Как невозможно жили мы

РМК 27/Х-41

Согласно заключению уролога освобождается от физических работ».

Подписи, печати, штампы.

Екатерина Аркадьевна избежала мобилизации и трудповинности – здоровье у неё подорвано ещё украинской уборочной компанией 1932 года.

3.04. Бомбежки

Сегодня пожарные работали по адресу Дмитриевский переулок, д. 4. Несколько домов подряд было разрушено. Николай и его товарищи накладывали на носилки кирпичи и мусор из развалин и засыпали этим огромную воронку, образовавшуюся посередине проезжей части улицы. Среди развалин бродили жильцы – собирали остатки своих вещей, посуду, одежду, детские игрушки.

Потом пожарным пришлось убирать подворотню и парадный подъезд одного из домов. Жильцы, дежурившие здесь как бойцы МПВО, во время взрыва были превращены взрывной волной в кровавое месиво. Все стены подворотни – в крови. Николаю попадались куски черепов, костей, окровавленное бельё. Здесь же бродил моряк. Это его жена погибла тут «на посту».

Николай Кузьмич нашёл обрывки пояса, в котором были зашиты пачки денег. Он сдал это на командный пункт, куда сносили уцелевшие ценные вещи.

Дни становились серее, ночи длиннее, а налёты всё чаще. Очереди у продовольственных магазинов выстраивались с ночи, задолго до открытия магазина. «Отоварить» карточку, то есть выкупить то, что полагается по норме (и без того малюсенькой), оказывалось всё труднее. Во время тревог очереди расходились: находиться вне убежища категорически запрещалось. Но у каждого в очереди был свой номер. После отбоя тревоги люди собирались опять и выстраивались в том же порядке.

Если Петровские бывали на Мошковом без Николая Кузьмича и случалась тревога, то Катя надевала свой рюкзак, в котором были её единственные модельные туфли, брала пакетик с кое-какой едой и кожаный чемоданчик с документами и серебряными ложками. Машу она брала на руки. Они спускались во двор дома в убежище, переоборудованное из прачечной, где раньше жильцы стирали и полоскали своё бельё.

Одна из первых бомб в округе упала на Дворцовой набережной, уничтожив дома 14 и 16. Это была большая (пол тонны) фугаска, разрушившая всё до основания. Как странно было видеть с улицы дом «в разрезе»: обои, мебель, утварь в комнатах 3–4 этажей. В момент попадания этой бомбы Катя с Машей были в своей квартире, метров за 200. Потом попали бомбы в школу на ул. Халтурина (Миллионной) и в дом № 7 по Мошкову. Иными словами, вокруг дома Петровских везде побывали бомбы.

Петровские уже боялись оставаться на ночь в своей квартире и уходили в бомбоубежище Герценовского института (где их и нашёл Юрий Аркадьевич). Под бомбоубежище там был приспособлен нижний коридор химического 6-го корпуса, отличавшийся массивными сводчатыми перекрытиями. В коридоре ногами к проходу стоял ряд кроватей и диванов. Поставили свои кровати и Петровские. В убежище рядом с ними жили: Адя Френкель и профессор Знаменский. Дальше – рыжий кинодеятель Кобзарь с семьёй, Селиванова и другие сотрудники Института. Как раз рядом с Петровскими поставили «буржуйку»[7 - Это небольшая железная плитка с конфорками. Она быстро и легко раскаляется, но так же быстро и остывает.]. Для неё откуда-то получали казённые дрова. Был электрический свет. Функционировали уборная и водопровод.

Самые лучшие отношения у Петровских были с Адей Френкелем. Они знали его ещё по Киеву, по киевскому университету. В Герценовском институте он работал лаборантом. Теперь Адя состоял в команде связи. Вечерами в бомбоубежище приходила с работы его молоденькая кокетливая жена. Все вместе топили «буржуйку», жарили гренки, варили чай, делились новостями: где что «дают» в магазинах, и что где взяли (отдали) на фронтах. Обсуждались также сведения «агентства ОЖС» (одна женщина сказала). Слухи по городу ходили самые различные. Часто Петровские и Френкель вспоминали Киев и общих знакомых.

Утром Екатерина Аркадьевна с Машей, а если не было дежурств и нарядов, то и Николай Кузьмич уходили из бомбоубежища к себе домой на Мошков. Там они хозяйничали, стирали, варили еду. Вечером снова приходили в Институт.

Так было и 13 октября 1941 года. Они истопили дровяную колонку в ванной и помылись. Около 6 часов вечера собрались уходить. Николай Кузьмич надел рюкзак, взял в руки чемодан. Екатерина Аркадьевна поставила кастрюльку с едой в авоську. Машу – за ручку. И они ушли. Не успели они дойти до Института – тревога. В те дни она всегда бывала около 7 часов вечера. Они услышали несколько сильных близких взрывов.

На утро в бомбоубежище к ним подошёл Кобзарь:

– Ваш дом разрушен. Я только что проходил по Мошкову переулку. Вчера вечером попала бомба.

Николай Кузьмич попросил отпустить его с дежурства, и они пошли домой. Правда. Четырёхэтажный флигель во дворе разрушен до основания. Находившуюся под ним полуподвальную прачечную с людьми завалило. Стоящий напротив трёхэтажный флигель, где жили Петровские, разрушен не прямым попаданием, а взрывной волной.

Стёкол нет, вылетели даже рамы. Книги, вещи, кастрюли, посуда – всё слетело со своих мест и валяется вперемешку со щебнем, кирпичом, обломками досок и балок. Это составляет слой мусора, высотой до пояса. Ванна, колонка, унитаз, кухонная плита – всё разбито. Перегородки в квартире между комнатами пробиты осколками. Письменный стол разворочен. В Машенькиной кроватке – огромный осколок. Всё засыпано мусором и пылью.

Николай Кузьмич начал уборку. Сколько кирпича он вынес или выкинул в окно во двор! Деревянные части он откладывал – пригодятся на дрова. Он нашёл доски, чтобы заколотить зияющие дыры окон. Главное было – отыскать среди мусора продукты, тёплые зимние вещи и обувь. Они с Катей долго искали жестяную банку, в которой был свиной жир, но так и не нашли. А кастрюлька, в которой тоже было немного жира, недавно полученного по карточкам, сплющилась в лепёшку.

После такого разрушения привести квартиру в порядок было невозможно. Их угол, их когда-то чистенькая уютная квартира была разбита. Но какое счастье, что они успели в тот вечер выйти из дома до начала тревоги! Ни в квартире, ни в прачечной они бы живы не остались!

– Смотри, что я нашла! – Катя показывает Николаю небольшую икону Спасителя. Она подняла икону во дворе, когда выносила очередную ношу мусора.

– Надо же! – Николай поставил икону на полку. Оба перекрестились.

– Это Бог нас спас.

Петровские поселились на кафедре зоологии и дарвинизма. Достали раскладушку. Её на ночь ставили в препаровочной. В лаборатории, кроме них, жили Мария Семеновна Лещинская и профессор А.В. Грибб с женой – он тоже лишился крова.

Обеды брали в столовой «Баррикада», а остальную еду готовили на электроплитке. Но это было неудобно. Находились личности, которые шныряли, заглядывали в кастрюльки, вынюхивали, сплетничали, доносили, запрещали.

Во время тревог Николай Кузьмич брал Машу на руки, прихватывал кое-какое барахлишко и быстро спускался в бомбоубежище. Катя оставалась там с Машей, а он бежал в свою пожарную часть или прямо на чердак.

Маша очень гордилась тем, что её папа – пожарный. Девочка серьёзно верила, что, находясь наверху, папа может её защитить:

– Мой папа на чердаке, на крыше, поэтому мне не страшно.

Но конечно, лучше, если папа рядом, и можно, когда летят, завывая, бомбы, прижаться к папе и спрятать голову у него на груди.

День теперь они проводили на кафедре. В первом полугодии в Институте ещё шли занятия. Николай Кузьмич читал лекции, вёл практические. Но становилось всё труднее и труднее, и холоднее. Из-за мобилизации, налётов, тревог, голода студентов являлось всё меньше и меньше. А сколько раз вой сирен прерывал лекцию, и Петровскому приходилось прямо с кафедры подниматься на чердак, на ходу надевая каску и пояс с топориком.

«И всякий остров убежал и гор не стало; и град, величиною с талант, пал с неба на людей» (Апокалипсис, гл. 16: 20–21).

Задолго до применения бомбардировочной авиации, для которой нет преград ни в море, ни на суше, ни островов, ни гор, святой праведный Иоанн Кронштадтский (1904, с. 20–21) писал: «Представим, что вся Западная Европа внезапно стала такой же равниной, как и Восточная. Сколько погибнет при таком перевороте плодов пресловутой цивилизации. В довершение бедствия ещё и град, величиной с талант падает с неба. Известно, что талант золота весил около 8 кг. Это соответствует камнеметной бомбардировке, которой подвергся Иерусалим при осаде его римлянами в 70 году по Р. Х. В то время ожесточившиеся иудеи нисколько не смирились от ужасов каменного града. Так будет и тут. Тайнозритель повествует: «И ХУЛИЛИ ЛЮДИ БОГА ЗА ЯЗВЫ ОТ ГРАДА, ПОТОМУ ЧТО ЯЗВА ОТ НЕГО БЫЛА ВЕСЬМА ТЯЖКАЯ»

Бомбы в 1941 году весили до 500 кг. Но мало, кто хулил Бога. Русские люди тогда в большинстве «имели волю каяться».

3.05. Средняя Рогатка

Команда МПВО Герценовского института получала «наряды» на строительство оборонительных рубежей на Средней Рогатке. Вот запись об этом самого Николая Кузьмича: «Трамваем доезжаем до Обводного. Дальше трамваи не ходят. Мы оттуда по шоссе пешком. Громады новых жилых домов пусты. Жильцов из них переселили в центр. На улицах строятся баррикады, ставятся противотанковые надолбы. На углах улиц окна забетонированы, оставлены только бойницы и амбразуры. Мы проходим мимо вырытых траншей, пулемётных и артиллерийских позиций и выходим за город. Справа вдали виднеется Стрельна. Прямо перед нами – Пулковские высоты, уже занятые немцами. Сзади нас батарея. То и дело слышится команда: “Огонь. Огонь”.

Мы работали на бывшем капустном поле. С удовольствием ели кочерыжки. Я привёз оттуда целый мешок капустных листьев, хотя и посеревших, но в варёном виде очень вкусных.

Мы рыли траншеи и позиции для батареи, которая стояла тут же и стреляла. Вдали слева сотни людей рыли противотанковый ров. Не раз появлялись немецкие самолёты, кидали бомбы, обстреливали нас из пулемётов почти на бреющем полёте. Раз мы лежали в канаве и смотрели, как из самолётов вниз летят бомбы. Нескольких наших студентов убило на этих работах. Многие мои коллеги старались всячески улизнуть от нарядов на Среднюю Рогатку. Приятного там было мало. Мы там видели, как пролетают немецкие самолёты бомбить город.

Из лучших воспоминаний сохранился обед – отбивные котлеты – в столовой какого-то клуба. А однажды, возвращаясь поздно, я зашёл к Норду[8 - Кафе «Север».] и купил Маше сдобную булочку.

Как трогательно встречали и провожали меня Катя и Маша. Они искренне волновались за мою судьбу. Ведь это всё-таки было опасно. Но тогда я не чувствовал, не ощущал опасности. Всё было естественно, просто, необходимо.»

Глава 4. Голод

И будут глады, моры и землятресения по местам. Всё же это начало болезней.

    МФ. 24: 7–8

Я взглянул, и вот конь вороной, а на нём всадник, имеющий меру в руке своей. И слышал я голос говорящий: малая хлебная мера за монету, соответствующую дневной плате поденщика.

    Апокалипсис, глава 6: 5–6

4.01. Блокадный дневник

Николай Кузьмич перелистывает старые тетрадки. В начале войны у него был запас – штук десять тоненьких серых тетрадок для рисования карандашом. Бумага, хотя и не очень белая, но не сравнить с тем, что случилось через несколько лет, когда вообще не на чем писать. Тетради для ребёнка приходится сшивать самим. Маша много рисует. Даже в самые тяжёлые дни блокады ей не разрешали бездельничать. И она изрисовала все запасённые тетрадки. А он, папа, делал кое-какие пояснения к её рисункам. Иногда вёл дневниковые записи. Получился иллюстрированный блокадный дневник папы и дочки[9 - В каракулях 3-4-летнего ребёнка можно увидеть и документальность, и сложную динамику образов (рисунки 3.01-3.05, 4.01-5.09). Для заставки к главе взят рисунок скульптуры-макета, сделанный вскоре после войны Катей. Фигура из необожжённой глины, раскрашена гуашью. Саночки смастерил из фанеры Косма Павлович. Размер примерно 15 х 20 см.].

Николай Кузьмич листает этот дневник и пытается осмыслить, как же это произошло. Как случился весь этот ужас блокады? Николай Кузьмич помнит огромное зарево, на которое он, да и все ленинградцы, смотрели в июле 1941 года. Он смотрел из Института. Зарево занимало половину неба за Казанским собором. Громадные облака белого и сизого дыма клубились над городом. Горели Бадаевские склады. В них были сконцентрированы почти все ленинградские запасы…

Продовольственные запасы семьи отвезены в Шапки. Они оказались отрезанными. То немногое продовольствие, которое оставалось у них в городе, Петровские тщательно учли, взвесили и распределили по месяцам до весны. Получились пакетики «неприкосновенного запаса».

Первое время продукты ещё выдавались по карточкам. Все карточки – на гербовой бумаге с водяными знаками. На карточке – штамп её выдачи. Рабочие, служащие, иждивенческие и детские карточки различаются не только крупными буквами Р, С, И, Д, но и цветом. Каждый месяц цвет меняется. Карточки разграфлены на маленькие талончики, на которых указана дневная норма: сахарные талончики – по 10 грамм, мясо – по 25–50 грамм, масло – по 5 грамм. Рабочие, служащие, иждивенческие и детские карточки различаются разными дневными нормами хлеба, муки и макаронных изделий, мяса и жиров, а также общей месячной суммой продуктов.