6-я батарея. 1914-1917 гг. Повесть о времени великого служения Родине

– Куда хотите. Больше ничего не дадут, ни одного лишнего вагона. Я уже пробовал говорить с комендантом, тот только руками замахал. И все-таки батарея должна быть немедленно перегружена. Четвертая и пятая батареи уже перегружаются.

Пришлось взяться за дело. Перегрузились. Несчастные лошади задыхаются в тесноте, к ним же свалена и их амуниция, и людей набилось сколько взошло. Ни орудий, ни ящиков, ни повозок не видно, так они густо покрыты людьми. Эшелон уплотнен до отказа. Готово.

Мы на вражеской территории. В сущности говоря, ничего нового: те же пейзажи, и люди такие же, но тем не менее все озираются по сторонам, все думают увидеть что-либо особенное, новое.

Слава Богу, недолго пробыли в этих ужасных австрийских вагонах.

* * *

Станция Львов.

Наконец увидели необыкновенное: какая-то недалекая большая гора, покрытая зеленью. Но озираться по сторонам некогда: батарея разгружается.

6-я батарея идет через центр большого, красивого города и обращает на себя внимание любопытных. Заглядевшийся кузнец Расницов на толчке соскользнул с инструментальной повозки и упал под колеса. Тяжелая, груженная железом повозка раздробила ему ноги и оставила калекой на всю жизнь.

Навстречу батарее идет какой-то обоз, и мы в удивлении таращим глаза на наших обозных солдат, одетых в форму венгерских кавалеристов: красные галифе и зеленые расшитые доломаны. При этом на ногах грязные, казенного образца, стоптанные сапоги, и на голове – засаленная русская фуражка. Вид карикатурный. Видимо, где-то захватили австрийские цейхгаузы и нашли достойное применение австрийскому обмундированию.

Нам отвели австрийские казармы, большие, светлые, с большим двором. Внутри все стены расписаны фигурами солдат во всевозможнейших австрийских формах. Люди довольны – можно всласть отдохнуть на хороших койках. Офицерам отведены квартиры в одной из городских гостиниц.

Как только мы вышли на улицу, у каждого из нас, офицеров, появился как из-под земли выросший еврей-мальчишка для поручений. Эти мальчуганы не оставляли нас во все время нашего пребывания во Львове (около трех суток), терпеливо поджидая своих офицеров у порога гостиницы и получая за это вознаграждение 30–40 копеек в день. Благодаря им мы чувствовали себя здесь как дома, совершенно не боясь заблудиться в лабиринте улиц чужого большого города.

Что поразило нас – это обилие австрийских офицеров, даже при оружии. Они совершенно свободно расхаживали по улицам города, часто под руку с дамами. Мы же были как бы на положении гостей. По вечерам на одной из главных улиц при полном освещении блестящих магазинов густая толпа гуляющих сплошной стеной медленно двигалась по тротуарам взад и вперед. Здесь уже все перемешалось – местные жители и пришельцы, офицеры – и русские, и австрийцы. Как их много и тех, и других, и что они здесь делают в таком числе, по крайней мере русские?

* * *

– Ваше высокоблагородие, канонир Сидорин обругал площадной бранью своего взводного фейерверкера и отказался выполнить его приказание идти на уборку лошадей, – докладывает фельдфебель.

Явление очень нехорошее, в особенности на походе. Надо раз и навсегда прекратить этого рода явления решительными мерами, конечно, не прибегая к помощи полевого суда. Долго ломаю себе голову над этим вопросом и наконец прихожу к разрешению.

Вся батарея в сборе.

– Вот что, ребята, у нас в батарее произошел прискорбный случай, вы, наверное, уже об этом слышали?

– Так точно, – раздаются голоса.

– Так вот что: я должен предать Сидорина военно-полевому суду, а вы знаете, чем это может кончиться в военное время.

– Так точно, расстрелом.

– Жаль человека. Значит, надо придумать что-либо другое, чтобы больше таких дел в батарее не было, решить у себя, не вынося сора из избы. Что вы на это скажете?

– Выпороть надо, – загудела батарея.

– Ладно, пусть же сама батарея и приводит в исполнение свой приговор.

* * *

6-я батарея направляется в Карпаты. Дорога от Львова идет гладкой, безлесной равниной, по которой изредка разбросаны утопающие в зелени небольшие деревушки или помещичьи усадьбы.

Мы идем по свежим следам недавних боев, картины которых ясно рисуются по первому брошенному взгляду по сторонам нашей широкой дороги-шоссе. Вот окопы, нарытые нашей пехотой, частью развороченные удачными попаданиями снарядов противника, идущие с перерывами неправильными ломаными линиями, скорее даже ямками. Позиции нашей полевой артиллерии, на которых до сих пор еще валяются груды пустых медных гильз. Всюду разбросаны предметы нашего пехотного снаряжения: лопатки, вещевые мешки, патронташи пустые и полные и изредка даже винтовки.

Австрийские окопы, повернутые в обратную сторону. Позиции их артиллерии, и опять всюду – разбросанное снаряжение и кучи пустых снарядных гильз.

А вот окопы уже перепутались наши с австрийскими: наша пехота успела продвинуться вперед, гоня перед собой перепуганного противника.

Чем дальше мы отходим от Львова, тем больше и ярче встают перед нами картины этих боев. В окопах начинают попадаться не убранные еще трупы, сначала одиночные, редкие, а затем все чаще и больше: наши, австрийцы в тех позах, в которых застала их смерть, с дико глядящими открытыми глазами, часто с оскаленными как будто в дикой злобе зубами, с выражением боли и страдания на лицах. В одном месте, рядом с защитного цвета рубахами наших убитых пехотных солдат – серое платье убитой сестры милосердия. Она лежит, уткнувшись лицом в землю. Каким образом попала она в боевую линию для того, чтобы пожертвовать своею жизнью во имя великой Любви, которой горела ее большая душа?

Сильный, дурманящий запах заставлял нас спешить все вперед, выйти наконец из этого царства смерти. Спускающиеся на землю сумерки и вечерняя прохлада несколько облегчают наше положение. Мы подходим к месту ночлега.

* * *

Дивизион выстроен в резервную колонну.

– Слезай!

Деревня делится на три равные части, и каждая батарея занимает свою. Рядом усадьба. Нас, офицеров, привлекает приветливый вид помещичьего дома, перед которым разбит цветник, густо покрытый еще видимыми в вечернем сумраке цветами. Мы входим в ворота. Сильный трупный запах заставляет нас остановиться: весь цветник завален трупами убитых австрийцев. Как безумные, мы выскакиваем из цветника и спешим в деревню, где находим себе пристанище в одной из изб, которую для нас освобождают наши солдаты.

Мы очень устали после дневного перехода и пережитых за день впечатлений. С восторгом мы полощем свои лица и руки прохладной водой, принесенной из речки. Расставляются походные койки, накрывается стол. Самовар приветливо уже гудит в сенях… Мы пьем и едим, наслаждаемся часами нашего отдыха после перехода, который казался нам бесконечным. Рано утром умываться бежим прямо к речке и, пораженные, останавливаемся: вся речка завалена трупами. И эту воду вчера мы с таким наслаждением пили, мыли ею свои лица и руки!..

* * *

Поход продолжается. Но сегодня мы идем уже лесом, что сильно облегчает движение. Кроме того, мы отошли несколько в сторону, и трупов уже больше нет: мы потеряли след боя.

Наше шоссе пересекает полотно железной дороги. Невдалеке виднеется полустанок. Мы пользуемся временем привала и направляемся к стоящему у полустанка поезду. На одной из платформ стоит гроб, у которого, низко опустив голову на грудь, сидит дама в траурном платье. Мы спешим пройти мимо, не желая своим видом живых и здоровых бередить тяжелую душевную рану несчастной женщины.

* * *

Еще переход: батарея вступает в горы. Шоссе, до сих пор довольно исправное, постепенно переходит в ужасное месиво из земли и мелкого камня, в котором утопают колеса наших орудий.

Лошади напрягают все свои силы, на помощь им в лямки впрягаются люди. Дорога в гору и в гору. Новый, невиданный нами горный пейзаж, несмотря на трудность пути, производит довольно сильное впечатление. В особенности он поражает наших солдат, жителей великой равнины, никогда не видевших гор. Это предгорья Карпат. Склоны вспаханы. В некоторых местах на крутых склонах землю копают лопатами.

– Помирать бы с голоду стал, не копал бы так, – замечает идущий рядом с моей лошадью солдат. – Экий труд-то какой, прости господи!

Лошади неожиданно шарахаются в сторону: в придорожной канаве лежит труп замученной лошади, и чем дальше в горы, тем чаще в канавах валяются эти трупы несчастных животных. Вся дорога усеяна ими.

– Ваше высокоблагородие, – подскакивает ко мне фельдфебель, – в 12-м ящике коренная кобыла Чистая ногу сломала. Оступилась, знать.

– Запрячь заводную лошадь, Чистую пристрелить.

И легла в придорожную канаву и наша Чистая – светло-серая, сильная, еще молодая лошадка.

Справа что-то загудело, как отдаленный гром. Это крепость Перемышль

дает нам знать о своем существовании. Все поворачивают головы вправо, но из-за пересеченной местности ничего не видно.

Мы обходим Перемышль слева и направляемся в глубь Карпатских гор. Из штаба дивизии получен маршрут – дивизиону взять направление на деревню Бржуска.

Мы у подножия крутого подъема, на вершине которого находится указанная нам деревня. 6-я батарея в главе колонны и первая начинает лезть на гору