Сказ столетнего степняка

Оказывается, во время войны он в составе Туркестанского легиона был совсем на другой стороне от нас, где-то во Франции. Немцы опасались, что туркестанцы с оружием могут перейти к своим, к советским войскам, и держали их подальше от восточного фронта. После окончания войны Салим со своими перебрался в Турцию, где и обосновался. Он женился на казашке, родились двое сыновей и две дочери. Растут внуки и правнуки. К сожалению, ему так и не удалось найти своих детей, которые родились у него до войны в туркменских Каракумах.

По окончании курултая, я повез Салима вместе с сыном на родину, познакомил их с моими потомками. Он один день провел у нас, всю ночь мы беседовали. Многие слова Салима до сих пор звучат в ушах.

– Мне часто снился наш родной дом, родители и братья, сестры, – говорил он. – Аульчане, ровесники. Во сне я будто еще ребенок, бегал по весенней расцветающей степи. Скакал на своем любимом стригунке, и ветер продувал меня, и слетали с меня одна за другой одежды, военные мундиры, которых носил в разное время на протяжении своей долгой жизни. Они были окровавленные, и стригунок увозил меня, маленького, подальше от всего этого грязного хлама!

Когда он говорил это, мне казалось, что мы – маленькие сорванцы, и скачем в степи на своих стригунках вместе со сверстниками.

– В последние годы несколько раз приснилась мне наша сестра Халиля… ты помнишь ее? И тот царский офицер, которого убил на дуэли! Халиля несколько раз во сне, вся в слезах, умоляла оставить его в живых, но я все время стрелял в него! И просыпался в холодном поту! Может, надо было отпустить их на все четыре стороны? Как ты думаешь, Асанбай?

Я не мог ничего ответить. Это горькое воспоминание из прошлого временами мучило и меня. Перед глазами проплывало светлое личико милой Халили и благородный облик того белого офицера.

– Да, я горько, горько сожалею о том, что приходилось убивать людей! – тихо продолжил Салим. – В молодости тешил себя, считая, что я прав, что все они нелюди, враги кровожадные. Но, по прошествии стольких лет, приходит осознание того, что мы все люди, и могли не стрелять друг в друга, а жить в мире и согласии! Что поделаешь – прошлое не изменишь. Да, брат, нам пришлось испытать слишком горькую судьбу! Только не понимаю, почему, зачем история сыграла с нами такую страшную игру? И вот на закате жизни я прошу прощение у тех, кого уничтожил… По велению времени, по воле судьбы, называй, как хочешь! Разве от этого легче?!

Назавтра Айгали прокатил нас на нашем знаменитом «Москвиче» по родному краю – по холмам и оврагам, съездили в Кенащи, а в завершение посетили древнее кладбище в Степняке, в ауле Булакбасы.

Здесь похоронены наши предки. Здесь и памятник Биржан-салу. Мы сели на траву и прочитали молитву.

– Тебе, наверное, не терпится узнать, как стал горбатым, – заговорил Салим. – Когда мне было уже за семьдесят, прогуливался вечером в парке. Был тихий, теплый майский вечер. Вдруг началась стрельба. Шум-гам, топот ног, сирены полицейской машины. Я не успел даже оглянуться, как что-то ударило меня по спине. Не понимаю до сих пор, как очутился на земле, только помню, как корчился от нестерпимой боли. Вскоре меня подобрали, отвезли в больницу, прооперировали, и стал я горбуном. Оказывается, молодчики из какой-то радикальной организации вышли выразить свой протест властям. Начались беспорядки, и они стали стрелять в центре города. Одна из шальных пуль пробила мой позвоночник. Вот видишь, догнала меня все-таки пуля той войны! А может, вернулась моя пуля, выпущенная когда-то в кого-нибудь!

Салим глубоко вздохнул и продолжил:

– Знаешь, что сказал бы, если мне дали последнее слово, одно-единственное предсмертное слово?! Сказал бы, нет, закричал бы на весь мир: люди, никогда не стреляйте в людей!

Я слушал не перебивая Салима, изъеденного временем памятника древности, но он мне казался тем самым безобидным баловнем, с которым беззаботно росли под крылышком родителей. И с трудом верилось, что воин-сорвиголова, колмерген – снайпер верная рука, говорил такое! Но он говорил искренне, и это были выстраданные слова.

И они были близки, понятны. Мне тоже хотелось иногда кричать на весь мир, всему человечеству: о, люди! Никогда не убивайте друг друга!

Салим чуть подустал от долгого душевного разговора, умолк на миг, но, несколько раз вдохнув ароматного степного воздуха, продолжил:

– Знал бы ты, брат, как я молил Всевышнего дать мне возможность посетить родной край, пройтись по степи, увидеть родных и близких, прочесть Коран на могиле предков! И умереть! Да, так и молился – увидеть родную землю и умереть счастливым! Ты понимаешь меня, какая тоска по родной земле съедала мою душу за эти долгие годы странствий! И я счастлив, безгранично благодарен Аллаху, что мне суждено поклониться этой земле, поцеловать ее и остаться на ней! Навеки! Ля иляха илля аллах!

Я слушал его внимательно и сначала не понял, что происходит. Салим тихо прошептал молитву и как-то странно поклонился земле, лег ничком, обняв ее распростертыми руками и… замер!

Только в следующее мгновение я понял – он испустил дух!

Так закончил свой долгий, тернистый путь мой героический брат Салим на девяносто первом году жизни. Мы с почестями похоронили его на древнем кладбище наших предков, рядом с Биржан-сал.

Через несколько лет все его дети вернулись на родину, в Казахстан.

Вечность и миг

Новое время породило новые проблемы. Но это уже другая история, судьба нового поколения.

– Не дали спокойно жить, дайте хоть спокойно умереть! – в сердцах сказал я однажды, когда во время выборов хотели меня привлечь на свою сторону разношерстные кандидаты. Мне так хотелось оставаться самим собой, уединиться, жить тихо-мирно среди внуков и правнуков.

В первое время независимости Казахстан испытывал очень много трудностей. Старое развалилось, новое только начиналось. Туго было и в экономике, и в политике, смута была в сердцах людей. По-существу, вместо коммунизма пришел капитализм. Нравы изменились, отношения стали другие. Но мы терпели все тяготы времени, воспринимая перемены спокойно, с верой и надеждой смотрели в будущее. Ибо понимали, что свобода и независимость – самая главная мечта всех народов. Она не обменивается ни на что, несмотря на все трудности! Не меняется на колбасу и кабалу!

Но нередко раздавались и голоса недовольных тем, что бывшая союзная, а на самом деле колониальная республика, стала свободным государством. Без зазрения совести отщепенцы разных мастей и политические прихвостни шовинистов и великодержавников начали поливать грязью наш народ. Парадокс был в том, что казахи были хорошими, когда были бодан – подданными, а как только стали независимыми, то вмиг стали плохими. Мы возмущались и яростно давали словесный отпор, где могли. И вот в такие моменты были очень кстати выступления представителей других национальностей, которые благодарили казахов и поздравляли с независимостью, желали всех благ.

Однажды слушал выступление немца Лиона-Лейке по радио в защиту казахов.

Лейке-Лион говорил резко, эмоционально:

– Если бы не казахи, мы бы все погибли от голода и холода в степи в далеких сороковых годах. Как вам не стыдно охаивать такой добрый, я бы сказал, самый добрый народ в мире, который, несмотря на свои трудности, приютил, накормил, одел и обул, спас от верной гибели столько народа, не разделяя их по национальности и вероисповеданию! Я всегда поддерживаю казахов!

Мы были благодарны ему за эти слова.

Вскоре мы покинули наши бараки. Говорят, их строили пленные японцы, немцы или сталинские зэки под надзором советских солдат. Но строили на славу. Толстенные, почти метровые в ширину каменные стены были незыблемы. Вот их-то начали разрушать. Но не могли разрушить до основания. Сняли крыши, после долгих атак железным молотом трактора кое-как развалили верхние части стены, а низ, фундамент не могли разрушить. Так и оставили. Руины зияли, особенно в сумерках и ночью, устрашающе. Спрашивается, зачем надо было разрушать готовые, мощные строения? Можно было отделать, придать вид и отдать бездомным молодоженам! Обязательно нужно было все старое «разрушить до основания, а затем построить свой новый мир»? А разве нельзя просто продолжить строить дальше, не разрушая старое, воздвигнутое предыдущими поколениями?! Селяви – солай, как говорится....

Мы простились с бараками, построили отдельные большие дома. И опять жили по соседству три добрых соседа – в середине казах Асанбай Бектемиров, справа русский Николай Нестеров, а слева немец Лион Вильверт, но теперь не в одном здании – бараке, а в отдельных домах.

Я люблю смотреть на течение реки, стоя на берегу. Время, как река жизни, течет непрерывно, унося в неизвестность каждое мгновение нашей жизни.

Что есть наша жизнь?

Ясный миг или таинственная вечность?!

В начале пути, когда мы были еще юными, безвинными созданиями, почитали баев – богатых людей. Надо отдать должное им – казахские богачи, никогда не оставляли в железных объятиях голодной смерти своих сородичей! Кто-то кормил хорошо, кто-то плохо, кто-то человеком был хорошим, кто-то плохим, но факт: никто при бае не умирал от голода! Да и умирать не могли! Даже если бай был жадным и не хотел делиться едой с бедными сородичами, он все равно не в силах был сделать это. Потому что скот вон, пасется в степи, и табун или отару не спрячешь за пазухой. А когда голод заставляет кочевника сесть на коня, то никто не в силах удержать его на пути к добыче. Так, может быть, лучше не доводить народ до отчаяния и по-братски делиться с ними едой и жить в мире? Мудро и благородно поступали степные феодалы, в трудное время, в голодный год спасая всех от гибели. Но бывали жестокие времена – жут – джут, стихийное бедствие, зимой буквально скашивало весь скот. Даже и тогда народ не погибал от голода, все равно оставалось поголовье скота, достаточное для пропитание.

Но вот произошла революция и буквально все перевернула вверх дном, и уклад жизни, и понятия – теперь богатые считались врагами нового строя. С криком «Ура!» раскулачили и уничтожили всех богачей. И на протяжении семидесяти лет, считай, всю мою зрелую жизнь, нам вдалбливали в голову: богатые люди – угнетатели, кровососы, враги человечества! Самые лучшие, умные, добрые люди – это бедные люди! И выросло несколько поколений советских людей, считающих это единственно верной точкой зрения.

Теперь вот, опять все перевернулось, и мы живем при капитализме, с которым боролись всю жизнь.Общество снова раскололось на богатых, середняков и бедных. Люди невзирая ни на что устремились к личному обогащению. Богатство стало самой главной ценностью, богачи вновь в почете.

Вот так-то, ее величество жизнь показывает человечеству каждый раз, на каждом изломе и взлете истории, на каждом повороте судьбы, что она не вмещается ни в какие рамки человеческого порядка и понятия и течет стихийно по своей извилистой траектории, не известной никому! И никто не в силах предвидеть, тем более предопределять, будущее! Может быть, тем и интересна жизнь!?

Обычно люди делят мир на своих и чужих. Мы тоже делили, чего греха таить. Сначала делили мир на бедных и богатых. Причем, бедные всегда казались нам очень хорошими, а богатые – абсолютно плохими. И это несмотря на то, что все сказки обычно заканчивались словами: они стали богатыми и жили счастливо и долго! Все люди втайне мечтают об одном и том же – жить в достатке, не знать нужды ни в чем. Да это же многовековая мечта всех народов! А молодые советские романтики, под руководством партии большевиков, взяли и разрушили эту мечту, растоптали и осквернили ее. Затем разделили мир на врагов народа и борцов с ними. Еще и еще раз, снова и снова придумывали все новых и новых врагов и разделялись на своих и чужих. Мы не знали, не понимали, что могут быть нейтральные люди, что можно жить в мире со всеми. «Кто не с нами, тот против нас!» – вот боевой клич революционного времени. Потом мир раскололся на два враждебных лагеря – капиталистический и социалистический. Затем появились фашисты и антифашисты. Разрыв между противоположностями был так велик, что засасывал любого, кто пытался как-нибудь наладить отношения, проложить мост.

Мудрый арестант Жакежан-бий сказал мне еще в далеком, кровавом тридцать седьмом году, что легче живется тем, кто примыкает к какой-нибудь группировке. Там все ясно, знаешь своих, знаешь чужих. Держись вместе со своими и мочи не своих! Лежишь в окопе со своими и знаешь, кто враг, где он, и спокойно стреляешь в него. Вот и вся примитивная, но прагматичная философия. Труднее всех приходится тем, кто понимает, что не бывает ни своих, ни чужих, а есть человечество, и не становится в ряд ни с теми, ни с другими. Их жизнь превращается в сплошное мучение. Так как им попадает и от тех, и от других!

Тогда я, конечно, полностью не осознавал этого. Лишь по прошествии долгих лет, после таких потрясений и испытаний начал понимать эту мудрость жизни человеческой, что все живущие на нашей матушке земле – братья и сестры, и не надо делить людей по принципу свой-чужой и воевать на этой основе. Но это очень сложная вещь, и, наверное, жить с такой философией многим просто не под силу. А может, такую философию постигают только столетние?!

Не помню, сколько раз мне хотелось уйти в мир иной. Просто тихо, мирно улететь от этого ужасного земного бытия и найти вечный покой. В минуты наибольшего отчаяния эта мысль появлялась вдруг из ниоткуда и вращалась в мозгу. Но я старался отгонять ее прочь и цеплялся из последних сил за эту поганую, полную страданий жизнь. И выживал. Трудно понять вам, молодым, нас, столетних.

Парадокс вот в чем. Когда, бывало, вражеские снаряды разрывались буквально над головой, рядом, то мы прижимались к земле, стараясь спрятаться поглубже и молились Всевышнему. Тогда нам очень хотелось остаться в живых. А затем, в перерывах кровавой бойни, когда особисты начинали дергать за нервы, сдирать кожу, от обиды сердце обливалось кровью. Так хотелось расстрелять их всех и самому застрелиться. Но мы держались, иного выхода не было.

Иногда думаю, сколько людей лично я убил на войне? Точно не знаю, специального счета не вел, было противно, да и невозможно. Стреляли в меня, и я стрелял в них. Если считать, что я выпускал в сторону вражеских окопов всего по десять пуль в день, то за тысячу дней получается десять тысяч пуль, отлитых в казахском городе Шымкенте, то есть девяносто килограммов смертоносного свинца. Вот теперь прикиньте, пусть даже девяносто девять процентов моих пуль пролетели мимо цели, но если оставшийся один процент сразил врага, то получается сто жизней!

А ведь процент попадания в цель, в человека, может быть намного выше, что тогда получается, а? Даже подумать страшно, но, это вероятнее всего так, ибо мы стреляли именно на поражение врага. Потому что, жесточайший закон любой войны – «убей скорее врага, если ты не убьешь его, то он убьет тебя!» действовал в той войне особенно четко. Яростно били друг друга советские и немецкие солдаты, не зная пощады. И это всеобщее чувство овладевало мною в кровавой бойне, тогда в голове вертелась только одна мысль: уничтожить как можно больше врагов, чтобы самому остаться в живых. При таком раскладе, если учесть, что я был неплохим стрелком, наверняка несколько десятков пуль из каждой сотни выпущенных моей рукой точно ложились в цель! На склоне лет, к закату жизни такая простая арифметика часто мучает меня, и я утешаюсь только тем, что это была священная война – мы защищали свою родину, свой народ, а немецко-фашистские захватчики сами вторглись на нашу землю и начали мировую войну. Да, наверное, только это оправдывает нас. Но все равно перед глазами возникают ужасающие картины. Когда мы, озверевшие люди, вырывали глотку и вспарывали живот друг другу, что же происходило с нашими душами, куда девалась вера, гуманизм?!

Жизнь и смерть всегда рядом. В молодости об этом почти не задумываешься, а если появится шальная мысль о бренности бытия, то она мгновенно улетучивается, как только начинались бурные события земной жизни. А с годами, оказывается, закаленная, умудренная душа спокойно взвешивает ценность жизни и смерти – вот и вся философия.

Когда становится страшно от неизвестности и хаоса, только вера успокаивает и спасает душу. Человек устремляется к Всевышнему, несмотря ни на что! Человек устремляется к свету, невзирая на конец света! Он может пройти сквозь кровь и слезы, страдать, падать, быть растоптанным, валяться в грязи, но все равно в его душе сохраняется вера и она ведет его к чистому, светлому!

В итоге – или человек останется человеком, невзирая ни на что, и это его победа. Или падает низко, не выдержав испытания судьбы. Это его трагедия.

Ну, вот, пожалуй, все рассказал, что хотел. Теперь можно и на покой. Смерть не страшна, когда она приходит вовремя. Мудрецы говорят, что человек не умирает, а переходит в другое состояние, в другое измерение. Надеемся, что смерть – это продолжение жизни, второе рождение человека в неведомом мире.

Наверное, когда человек доживает до глубокой старости, он созревает для смерти – своего второго рождения. Рождения в новом, таинственном мире. Но никому не дано знать об этом. Людям не под силу разгадать эту загадку. Когда человек угасает естественно и готов уйти с миром в мир иной – это благодать. Но когда прерывается молодая жизнь – это трагедия. А когда люди сотнями, тысячами, миллионами убивают друг друга – это общечеловеческая трагедия… Мой разум отказывается понимать, моя душа не воспринимает этого!