Сказ столетнего степняка

– Да никто нигде не спрячется от нее! – поддержал Лейке. – Само ядерное испытание в степи – преступление!

Нам всем стало страшно, и, как всегда, в трудную минуту пришла на выручку верная обманка – водочка. Затем попарились, хлестая друг друга веником и вымещая таким образом всю бессильную злобу и обиду.

И тут вспомнилась мне история, связанная с баней, которую тут же рассказал соседям.

– Однажды на разведке мы тихо, незаметно подошли к неизвестному хутору. Понаблюдав основательно и убедившись, что немцев нет, постучались в крайнюю хату. Хозяин обрадовался и испугался одновременно, увидев нас. Сказал, что к вечеру придут фашисты попариться в баньке. Мы спрятались за хутором, в лесу, и терпеливо ждали. Вечером подъехали на трех мотоциклах офицеры и солдаты. Они громко разговаривали и хохотали. Потом вошли в приготовленную баню, оставив одного часового. Мы подождали чуточку, затем тихо подошли ближе. Ребята быстро убрали часового, заняли позиции, а мы с Иваном вошли в баню. В прихожке висели одежды и оружие фашистов. Здоровяк Иван, наш командир, резко открыл дверь в парилку. Голые немцы обомлели, увидев нас. Иван молниеносно схватил одного фашиста, вытащил его и бросил мне. Я скрутил его, накинул немецкую шинель. Перед уходом посмотрел на немцев в парилке. Они застыли в растерянности и широко раскрытыми глазами смотрели на нас. Кажется, еще толком не понимали, что случилось. Обычные человеческие лица, горячий пар, запах березовых веников невольно напомнили мне о простой земной жизни. Но в следующий миг Иван бросил связку гранат в парилку, хлопнул дверью, и мы выскочили. Прогремел мощный взрыв, пламя и дым окутали баню. «Какая ужасная смерть! Война, что поделаешь!» – утешал себя. Но почему-то этот эпизод врезался в сознание, и не могу забыть об этом…

Николай Борисович Нестеров загрустил и тоже начал рассказывать.

– Однажды мы переходили фронт…

Он умолк и долго сидел молча, упершись взглядом в бревенчатую стену. Видно было, что ему трудно дается этот разговор.

– Нет, я все-таки должен рассказать об этом. Никогда никому не рассказывал… но, хватит молчать!

Николай продолжил тихим голосом:

– Мы переходили фронт, шли в тыл фашистам и вдруг наткнулись прямо на огневую точку. Пулемет был искусно замаскирован ветвями и травой. Мы тихо легли и прижались к земле. Ждем, смотрим – тишина. Присмотрелись, а там фашист у пулемета спит. Ну, командир приказывает мне – убрать его. Подполз к нему, смотрю, спит молодой, даже совсем юный немец. Вытащил я нож, чтобы всадить ему в шею, но никак не могу ударить его. Не знаю, что на меня нашло, но рука не поднимается. А он спит себе так мирно, сладко. Ну, говорю про себя : «Ах, ты, фашист проклятый! Ты пришел на нашу землю! Ты убил столько мирных людей! Кровопийца, изверг!» Нет, никак не могу злиться на этого мирно спящего пацана! Что же делать? Приказ есть приказ, надо исполнять. Если ты не уничтожишь врага, то он уничтожит тебя! Таков жестокий закон войны. Я приставил острие ножа к сердцу юного немца и надавил со всей силы. Нож мягко вошел в молодое тело, как в масло. И тут юнец широко открыл глаза, посмотрел на меня. Я оцепенел и не мог оторвать взгляда от таких невинных глаз! Он молча помер! Тут подошли наши, и мы пошли дальше выполнять боевое задание. Но этот взгляд юнца на всю жизнь остался в моей памяти. Бывает, забываю надолго, а затем, в один миг, всплывает этот взгляд, и я мучаюсь, не сплю ночами…

Загрустили мы, загрустил и Лейке. Заглушили душевную боль как всегда водкой. Ничего не поделаешь, что случилось, то случилось. Такова, значит, наша судьба!

– Странно все! – вымолвил наконец Лейке. – Получается как… Вот мы, три соседа, живем тихо, мирно, в дружбе и согласии… А что было бы, если встретились там… на передовой… лежали в окопах по разную сторону?! Стреляли бы друг в друга, а?!

Каждый из нас представил себе, как бы это могло быть, и мы некоторое время сидели молча.

– А что поделаешь, коли прикажут?! – произнес Николай глухим голосом.

– Но что тогда дружба? Добрососедство? Прикажет какой-то психопат, и что, палить будем друг в друга? – взорвался Лейке. – И потом потомки будут обвинять: вот какой вы сволочной народ, нацисты, шовинисты, националисты!?

– Да, успокойтесь! – воскликнул я на правах старшего. – Не надо обвинять народ, целую нацию во всех грехах! Жизнь не раз убеждала меня в том, что нет плохих народов, а есть плохие и хорошие в каждом народе. Нет плохих народов, а есть плохая политика! Нет плохих людей, а есть плохое поведение. Плохие поступки людей – плод плохого воспитания.

– Понимаю вас, Асеке, и поддерживаю! – произнес Лейке. – Однажды, в ауле, осенью сорок четвертого года, меня чуть не убили казахи!

Мы с Николаем раскрыли рты.

– Да, те самые добрые казахи, которые нас приютили, поддерживали. Случилось так, что в один дом пришла похоронка. Родственники оплакивали погибшего солдата, весь аул, в том числе и депортированные народы разделяли их горе. Но через несколько дней двое братьев павшего на фронте солдата, юноши на год-два старше меня, четырнадцати-пятнадцати лет, встретились со мной за аулом, в степи, во время поиска коров. Они злобно посмотрели на меня и начали ругать, оскорблять, называя фашистом, кровопийцей, душегубом. Я отвечал, что я не фашист, а мирный немец. Они говорили, что все немцы – дурная кровь, убийцы, одного поля ягоды!

– Ну, вот об этом и говорю! – воскликнул я. – Когда один человек ненавидит другого человека – это драма. А когда один народ ненавидит другой народ – это трагедия. Путь ненависти – не человеческий путь, она никогда к добру не приведет!

– После словесной перепалки, озлобленные гибелью брата парни яростно набросились на меня. Они были старше и крупнее, повалили на землю и начали бить, пинать. Не знаю, убили бы или нет, но покалечили бы точно. И тут послышался резкий окрик, и братья отпрянули. Я встал и отскочил подальше. Они собрались было опять напасть, но тут между нами встала Батима-апа – бабушка, ваша мама! Она грозно отчитала парней, те не смели перечить ей, успокоились. Батима-апа сказала им, что эти бейшара – бедняги немцы не от хорошей жизни приехали к нам.

– Они не виноваты в этой войне. Не все немцы фашисты. Лейке не виноват в смерти вашего брата. Одумайтесь и помиритесь! Живите дружно! – призвала нас суровым голосом. Братья ушли, ничего не сказав, но больше не приставали ко мне. Вот так ваша мама спасла меня в трудную минуту!

Я был глубоко тронут рассказом Лейке. Николай тоже покачал головой.

– Знаешь, Лейке, – наконец произнес я. – Чуть позже твоего случая, в ноябре сорок четвертого я попал в плен. Немец-офицер хотел меня пристрелить. Он стоял в нескольких шагах и игриво перебрасывал свой парабеллум с одной руки на другую. Я тихо молился. И тут обратился к офицеру и попросил за меня казах-легионер. Офицер некоторое время раздумывал, затем подбросил парабеллум в воздух, прокрутив несколько раз, ловко поймал его на лету, вложил в кобуру и махнул рукой, оставив меня в живых! Не могу объяснить, но, кажется, между этими событиями есть какая-то неведомая нам таинственная связь! Моя мама, спасая тебя, наверное, спасла и меня! То есть, ее доброта в отношении тебя, немца, вернулась через немецкого офицера и сохранила мне жизнь!

– Кто знает, кто знает! – пробормотал потрясенный Николай.

Мы некоторое время сидели молча, заново переживая драму далеких лет и, как всегда, запили все горькой водкой.

И хотя прошлое временами напоминало о себе и заставляло заново переживать те далекие события, жизнь продолжалась и шла своим ходом.

…Однажды ко мне обратилась с удивительной просьбой соседка Зоя, жена Лиона. Она очень волновалась. Переборов себя, сказала на одном дыхании, что в магазин поступил цветной телевизор. И ее дети очень хотят приобрести такое чудо. Но цветной телевизор – товар дефицитный, и не продается свободно. Не каждый имеет, во-первых, финансовую возможность завладеть магическим экраном. А во-вторых, такие дефициты распределяются строго по спискам. И в первых рядах этого списка числятся инвалиды и ветераны Великой Отечественной войны. А первую строчку в этом почетном ряду занимал, как вы думаете, кто? Асанбай Бектемиров, то есть я, который прошел всю войну, трижды раненый и имеющий множество боевых наград – орденов и медалей. Логика соседки была железной: Ардагер – ветеран идет к председателю райпотребсоюза, тот подписывает бумажку, и завмаг отпускает такой вожделенный многими цветной телевизор доброму старикашке. А по приезду домой Лион встречает его, и уже в этот же вечер весь барак – три семьи-соседи – дружно будут смотреть разноцветные передачи из Москвы, чокаясь и закусывая хрустящими огурцами.

Мне стало не по себе от такой просьбы, но не мог отказать доброй соседке, матери нашего героя Герольда.

Председатель райпотребсоюза встретил меня радушно. Выслушал внимательно и ответил:

– Кому, как не вам, положено цветное диво!

И без лишних слов позвонил завмагу и поручил единственный большой цветной телевизор продать мне.

Когда я пришел в магазин, там собралась небольшая группа женщин. Они встретили меня не очень дружелюбно, поздоровались для приличия и стали зорко следить, что будет дальше. Стало как то не по себе. Завмаг неохотно указал на красивую коробку и выдавил из себя:

– Вот он… ваш красавчик. Семьсот пятьдесят пять рублей! Оплатите утром и забирайте к черту! А сегодня оформляем новый товар – делаем таксировку!

В то время советский рубль уже начал падать в цене, стал в два раза дешевле, но все еще был в силе. Я сказал «хорошо» и собрался уходить. И тут прозвучал робкий голосок:

– Почему весь дефицит выдаете только ветеранам?

Не успел обернуться, как люди заговорили наперебой:

– Надоели уже эти ветераны! Все подряд забирают!

– А нам крохи достаются!

– Как будто молодые не люди!

Я растерялся от такого лобового наскока. Женщины наседали.

– А что, цветной телевизор нам не по цвету?

– Аташка, вы же тот раз взяли стенку для дочки!

– И теперь еще телевизор!

Да, ладно уж, если бы себе покупали! Зачем для других стараетесь?

– Вы что, талон на дефицит?

– Вот мы все против того, что вы стараетесь для соседей! Постыдились бы своей седины!

Я, кажется, пробормотал что-то невнятное и поспешно ретировался. И вдогонку доносилась азартная ругань разгоряченной толпы.

– Да они совесть потеряли совсем!

– Или выжили с ума!