут повлечь за собой гибельные последствия.

А команда? Нам дали отбросы всех экипажей черноморской дивизии – людей, почти исключительно призванных по случаю войны из запаса, людей вялых, забывших то немногое, что они знали когда-то на службе. 90 % этого сброда были люди порочные и штрафованные, отбывшие в свое время самые тяжкие наказания.

Люди эти, конечно, нисколько не интересовались ни нашим походом, ни общим ходом военных событий, – единственное их желание было вернуться домой на родину, и каждая миля поэтому, удаляющая крейсер от родных берегов, делала их настроение все хуже и хуже. Команда наша не умела ни работать, ни даже веселиться. Вечно хмурые, с выражением затаенного негодования на недовольных лицах, они работали как мухи, никогда не веселились и бесконечно ссорились друг с другом из-за всякого пустяка. Господи, – думалось мне, – что же это будет, когда нам придется воевать не с беззащитными купцами, а с настоящим вооруженным врагом? И вот, такими-то людьми укомплектовали крейсера в Севастополе, – худшей услуги не могли сделать и японцы!

Ведь знало же начальство, что мы отправляемся не на partie de plaisir (увеселительная прогулка (франц.) – Прим. ред.), а на дело серьезное и ответственное; знало оно также, что командиры крейсеров – прекрасные моряки, от строя отстали давно и вместе с таковыми же офицерами не могли явиться ни воспитателями, ни даже авторитетом для этой испорченной, разнузданной массы никуда не годных людей. Конечно, это не могло не прийти в голову рачительным хозяевам экипажей и главному их начальнику, но соблазн отстранить от себя элемент, портящий команды того или другого экипажа и причиняющий поэтому немало хлопот, был настолько велик, что мысль эта, разве только мелькнув, не повела ни к чему, и люди назначались; «надо почистить экипажи, так оно будет спокойнее», – думалось при этом.

Утром 22 июля крейсер миновал группу островов Aldabra, принадлежащих Англии, а к вечеру того же дня французские острова Comoro, с вулканом Сartala (8000 футов) на острове Grand Comoro, той же группы; после этого мы вошли в Мозамбикский пролив. Что за чудные теперь стояли дни – тихие, не жаркие. Море спокойное, синее-синее расстилалось вокруг нас, сливаясь на далеком горизонте с таким же как оно глубоким, лазурным небом; воздух был так поразительно прозрачен, что дальность зрения увеличивалась в несколько раз, но нигде ни дымка, ни паруса. Только стаи летучих рыбок, обеспокоенные движением крейсера, взлетали из-под него во все стороны, и, сверкая на солнце, пролетали над поверхностью моря, чтобы потом снова погрузиться в его прозрачные воды…

Недолго, однако, пришлось нам наслаждаться этой чудной погодой. 26-го, как только крейсер вышел из Мозамбикского пролива, направляясь к южному берегу Африки, мы встретили сильный шторм от S – SO, причем температура упала до 16° R (20 °C. – Прим. ред.). В этот день мы вступили на тракт пароходов, а потому уменьшили ход. Шли мы теперь чрезвычайно медленно, под одной машиной, делая 3–4 узла, чтобы не тратить зря уголь. Ветер то стихал, то свежел снова, и громадная океанская зыбь не унималась, так что даже такой колосс как наш «Смоленск» иногда порядочно раскачивало, и размахи доходили до 27°. Все это время нам не попадалось ни одного судна, и лишь к вечеру 2 августа, когда крейсер, приблизившись к берегу, находился на траверзе (Траверз – направление, перпендикулярное к борту судна. – Прим. авт.) Algoa bay, мы встретили большой парусник, прошедший очень близко мимо крейсера, но, конечно, его не заметив, так как «Смоленск» шел без огней.

В тот же день мы вступили в сферу Игольного течения, благодаря которому могли, при той же экономии топлива, подвигаться несколько быстрее. 6 августа, находясь милях в десяти к югу от мыса Francis, около 10 ч утра с крейсера был замечен дым парохода, по-видимому, направляющегося на восток. К сожалению, пароход был под самым берегом, где остановить его не было возможности; приблизиться к нему было бы также рискованно, так как он, поняв наши намерения, укрылся бы в Port Elisabeth и мы, не сделав ничего, были бы узнаны и открыты. Однако в 5 ч вечера обнаружилось совершено ясно, что пароход наш не зайдет в Algoa bay, и поэтому мы принялись его догонять. Тем временем стало темно. Сначала мы довольно ясно видели огонь впереди идущего парохода, но потом он вдруг исчез, и когда рассвело, горизонт был чист, и нам не оставалось ничего больше, как снова повернуть на West.

В следующую ночь мы опять гнались за пароходом, замеченным с вечера. Было холодно, свежо, моросил дождь. Пароход, заметив за собой погоню, напрягал все усилия, чтобы уйти, но мы, следуя за ним по пятам всю ночь, наутро его остановили. Это был англичанин «Comedian» (Liverpool). Отправлять сегодня людей для осмотра парохода было делом рискованным: катер, отвалив от крейсера, временами совершенно пропадал за гребнем волны; огромные валы иногда скрывали от нас и пароход, отстоявший от «Смоленска» не далее как на милю, и когда катер подошел наконец к его борту, оказалось, что не только вылезти на пароход, но даже пристать к его борту нет никакой возможности. С «Comedian», однако, удалось бросить в катер документы, которые тут же были осмотрены и оказались в полной исправности: «Comedian» шел в Натал с западного берега Африки с грузом кофе, а потому не представлял для нас интереса; получив с парохода газеты от 24-го и 25-го числа нового стиля, катер благополучно возвратился к крейсеру, и мы снова легли на West. Из газет мы узнали, что все наши призы возвращены владельцам в Порт-Саиде или Суэце

, – одна «Малакка» только дошла до Алжира, но и ее здесь постигла та же участь

; на действия наших крейсеров, по почину Англии, Европа смотрела как на разбой, и правительство наше на грозные запросы Англии ответило, что не знает, где мы находимся, а потому не может со своей стороны сделать что-либо, чтобы заставить нас вернуться на родину. Иными словами, правительство от нас отказывалось, безмолвно предоставляя всеведущей владычице морей нас отыскать и водворить восвояси.

10 августа, заметив на юге дым, выходивший как будто из двух труб, направились на него. К сожалению, уже смеркалось, и мы поэтому скоро потеряли из виду ожидаемый пароход. Затем, все дни до 15-го, стояли штормовые погоды; крейсер ходил взад и вперед, но никто нам не встречался. 15-го решено было возвращаться на север. Запасы угля у нас приходили к концу, а надо было еще сделать более 2000 миль до Menay bay, места нашего rendez-vous с «Гользацией», – найдем ли мы еще нашего угольщика? Итак, в 8 ч утра 15 августа мы легли на вход в Мозамбикский пролив и дали средний ход. Наше крейсерство у южного берега Африки, длившееся 12 суток, окончилось; самая южная точка, до которой мы при этом спускались, была 34° 31'.

Действия крейсера за эти 12 суток были очень неудачны: пароходы, которых мы видели достаточно, проходили мимо нас под самым берегом, где противное для них течение было наиболее слабым, а вследствие своей близости к берегу, они делались для нас неуловимыми и мы лишь издали, соблюдая большую осторожность, могли следить за ними, часто не имея возможности предпринять что-либо для их остановки. Большие пароходы, сильным машинам которых нипочем противное течение, шли в открытом океане, но попадались реже, – да и в противном случае крейсерство наше не могло бы оказаться здесь плодотворнее из-за свежей погоды, которая почти не прекращалась: из 12 дней крейсерства, едва ли три дня были тихими и ясными, – в остальные было очень свежо, с туманом или дождем, и громадная зыбь отнимала всякую возможность осмотра парохода, как бы явна ни казалась нелегальность его назначения.

23 августа, около 6 ч утра, когда до Занзибара оставалось миль 30, мы вступили в телеграфное сношение с «Петербургом», а через два часа увидели и его самого у входа в Menay bay; затем мы вместе вошли в бухту, где встали на якорь. С «Петербурга», который все это время находился в этих водах, сообщили, что «Гользация» уже несколько дней как пришла к месту rendezvous, но что в настоящее время пароход отослан в Дар-эс-Салаам, отвезти почту. «Петербург» уже грузился углем – сначала у острова Мафиа, но когда его оттуда выгнал германский станционер, – в безлюдных шхерах вблизи того же острова. Известия о печальной судьбе наших призов и двусмысленности положения нас самих, подтверждались. Решено было завтра утром сняться и пойти в Дар-эс-Салаам, где, может быть, удастся погрузиться с «Гользации» и «Смоленску».

На другой день, в 6 ч утра, проходя между зелеными лесистыми островками к выходу из Menay bay, за одним из них мы заметили белый корпус военного судна, направляющегося в бухту. Незнакомец приближался к нам быстро, и скоро мы узнали в нем английский крейсер 2-го класса «Forte». Поравнявшись с «Петербургом», шедшим головным, «Forte» поднял сигнал – «Имею важные депеши», и встал на якорь; «Петербург», а за ним и мы – остановились. Депеши с англичанина сообщали о сражении при Ляояне и о рождении наследника цесаревича, но не одна только любезность доставить нам эти сведения заставила «Forte» прийти в Menay bay. В 8 ч утра «Петербург», вопреки всем международным и морским правилам, подняв английский флаг, произвел салют в 21 выстрел – зачем, так и осталось для меня загадкой: на «Forte» не было ни адмирала, ни командора, а, кроме того, мы находились в водах Занзибара – государства независимого, где власть Англии признается лишь номинально. Но англичанин ответил на салют и затем, при свидании командира «Forte» с командиром «Петербурга», первый выразил свою радость, что ему удалось, наконец, найти знаменитые русские крейсера, которых суда британского флота уже давно ищут как на юге, так и в этих водах; вслед за тем он заявил от лица своего правительства протест по поводу нашего пребывания в водах Его Величества короля Великобритании и, заметив, что пребывание в нейтральных водах судов воюющей державы ни в коем случае не может быть допустимо, предложил нам немедленно покинуть бухту.

Как жаль, что ему не было отвечено, что русские крейсера стоят в водах не его величества короля Великобритании, а его высочества Занзибарского Султана, который, подобно Турции, Балканским государствам и Марокко, не был уведомлен Японией о начале военных действий, а потому и не заявлял о своем нейтралитете! Но делать нечего – мы проглотили пилюлю и в 11 ч продолжали свое прерванное движение в Дар-эс-Салаам. В море к крейсерам присоединилась «Гользация», вышедшая нам навстречу, и через четыре часа весь отряд встал на якорь на внешнем рейде столицы германской юго-восточной Африки. Тотчас же оба наших командира и я, в качестве переводчика, отправились с визитом к губернатору. Дворец губернатора, расположенный на берегу, был хорошо виден с рейда, но чтобы достичь его, нам пришлось проехать пролив, соединяющий внешний рейд с внутренним, по берегу которого собственно и расположен город, и здесь высадиться на губернаторской пристани, откуда дорога шла через парк, ко дворцу. На пристани мы были встречены личным адъютантом губернатора и в сопровождении его вошли во дворец. Граф фон Гётцен, губернатор колонии, площадь которой по величине превышает свою метрополию, оказался еще молодым человеком, в чине майора германской кавалерии. Он принял нас изысканно вежливо и, заявив, что для него безразлично, на каком из трех европейских языков вести разговор, приступил к делу. Стоять в Дар-эс-Салааме, как и вообще в водах управляемой им колонии дольше чем 24 часа, он не разрешал, ссылаясь на инструкцию своего правительства, воспрещающую оказывать какое бы то ни было содействие судам воюющих держав. Сверх того, губернатор протестовал против поведения «Гользации», которая несколько раз за короткое время заходила в Дар-эс-Салаам, исполняя поручения русских крейсеров, являясь, поэтому, как бы нашей сообщницей; он предупреждал командиров, что если после нашего ухода пароход этот приблизится еще раз к берегу, то будет немедленно арестован. Увидев, что никакие доводы не могут продлить назначенный нам срок для погрузки угля, мы раскланялись и, пройдя до шлюпки в сопровождении того же адъютанта, вернулись на рейд. Заехав на «Гользацию» – здесь, совместно с ее капитаном, решили завтра рано утром начать погрузку, которую закончить к двум часам дня – крайний срок, чтобы успеть сняться и уйти в назначенное время. Хитроумный капитан «Гользации» предложил продолжать потом погрузку в местных шхерах, куда, как он говорил, не только не сунет носа немецкий стационер, но никто не будет даже и подозревать о нашем существовании.

Утром, едва мы подошли к «Гользации», чтобы начать погрузку, как прибыл капитан над портом и сообщил нам, что из Берлина получено разрешение нашим крейсерам стоять в Дар-эс-Салааме столько времени, сколько будет нужно до окончания погрузки; при этом нам было предложено для удобства сообщения с берегом перейти на внутренний рейд. Конечно, мы не замедлили этим воспользоваться. В тот же день на крейсеры было прислано приглашение на завтра на обед к губернатору – командиров и по два офицера с корабля. По постановке на якорь мне удалось съехать на берег, в первый раз с выхода из Севастополя, откуда мы вышли 64 дня тому назад.

На обеде у губернатора, как и вообще во все время нашего пребывания в Дар-эс-Салааме, все без исключения немцы относились к нам как нельзя более любезно и предупредительно, что вначале, после первой, скорее недружелюбной, встречи во дворце казалось несколько странным. Говорили, что губернатор получил от императора Вильгельма предписание – оказывать русским крейсерам полное содействие, но содействие и симпатия – две вещи разные, и я думаю, что здесь немалую роль сыграла радость видеть новых людей, что местному обществу удается не часто, ввиду редкого посещения этого порта иностранными судами. К 1 сентября мы разгрузили «Гользацию» и отпустили пароход, в службе которого больше не нуждались, и в тот же вечер вышли в море. Когда, покидая Дар-эс-Салаам, крейсер узким проливом выходил на внешний рейд, белые и черные обитатели города высыпали на песчаный берег; они махали шляпами и платками, посылая нам свои приветствия и пожелания.

V

Во время стоянки крейсеров в Дар-эс-Салааме, из России было получено приказание – прекратить наши действия и возвращаться в Либаву, и так как идти назад тем путем, каким мы шли раньше, и на котором производили свои операции, наделавшие столько шума и вооружившие против нас общественное мнение – было бы более чем неприятно, то решено было идти назад не Суэцким каналом, а, обогнув Африку, подняться на север вдоль западного ее берега. Этим мы избегали предстоявших нам снова стоянку в Суэце и проход каналом с непременным пребыванием в Порт-Саиде, т. е. посещения мест, бывших свидетелями позорной передачи наших законных призов в руки их владетелей, являвшейся попранием русского имени, и без того не пользующегося большим престижем среди иностранцев. Но неизвестно почему, приказанию возвращаться вскоре последовало и другое – возвращаться тем же путем, и это значило, что нам еще не раз предстоит быть свидетелями позора своей родины. Мы стали теперь безвредны для контрабандистов и сделав, хотя и не по своей вине, в общем так мало, – должны были идти на бесполезную стоянку в Либаве, – к чему?

Разве так-таки и не было больше дела для двух быстроходных, вооруженных пароходов, могущих продержаться в море, не пользуясь услугами портов, свыше 60-ти дней? Отчего было не попытать счастья на линии Сан-Франциско – Япония, где мы могли бы появиться как снег на голову, внезапно покинув берега Африки, будучи затем в состоянии продержаться в океане сколько угодно времени, пополняя запасы угля с парохода, поставленного у одного из бесчисленных, мало известных островов Полинезии? На крейсерах имелись всевозможные приспособления для порчи подводных телеграфных кабелей – драги, кошки и проч. – неужели ж больше не считалось возможным использовать эти инструменты и, оборвав кабели, соединяющие Японию с материком, поставить врага в критическое положение?

Все было кончено. Правительство, сделавшее было такой решительный шаг для борьбы с неприятелем, не брезговавшим никакими средствами для достижения успеха, после первой же угрозы сыграло назад, спихнув с себя всякую ответственность за происшедшее по его же инициативе, как будто нельзя было предвидеть заранее протеста держав, как будто кому-нибудь может нравиться, когда его публично укоряют в нечестном и нелегальном поступке! Я не знаю общего плана действий всех вспомогательных крейсеров как по эту, так и по ту сторону Африки, судя же по рассказам и сопоставляя некоторые факты, вижу, что задуман он был широко и хорошо. Но крейсера, вышедшие из Балтики, как по своим качествам, так и по недостатку инициативы их личного состава, оказались далеко не на высоте, а происшедшие затем недоразумения между Морским ведомством и Управлением торгового мореплавания, в ведении которого состояли эти крейсера, и, наконец, угрозы держав, признавших наши действия разбойничьими и пугающих войной и без того сбитую с толка Россию, – все это совершенно расстроило предприятие и привело его к недостойной комедии, уронившей в глазах всего мира достоинство России.

В 6 ч 30 мин вечера 10 сентября мы благополучно прибыли в Суэц, в первом часу ночи вошли в канал, а на другой день, в 4 часа дня, встали на якорь в Порт-Саиде. Угля у нас было еще достаточно, но чтобы не перегружать его из трюмов в ямы, которые опустели за переход, будучи в Суэце, мы заказали уголь по телеграфу и рассчитывали, по приходе в Порт-Саид, тотчас же приступить к погрузке. Делается это обыкновенно без всякой задержки: как только судно становится на якорь, к нему подводят баржи, и арабы-рабочие с поразительной быстротой производят погрузку, причем неистово голосят, подбодряя себя к работе. Теперь барж не было и помина; мы прождали час, другой, третий – угля все не везли, и, когда по этому поводу был сделан запрос, нам ответили, что по распоряжению правительства крейсерам не будет отпущено ни угля, ни воды, ни провизии.

Было ясно, что это месть за наши июльские операции, что над нами издеваются, и мне казалось, что, так как для нас нет существенной необходимости пополнить здесь свои запасы, лучше сейчас же уходить в море. Но мы продолжали настаивать на выдаче всего необходимого, и тогда правительство, вернее – местный представитель Англии, прикрывающийся этим именем, предложил командирам дать подписку в том, что они пойдут отсюда в Россию. Подписка была дана, но и этого унижения оказалось мало, чтобы получить то, что нам требовалось; вечером нам сказали, что судьба наша зависит теперь всецело от лорда Кромера, английского резидента в Египте, проживающего в Каире, куда и обещали сделать запрос. Так прошла ночь, и лишь наутро над нами смилостивились и доставили на суда по 200 тонн угля

, 1,5 тонны мяса, и т. д., все такими же аптечными порциями, причем было сказано, что дать всего в большем количестве его светлость не нашел возможным разрешить, – словом, глумление полное.

Но это не все. Как только крейсера стали на якорь, нас окружали шлюпки с египетскими полицейскими; последние не позволяли никому приближаться к крейсерам и подвозить что-либо: всякий ялик, ослушавшийся этого приказания, арестовывался. Наш консульский агент, все-таки пробравшийся на «Смоленск», не мог вернуться на берег, потому что шлюпку его тотчас же арестовали, как только он из нее вышел. На вопрос – что это значит? – нам ответили, что правительством предписано нас охранять – от кого, так и осталось секретом. А на берегу толпы мальчишек совершенно безнаказанно сопровождали всякого служащего на крейсерах, которому пришлось съехать по делу, освистывая его и посылая по его адресу самые отборные ругательства на русском языке. Вообще, я был искренно счастлив, когда погрузка, наконец, была окончена, и мы вышли из Порт-Саида.

На другой день «Петербург» отделился от нас, так как намеревался безостановочно пройти в Либаву, а мы решили зайти в Алжир допринимать уголь. 16 сентября

, на рассвете, пройдя остров Pantellaria и будучи на траверзе Cape Bona, с крейсера заметили какое-то военное судно, идущее сходящимся с нами курсом; вскоре мы узнали в нем английский крейсер «Eclipse». Сблизившись с нами на какой-нибудь кабельтов и уравняв свой ход по скорости хода «Смоленска», «Eclipse» так и шел весь день рядом с нами, нисколько не увеличивая промежутка. Это был разведчик, вышедший, должно быть, с Мальты, с предписанием выследить нас и проводить до Гибралтара; владычица морей могла похвастаться, что ни одно «подозрительное» судно не минует ее станций, не будучи замечено, и что такие суда будут всегда сопровождаемы английскими крейсерами, пока не выяснятся их намерения. К вечеру «Eclipse» перешел за корму, а с утра снова пошел рядом, причем держался так близко, что бывали моменты, когда малейшее отклонение от курса того или другого корабля могло бы повлечь за собой весьма печальные последствия. Это совместное плавание с англичанином продолжалось до самого Алжира, но и после нашего захода в эту гавань «Eclipse» еще целые сутки караулил нас в море. В Алжире «Смоленск» простоял двое суток, после чего мы отправились дальше на север и, простояв затем еще двое суток в Гавре, в 5 ч дня 30 сентября встали на якорь у плавучего Либавского маяка.

Будучи еще милях в тридцати от Либавы, телеграф наш обнаружил близость большого количества судов и, судя по позывным переговаривающихся кораблей, в аванпорте стояла вся 2-я эскадра Тихого океана. Протелеграфировав свои позывные и местонахождение «Смоленска», мы получили предписание с «Суворова», за подписью адмирала Рожественского, остановиться у маяка и ожидать приказаний. Когда мы подошли к маяку, уже стемнело, и отсюда было видно зарево вспышек сигнализации и целое море огней, расположенных за молом судов; телеграф работал почти беспрерывно. Нужно ли говорить, как приятно было смотреть на эти огни нашей, русской активной эскадры, готовящейся совершить свой беспримерный поход; нужно ли говорить о том, как, любуясь издали на жизнь в аванпорте, я отдыхал душой после того позора родины, свидетелем которого мне пришлось быть еще недавно? Через час «Смоленску» было приказано войти в аванпорт, и вскоре мы встали на якорь между «Бородино» и «Адмиралом Нахимовым».

Эскадра заканчивала свои расчеты с берегом: на завтра предполагалось вытягиваться в море. Некоторые броненосцы, при ярком свете дуговых ламп, спешно заканчивали погрузку угля, укладывая его в мешках на срезах и верхней палубе, но на большинстве кораблей, уже готовых к походу, царила мертвая тишина, и их темные силуэты неясно виднелись во мраке; миноносцы и транспорты эскадры находились в бассейне порта. Погода стояла унылая – бурная и холодная; временами моросил дождь. И глядя на эти корабли, проводившие последнюю ночь в родных водах, хотелось заглянуть в далекое будущее; хотелось верить, что этот флот, последние морские силы ослабевшей России, добьется, наконец, успеха и разобьет осмелевшего врага. Сознание, что этими кораблями командует наш лучший адмирал, человек больших знаний, высокой честности и непреклонной воли, укрепляло эту веру, и успех казался несомненным. Но когда мысль возвращалась к далекому походу, предстоявшему эскадре, и воображение рисовало этот длинный путь, десятки тысяч миль, без угольных станций и портов, – все те бесчисленные случайности, которым флот подвергался еще не дойдя до сферы действия неприятеля, – в душу вселялись тревога и сомнения… Боже, благослови поход эскадры, помоги адмиралу одолеть врага и восстановить честь России!

На другой день, после полудня, суда 2-й эскадры по очереди выходили за мол, но так как до наступления темноты всем выйти не удалось, то эскадра покинула либавские берега лишь 2 октября, после двух часов дня. 3 октября «Смоленск» вошел в бассейн порта и в скором времени стало известно, что и мы вместе с «Петербургом» причислены к эскадре Рожественского, которую пойдем догонять вместе с крейсерами «Олег» и «Изумруд», и миноносцами «Громкий», «Грозный» (350 т водоизмещения), «Прозорливый» (220 т), «Пронзительный» и «Резвый» (240 т) – благодаря своей неготовности не бывшими в состоянии выйти из Либавы вместе с другими; «Олег» и «Изумруд» находились еще в Кронштадте.

В бассейне мы застали вспомогательный крейсер «Кубань» (купленный в Германии пароход «Augusta-Victoria»), отправившийся потом на соединение с эскадрой. Кроме того, мы узнали, что «Смоленск» переименован в «Рион», а «Петербург» – в «Днепр», оба с зачислением в списки судов флота, крейсерами II ранга. Затем было снова приступлено к снаряжению крейсера в дальний путь. Приняли полный груз угля – 4500 т – и обновили все запасы; на юте были установлены еще две 47-мм пушки, добавлены новые системы электрической сигнализации; 29 октября все работы были закончены, и крейсер опять был готов к походу. Отряд задерживался «Олегом», на котором все что-то не ладилось, и уход наш поэтому откладывался со дня на день.

30-го в Либаву пришел пароход «Lahn», купленный в Германии на средства графа Строганова. На пароходе предполагалось устроить воздухоплавательное депо с намерением включить его в состав 3-й эскадры, о которой начинали поговаривать. Но увы, миллион, пожертвованный графом на увеличение морских сил любимой им родины, оказался выброшенным совершенно зря и, разорив его самого, не принес государству решительно никакой пользы. Крейсер «Русь», как был назван «Lahn», действительно вышел из Либавы со своими воздушными шарами вместе с 3-й эскадрой, но судьба его преследовала: одна неудача сменяла другую, так что крейсер этот вскоре пришлось отправить обратно, и он простоял в продолжение всей войны в бассейне порта рядом с таким же дорогостоящим неудачником – крейсером «Дон»

.

3 ноября так называемый «догоняющий» отряд был, наконец, готов к походу; к нам присоединилось еще учебное судно «Океан», которое в качестве угольщика для «Олега» и «Изумруда» должно было сопровождать нас до Танжера. В 4 часа дня отряд вышел в море.

VI

Было очень свежо и холодно, когда отряд, выйдя за мол, выстроился и тронулся в путь. Суда шли в двух кильватерных колоннах, левая – крейсера с «Океаном», правая – миноносцы; головным левой колонны шел «Рион», имея на правом траверзе «Пронзительного». Миноносцы сильно раскачивало на короткой волне и бросало во все стороны, – с непривычки им приходилось нелегко. Впрочем, к вечеру в воздухе потеплело, зыбь и ветер несколько утихли. На другой день, около двух часов, отряд прошел Борнгольм; вечером того же дня произошел досадный инцидент, задержавший нас на два часа, но окончившийся, слава Богу, благополучно.

Отряд находился в виду маяков Аркона и Дорибуш на немецком берегу, как вдруг с «Олега» просигналили «курс ведет к опасности», и все суда застопорили машины. Затем последовало приказание: «Риону» выйти из строя и идти за «Океаном». Не понимая, в чем дело, мы пошли занимать свое новое место, и через некоторое время отряд снова дал ход и, имея теперь головным «Днепр», пошел тем же курсом. Должно быть, на «Олеге» была старая карта местности, на которой не было обозначено изменение, происшедшее в освещении маяка Аркона, и поэтому, приняв его за Дорибуш, могло казаться, что, продолжая идти тем же курсом, мы приближаемся к берегу. Мы с «Днепром» знали об этом изменении и потому не могли понять происшедшей заминки. Действительно, пройдя некоторое время прежним курсом, «Днепр», открыв Дорибуш, лег ко входу в Большой Бельт, и этим оправдалось наше предположение. В 7 ч утра 5 ноября отряд встал на якорь у маяка Факкенберг в ожидании лоцманов, и хотя последние прибыли через три часа (из-за тумана), нам пришлось простоять на месте до утра следующего дня, и под свежим впечатлением гулльского инцидента, крейсера всю ночь светили прожекторами, отгоняя холостыми выстрелами проходящие близко лайбы.

Утром погода была не лучше; по-прежнему туман порой совершенно скрывал от взоров низкий берег Лангеланда, и дул свежий пронизывающий ветер. Снявшись после восьми часов, в одиннадцать отряд уже снова стоял на якоре у северной оконечности острова, не рискуя продолжать движение в этих опасных местах, при настоящих неблагоприятных условиях, тем более, что при постановке на якорь у Факкенберга, «Олег» с «Днепром» уже побывали на мели, отделавшись, к счастью, дешево. 7 ноября погода прояснилась с утра, и отряд получил, наконец, возможность идти дальше; барометр между тем все падал, и после полудня начало свежеть от NW, когда же в полночь мы встали на якорь у восточного берега Скагена, разразился настоящий шторм со снегом.

На другой день несколько стихло, так что «Олег» с «Изумрудом», а также миноносцы грузились углем, – последние, ошвартовавшись (привязавшись. – Прим. авт.) к «Риону» и «Днепру». К вечеру 9-го так заревело, что мы стали бояться за миноносцы: их совершенно покрывала разгулявшаяся волна и вскоре начало дрейфовать (тащить с места, силой ветра или течения. – Прим. авт.); крейсера освещали миноносцы прожекторами, и видно было, как на последних делались отчаянные попытки сняться с якоря, чтобы перейти ближе к берегу. В 1 ч ночи на «Рионе» заметили, что два миноносца несет на нас, и, не имея никакой возможности им помочь, чтобы предотвратить бедствие, мы снялись с якоря и подошли к берегу. В 3 ч ночи ветер стих почти сразу, и повалил крупный снег.

Обстоятельства погоды, а также долгая приемка угля «Олегом» и «Изумрудом» сильно задерживали наше движение и было ясно, что если весь наш поход будет также поспешен, то нам никогда не догнать эскадры, поэтому мы были искренно рады, когда из России получено было разрешение «Риону» и «Днепру» со своими миноносцами отделиться от отряда и идти самостоятельно. 10 числа после полудня, мы, в сопровождении «Резвого», обогнув Скаген, перешли к западному берегу мыса, где застали и другие прикомандированные к «Риону» миноносцы – «Прозорливый» и «Пронзительный», которым минувшей ночью удалось-таки укрыться здесь от шторма. На «Пронзительном» оказалось 4 пробоины в носовой части, причиненные ему лапой собственного же якоря в то время, когда миноносец его выхаживал (поднимал из воды. – Прим. авт.), болтаясь на зыби. Повреждения «Пронзительного» были исправлены нашими средствами к 4 ч утра следующего дня, после чего мы снялись и вчетвером пошли на юг. Теперь погода нам благоприятствовала, и без всяких приключений, остановившись только один раз для дачи воды на миноносцы, мы дошли до Английского канала. Здесь нас встретил густой туман, и, так как спутники наши нуждались в угле, то решено было, воспользовавшись туманом, скрывающим нас от посторонних взглядов, приблизиться к английскому берегу, где и произвести погрузку. В 3 ч дня «Рион» встал на якорь в 5–6 милях от города Брайтона, а миноносцы ошвартовались у его бортов. Благодаря туману нас никто не видел; когда же вечером погрузка была окончена и мы снова дали ход, погода понемногу разъяснилась.

На другой день, 14 ноября, на «Пронзительном» лопнула паровая труба, и в 3 ч его пришлось взять на буксир, так как на нем случайно выпустили воду из котлов, причем с миноносца передали, что дальше идти они не могут. Ввиду этого, вечером, подойдя к Уэссану, «Пронзительный» отделился от отряда и направился в Брест для исправлений. В ночь с 15 на 16 ноября, благополучно пройдя Бискайский залив, мы вошли в Corcubion bay, расположенный в северо-западном углу Испании, и сейчас же начали давать уголь на миноносцы. Опять неисправность: на «Резвом» так разогрелись на переходе подшипники, что он еле дотащился до якорного места, и переборка их задержала нас на якоре до вечера 16-го.

Затем, день ото дня, плаванье с миноносцами становилось труднее; все яснее сказывалась их непригодность не только как боевых судов, но и как судов вообще, так как даже при настоящих благоприятных условиях погоды и плаванья не проходило дня без аварии на том или другом из них, и становилось очевидным, что никогда эти суда не доберутся до Востока, или во всяком случае будут нежелательной обузой для эскадры, без всякой надежды в нужный момент выполнить свое назначение. К чести личного состава миноносцев нужно отнести, что офицеры и команда выбивались из сил, делая все возможное, чтобы идти вперед, – но что они могли сделать с этими хрупкими посудинами, построенными притом донельзя небрежно? 17-го на «Резвом» опять запросили воды. Не желая задерживаться, «Рион» взял миноносец на буксир, но через несколько часов буксир, сильно натягиваясь на зыби, лопнул, а потому нам все-таки пришлось остановиться и снабдить его водой. 18-го «Прозорливый» дважды сообщал о своих повреждениях, с которыми, к счастью, справлялся сам. Наконец, в 8 ч вечера, отряд встал на якорь на рейде города Танжера.

Через два дня в Танжер прибыл «Днепр» со своими миноносцами «Громким» и «Грозным»; эти оказались вполне исправными и переход от Скагена сделали без всяких приключений. 21 ноября пришли и остальные – сначала «Океан», а через некоторое время и «Олег» с «Изумрудом». Рассказывали, что на «Изумруде» три котла совершенно выведены из строя, остальные же очень плохи. В тот же день получена телеграмма, разрешающая «Риону» с его миноносцами зайти в Алжир, для исправления последних, и в полдень мы вышли из Танжера. За два дня перехода до Алжира нам пришлось-таки провозиться с «Прозорливым», на котором обнаружили прогиб гребного вала, вследствие чего миноносец этот не мог идти более 9 узлов, но так или иначе, рано утром 23 ноября мы встали на якорь в Алжирской гавани, и на другой день «Прозорливый» был введен в док.