Жаворонки. Повести

– А ты кого покалечить хочешь? Этого несчастного из парка?

– Ты права. Вряд ли в обозримом будущем ко мне кто-то начнет на улице приставать. Наливай.

– Вот тут ты опять делаешь поспешные выводы. Еще не вечер. Мне недавно подфартило. Теперь в отпуск собираюсь с новым кавалером. Смотри, какого зверя поймала, – и Марина гордо продемонстрировала на своем телефоне фотку, где были видны лишь не вполне трезвые глаза – все остальное было покрыто густой рыжей шерстью с проседью, патлы падали на плечи, а из-под бородищи выглядывал массивный крест.

– Поп?

– Зачем сразу поп? Обычный айтишник…

Будучи на пять лет старше Лимы, Марина была и спортивнее, и стройнее, однако последние десять лет пребывала в тотальном одиночестве, так как ее смахивающее на выхухоль лицо было известно всем и каждому по газетным репортажам времен громкого судебного процесса. Мужчины ее узнавали и побаивались. Как она сама об этом говорила: «коняшки бздиловатые». И лишь теперь, когда она радикально сменила имидж, нашелся какой-то, по ее выражению, любитель старушатинки.

– Я вот уже и котика завела, думала, что ничего нового в моей жизни не будет, а вот поди ж ты! Если не будешь кукситься, и тебе повезет. Зарегистрируйся в «Одноклассниках».

– Я не играю в эти игры.

– Это не игры.

– Игры. Именно игры. У детей дошкольного возраста есть такая фишка: как будто. Как будто я успешен. Счастлив. Умен. Как будто у меня не жизнь, а сплошной праздник. Фотошопленные снимки, чужие мысли в рамочках, причесанная реальность. Если ты помнишь, доктор Живаго на досуге пишет книгу «Игры в людей». Он считает, что половина человечества перестала быть людьми и непонятно что из себя разыгрывает. Это как раз про общение в интернете. Социальные сети словно по указу Петра Великого созданы, дабы глупость каждого видна была. Обрати внимание: сейчас даже про книгу или фильм говорят: «об отношениях», не «про любовь», потому что о любви там по большей части речи нет – отношения строятся на совсем иных основаниях.

– Согласна! В интернете девушки себя обозначают как «в поиске» и «в отношениях». Завели себе сытого кота, который всем пользуется и ни за что не несет ответственности, и называют это отношениями. А если вдруг после этого замуж выходят, то тут тебе и белое платье, и венчание, и крещение детей – всё по канону. Как говорится, «не найти следа птицы в небе, змеи на камне и мужчины в женщине».

– Да и потом, главный вопрос! Ты себе разве в этой клоаке кавалера нашла?

– Вообще-то нет, – застенчиво прошелестела Марина. – В караоке-баре. «Рюмка водки на столе!»

– И что, реальный мужик? Мне попадались либо блядуны, либо диктаторы, либо похотливые старикашки. Золотую середину найти невозможно.

– То, что легко найти, не стоит поисков. Ты, по крайней мере, замужем побывала, другим еще меньше повезло.

– Повезло?! – возмутилась Лима. – Ни хрена себе, повезло! Искать любви в муже – черпать воду в луже, как говорила моя бабушка. Вот, представь. Ты весь год ждешь сезона черешни, а когда он наступает, у тебя мало денег. И ты покупаешь самую дешевую. А там одни гнилушки и червяки. Радоваться, что попробовала такой черешни, или плакать? Может быть, все-таки лучше было ее вообще не пробовать и сохранить в душе образ прекрасной спелой черешни без изъяна, чем отравить себе впечатление о ней и остаться с чувством непреходящего отвращения? – Лима увлеклась собственной теорией и рассказала подруге суть принципа Данди, под который, к сожалению, подпадали все отношения, в которых ей довелось состоять, а также друзья, работа, условия жизни и многое другое.

– А ты глубоко копаешь, – резюмировала Марина. С подругами она обычно говорила так, как добропорядочные домохозяйки разговаривают со своей кухонной утварью, то есть, не надеясь на разумный ответ, и в Лиме поначалу подозревала зашоренную бабу, для которой сын – свет в окошке, а больше она ничего не видит и знать не хочет. Но оказалось, им было о чем поговорить.

***

В парикмахерской, где трудилась Лима, были в основном дамы не первой молодости. Появление в отпускной период таких, как Лима, порождало приступы злобы, но тетки знали, что к осени всё станет по-старому, и потому как-то мирились. Когда же она утвердилась за своим креслом на постоянной основе, злоба стала сгущаться.

За семь лет, что она отсутствовала, в салоне появились новые аппараты для дезинфекции инструмента, кондиционеры и прочие навороты. Старожилы рассчитывали, что она станет спрашивать, как что работает, а они бы тогда снизошли и всему ее научили, потешив и свое самолюбие, и воткнув пару шпилек насчет неумех и молодых да ранних. Но она ни разу ни о чем не спросила, сама справилась. Да и вообще вела себя возмутительно независимо и, само собой, ничьих советов не искала.

Старух, правда, осталось не так много – у некоторых кресел уже работали ровесницы Лимы. Но оставшись в меньшинстве, они словно сконцентрировали свою ненависть. Конечно, их можно понять. Они жаждали авторитета. У людей, сорок лет проработавших в сфере обслуживания, не так уж много возможностей утвердить свое Я. Дурочка, у которой до тридцати лет не было даже трудовой книжки – это просто находка для людей, ищущих повода самоутвердиться.

Единственным человеком, с которым Лима как-то общалась, была ее соседка по креслу Лариса – молодая девушка с детским личиком и пятым номером бюста – мечта любого гопника. Была она замужем, дочке четыре годика, но уже успела от мужа уйти и снова к нему вернуться. Лариса говорила, что больше любит того, другого, а муж это чувствует и потому ее бьет, но она от него больше не уйдет, «потому что у него больше». Конечно, воспринимать эту особу всерьез Лима не могла, но что же делать – других рядом не было. Да у нее и самой в голове еще было полно чепухи. Например, Лима по-прежнему считала, что ее избранник должен быть на полголовы выше ее, и говорила: «Не хочу, чтобы он мне в подмышку дышал». А когда в тебе метр восемьдесят, это непростая задача. В общем, дружили они с легкомысленной Ларисой, а старших коллег, слегка кукухнутых на почве слепой веры в собственную неотразимость, – Ирину и Оксану – за глаза звали Карга и Яга.

Краем уха Лима услышала подробности о Шуре – той, чье место заняла. Бывший комсорг Александра Михайловна продолжала работать спустя четыре года после достижения пенсионного возраста, а свою страсть к напиткам, расширяющим пределы человеческих возможностей, удовлетворяла два через два. И если вдруг она не выходила в назначенный день на работу и не отзывалась на звонки, то просила ее не беспокоить.

– Если я не отвечаю, значит мне сейчас не до вас, у меня понос или блевос. Приду в себя – сама перезвоню, – говорила она. Поэтому когда она умерла, никто целую неделю не беспокоился. Соседи позвонили ее родственникам только тогда, когда из квартиры специфически запахло. Коллеги, а по сути – самые близкие ее подруги и собутыльницы – чувствовали груз вины, все-таки бросили в одиночестве; не важно, что она там говорила – надо было побеспокоиться. Жалость-то какая!

Однако жизнь-то продолжается. Заслуженные ветераны труда, они рассчитывали поделить ее ставку, чтобы работать три через один, но Айрапетыч их обломал, сказав, что за это трудовая комиссия штрафует.

– Да и вообще, всех денег не заработаете! Дайте дорогу молодым! – и, давая понять, что разговор окончен, делал погромче свою любимую радиоволну.

А я ушаночку поглубже натяну
И в свое прошлое с тоскою загляну,
Слезу смахну.
Тайком тихонечко вздохну.

Дамы, конечно, были разочарованы таким равнодушием шефа – ведь когда-то в молодые годы он относился к ним с известной долей нежности. И тут вдруг приходит такая молодая и нахальная, золотом увешанная! (Лима носила всё, что дарил ей Мага. Она любила крупные серьги и дребезжащие браслеты. Если бы не ее подчеркнуто славянская внешность, можно было бы подумать, что ее вскормила цыганская лошадь.) Про сверхурочную работу говорит с пренебрежением:

– Лишняя тряпка не сделает меня счастливой, а лишний выходной – да.

Живет в том же доме, в тапочках на работу ходит. Гаджеты модные самая первая приобретает и, что самое удивительное, сама в них разбирается. В общем, поводы для неприязни сыпались, как из рога изобилия.

Шурино кресло стояло у окна, Лиму было видно с улицы. Клиенты, отсидев очередь в зале ожидания и попав вдруг к одной из пенсионерок, пренебрегая всякой деликатностью, нередко говорили:

– Спасибо, я лучше вон ту девушку подожду, – что не способствовало миру и покою в коллективе.

Лима ничего не рассказывала о себе, даже после совместного распития спиртных напитков, обязательного на праздники, никогда не интересовалась детьми, внуками и прочими родственниками своих коллег, их проблемами и самочувствием. У нее были на то свои причины, но в глазах обделенных вниманием климактерических дам эти причины не были уважительными. Ее посчитали самовлюбленной и заносчивой стервой. Более того, ей ставили в вину Шурину смерть, потому что она заняла ее место, а, стало быть, желала ей смерти. Для их совести это было удобно – найти другого виноватого, а потому это стало считаться бесспорным фактом.

Они стали подсовывать ей самых скандальных клиентов, самых сопливых детишек и даже дохлых тараканов – в пакет с бутербродами. И, конечно, злословили. Это главное оружие женской ненависти. Карга говорила Яге так, чтобы всем было слышно:

– Помнишь, Ксюха, в молодости, когда мы втроем после работы выходили – ты, я и Шурка, мужики падали и сами собой в штабеля складывались. А сейчас и девок-то красивых нет. Какую ни возьми, либо ноги кривые, либо сисек нет, либо веснушки. По-моему, веснушки – это сущее проклятие для девушки. Какая бы ни была красавица, а с веснушками – всё, второй сорт.

(Вообще-то, в историю про «штабеля» верилось с трудом. Голова Ирины была маленькая, как у динозавра, а расширяющееся книзу тело заканчивалось большим – сороковым! – размером ноги, а у Оксаны был такой нос, что Сирано нервно курит в сторонке.)

– Да, – соглашалась Яга, которая никогда в жизни никого не похвалила, даже кинозвезд. Психологи утверждают, что так обычно проявляется желание свести на нет свою ущербность. Ведь если в мире нет ничего достойного восхищения, то и я со своим ртом-подковой вроде как совсем недурна.

– Вы разве детдомовские, джан?! Нет? А почему такие мазафаки злобные? Любой бультерьер добрее, чем вы, – возмущался босс, случайно это услышав. – Я вам как мужчина говорю: белая баба, коричневая или в крапинку – красоте это не в ущерб. Красота вообще не в этом.

И ведьмы утверждались в своих подозрениях, что все-таки эта – в крапинку – новенькая в гареме, иначе зачем ему ее защищать?

– А мы-то думали, что он уже ушел из большого спорта! – шепотком хихикали старухи.

Лариса, которая пришла в салон годом раньше и тоже прошла испытание злыми языками, иногда плакала.

– У меня такое впечатление, что я тут должна двум свекровушкам угождать. Мне дома и одной хватает!

Лима, возможно, из-за отсутствия свекровушки, относилась к этому по-философски:

– Обезьяны бросаются какашками в того, кто им не нравится. Наши матриархи на них очень похожи. Впрочем, их можно только пожалеть – счастливые люди не едят себе подобных.

Однажды в кабинет Айрапетыча проследовал представительный мужчина в костюме-тройке жучиного цвета, после чего Лиму вызвали к директору и пропесочили за то, что она, якобы, разные виски клиенту подстригла: справа – прямой, а слева – косой. Босс бушевал, Лима молчала. Как и всегда в особо острых ситуациях, она совершенно не находила слов – воздуха не хватало даже для того, чтобы просто дышать. У Лимы с детства была такая особенность, она даже в кино не могла спокойно смотреть на несправедливо обвиняемых людей – сердце грозило выскочить из грудной клетки. «Если я ходил в суете, и если нога моя спешила на лукавство, – пусть взвесят меня на весах правды, и Бог узнает мою непорочность», – взывала ее душа вместе с Иовом.

Все разумные и убедительные ответы приходили к ней гораздо позже, когда возмущение переставало кипеть и разум слегка остывал. А возмущаться было чему, потому что у Лимы была фотографическая память, и того чувака в костюме она никогда не стригла. Через несколько дней в спокойной обстановке будничного обеденного перерыва она без нажима сказала Айрапетычу:

– Обидно, когда такой уважаемый человек, как вы, становится декоративной фигурой, а рулят всем две доминантные сучки. Если молодых мастеров так третировать, они отсюда разбегутся.

Старый казанова к тому моменту уже и сам догадался, что стал пешкой в интригах местных мелководных баракуд, и весьма жестко поговорил с грымзами. Но беда в том (и об этом еще Макиавелли писал), что поверженного врага нельзя оставлять возле себя. Враг будет мстить, пока в нем теплится дыхание. Стычки продолжались – горгульи ведь считали себя хорошими людьми, незаслуженно обруганными, – Лима, как могла, противостояла. Однако с годами устойчивость к чужой злобе стала как-то ослабевать. Если в тридцать лет Лима могла на агрессивный выпад ответить: