Respice finem

Чтобы связь между ними стала еще крепче… Эмпатия, преумножение сил, близость… глубже которой могут быть только Кровные узы. Опоры ее спокойствия снова расшатывались, как хлипкие мачты во время шторма, и ей казалось, что лишь вцепившись покрепче в последнюю возможность, можно было… решить эту проблему раз и навсегда.

Виктор вздохнул, но промолчал. Продолжая кружить ее по залу, он будто убаюкивал в своих холодных руках то, чем дорожил больше всего на свете, пытаясь заглушить в ней то алчное безрассудство и панику, которая, безусловно, была следствием уже его неосторожности. Он гордился своей дочерью, пусть и упустил столько возможностей для того, чтобы стать этому причиной. И с горечью для себя понимал, почему теперь она так страстно желает покончить с собой его руками. Пусть она и знала все, что ей требовалось на данный момент, он же знал слишком много. Он ловил грудью каждый удар ее сердца и проклинал ту ночь, когда…

– Сделай…

Девушка прижалась ближе, проведя рукой от плеча, требовательно зарывшись пальцами в его волосы. Склонив голову к себе, губами коснувшись уха.

– Пожалуйста…

Странные вещи творит с людьми кровь. Дает жизнь, убивает… хоть веревки вей. Кому как не бессмертным это знать. Глоток, дающий исцеление, быстро теряет свою притягательность, оставаясь горьким привкусом на губах и сладкой негой в воспоминаниях. Но когда ее больше, чем глоток… Когда это бурлящий поток, смывающий все разумное, что еще есть в человеке…

Сбившись на полшага, Беатрис заставила Виктора остановиться, обхватив ее руками, чтобы она не споткнулась. А та льнула к нему, как котенок, тянулась к губам, чтобы вновь стать чуть ближе к тому, кто составлял суть ее жизни, цель ее существования… А он молчал, не сопротивляясь, но и не потворствуя этому внезапному порыву. И когда колени девушки дрогнули, грозя опрокинуть ее на пол от переизбытка чувств, он подхватил ее на руки, усаживая на хлопнувшую крышку клавикорда, вздернув вверх юбки пышного вечернего платья. Ее сердце билось так громко, а его пальцы обжигали холодом ее плечи.

Как же тонка грань между силой и немощью.

Медленно опустив руки с плеч на спину, он прижал дочь к себе. В бессилии продавливая когтями ткань корсажа, он тихо и предупреждающе зарычал и рокот отдался гулкой вибрацией в груди, заставив девушку вздрогнуть. Правильно… пусть боится, ведь пути назад больше не будет.

Отстраненно он дышал запахом ее волос и думал о чем-то своем. Полет мысли, непостижимый обычному человеку, он стелился в долину причин и следствий, которая становится доступна в полной мере, только если живешь так долго, насколько тебе позволяет твое проклятие. И сказать, что ему не нравилось то, что он там видел – значит было не сказать ничего. Но что значила его воля… перед лицом предопределения.

– Беатрис…

– Я так больше не могу… – дрожащим голосом прошептала девушка, не смея поднимать на него глаз, – Я пытаюсь жить с этим, но томить в себе эту ношу из года в год становится все тяжелей. Я знаю, что выбора у меня не было, что этот брак – единственная возможность для меня сохранить хоть какую-то возможность спокойно жить среди людей и выполнить твой наказ о потомстве. Конечно, конечно, Теодор знатен, богат, образован и учтив. У наших детей будет все, чего они достойны. Но в то же время он коварен и непреклонен. Я знаю… я чувствую, что однажды и эти стены перестанут быть надежной защитой для меня. Он продолжит давить в попытках склонить меня, пока не сломает мне шеи, а если не получится, то… позовет тех, в чьи обязанности входит профессионально укрощать строптивых женщин не плетью, так костром. Сколько женщин с такой же судьбой сходят с ума и заключают Сделки, представить меня безумицей не составит особого труда в наши дни. И никто… не станет разбираться. Никто его не осудит. И у него есть повод это сделать. У него есть на это власть и право. Я слышу это… в его душе, я вижу это в его глазах. Благо детей он не тронет… они чисты, я сама проверяла… Но я…

– Я понял…

– Той ночью вскоре после рождения сына… и полтора года назад тоже… Пока ты рядом со мной он и пальцем меня не тронет, но так не может продолжаться вечно. В конце концов формально ты не можешь считаться моим родственником, не через угрозы, так через суд он добьется того, чтобы избавиться от тебя, учитывая, что ты сделал с ним, а тогда…

– Тише… – будто продавливая охватившее ее оцепенение, Виктор обнял ее, дав почувствовать биение своего разбуженного ее горем сердца, тепло своих рук, тепло своего дыхания на ее плечах, – Я обещаю… что никто в этом доме больше не причинит тебе вреда. Я все улажу, только дай мне время. Более того, ты же не оставишь маленькую Эмму одну…

– Ты опять пытаешься отвлечь мое внимание. Я найду для нее кормилицу…

– Слишком рискованно…

– Тогда почему же ты медлишь… – простонала Беатрис, тем не менее успокаиваясь в тесной хватке его рук, – Ты же видишь… видишь лучше, чем могу видеть я сама. Разве то, о чем я тебя прошу настолько ужасная участь по сравнению с жизнью в постоянном страхе… Не заставляй меня проходить через это вновь… пожалуйста.

– Все не так просто, милая… Ты станешь моей наследницей не раньше, чем поймешь одну простую истину, что является одним из важных отличий мира людей от нашего… – он повернул голову к окну, глядя как вместо бури крупные хлопья снега опадают с небес, лишь слегка покачиваясь на ветру, – Вампиры не имеют пола, дитя мое… Не имеют и чувств, что делают людей мужчинами или женщинами. Люди еще способны мыслить, руководствуясь чувствами, а не только лишь инстинктами, ибо им еще есть, чем их испытывать. Роскошь оказаться рядом с одним из таких. Но бессмертные мыслят другими категориями. Больше звери, чем люди… что ненавидят и проливают кровь без сожаления, не по причине, а по самой природе своей. Тебе только предстоит научиться отделять одно от другого… В противном случае твоя же сила рискует обернуться против тебя. – он направил холодный взгляд багряных глаз на девушку, что, подобравшись, все так же не слезала с рояля, но в ее глаза вернулся разум, сумевший побороть панику и страх, – Возможно, тогда я изменю свое мнение на твой счет… Но пока, если ты не справляешься, я буду твоим щитом. Только верь мне… как и всегда.

Она закрыла глаза, вновь закусывая губу, будто обдумывая его слова… Коря себя за распущенность и слабость… Какая дерзость с ее стороны, столь нагло требовать от него поблажек в свой адрес… Но когда она вновь направила взгляд в его сторону, собираясь принести никому не нужные извинения… в бальном зале, кроме нее уже никого не было…

Глава 2

Со дня того самого бала в честь рождения Эммы Раух прошло еще какое-то время. Дети росли, а время неслось подобно огненной стреле, выпущенной в небо, пусть и летящей со скоростью полумертвой черепахи. Степенная жизнь в дали от городской суеты, выходы в лес на утиную охоту и пикники у пруда, перемежаемые редкими светскими визитами и приездами гостей. Внешне… эта жизнь мало могла отличаться от того, как она жила в Саксонии, временами, когда у ее мужа было достаточно миролюбивое настроение или когда он бывал в длительных отъездах по деловым вопросам, Беатрис считала, что все не так уж и плохо, что в новой жизни, даже с новыми «хлопотами» есть и свои перспективы. В этом она была ничем не отличима от других женщин, во все времена склонных забывать дурные моменты и с надеждой смотреть в будущее. В конце концов… у нее были дети, для которых ей хотя бы какое-то время следовало жить, уроки, которые необходимо было усвоить. Отец велел дать ему время… хотя что-то подсказывало ей, что будто и не ему, а «чему-то», что неизбежно настанет, но предчувствовать это не могла даже она сама… стоило лишь проявить немного терпения. Чего-чего, а этого у нее было с избытком.

К этому времени Аскелю уже исполнилось девять лет. Прелестнейший молодой человек с глазами цвета спинки майского жука, невероятно похожий на своего отца внешне, разум его был пытлив и цепок, а сердце было нежным и кротким, как у его матери. Тем не менее, пристрастие к гуманитарным наукам и обществоведению подсказывало, что он пойдет по стопам отца, возможно, даже подхватит фамильное дело деда в печати, оружие и военная стезя не вызывали в нем энтузиазма и восхищения, как у его дяди в детстве, но свободное от занятий и игр время он предпочитал проводить вместе со своей матерью, наблюдая за ее тренировками и занятиями в библиотеке, а также участвуя в сборах трав на поле и прогулках по лесу. Он буквально льнул к ней всем своим маленьким сердцем… почитал и боготворил до глубины души… Любил ее так, как никогда не любил его отец. И от того ей было еще больней.

Что же до юной Эммы… это было резвейшее дитя, светящееся изнутри неиссякаемым энтузиазмом к познанию мира, считающее должным влюбить в себя любого и не сидящее на месте ни мгновения, при этом, найдя себе занятие, поглощаемое им с головой. Будь это рисование, игра с клубками, из которых ее няня вязала ей наряды, собирание цветных стекол или же выворачивание шей кроликам. За миловидным ангельским личиком с детских лет всходила поросль самых изворотливых идей. Давить жуков каблучками во время прогулок было ее излюбленным развлечением, помимо обрывания лепестков с роз в зимнем саду ее матери, и она здорово негодовала, не в состоянии уразуметь, почему ей запрещают все это делать. Как и многие дети в ее возрасте она была порывиста и импульсивна, эмоциональна и мстительна, однако Беатрис знала, что в этом отчасти была и ее вина, ведь с первых дней Эмма была для нее больше бременем, чем приятной заботой. По всему телу шли искры, стоило ей прикоснуться к дочери. Ребенок неподдельно радовался ей, ведомый врожденным инстинктом, и тянул к ней свои руки, но в ее памяти с губительной живостью восставали из мертвых воспоминания о событиях, что предшествовали ее появлению на свет.