Жаворонки. Повести

Жаворонки. Повести
Берта Рокавилли

«Люди злы, лживы, алчны, мстительны ипохотливы», – утверждал Макиавелли. «Человек по природе своей добр», – возражал Руссо. Из этого противоречия произрастают все сюжеты Рокавилли. Герои ее повестей – личности сложные. Не может быть простой душа, в которой ангелы борются с демонами. «Жаворонки» – это не о тех, кто рано просыпается, хотя и они присутствуют в повествовании. Жаворонками называется день весеннего равноденствия, когда день равен ночи, как равны свет и тьма в человеческом сердце. Книга содержит нецензурную брань.

Жаворонки

Повести

Берта Рокавилли

© Берта Рокавилли, 2021

ISBN 978-5-0053-3021-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

По принципу Данди

Оставьте, наконец, меня в покое.

Я износил себя, как старое пальто.

В окне кино печальное, немое.

Мне кто-то нужен? Нет, уже никто.

А. Вертинский

Утверждение, что счастье – явление настолько неуловимое, что его нельзя потрогать и измерить, в корне неверно. Когда после долгой зимы впервые выходишь в легкой одежде и удобной обуви, счастье ощущается не умозрительно, а вполне телесно: хочется бегать и прыгать, как пес, выпущенный на лужайку после томительного дня в тесной и душной квартире. Вот и Лима, идя из бассейна через умытый весенним дождем парк, наслаждалась каждым вздохом. Ее радовали и слепяще желтые цветы форзиции, и скрип гравия под новыми кроссовками, и таджики в оранжевых жилетах, занятые предпасхальной уборкой, и два йоркшира, увлеченно копающие клумбу, где уже налились бутоны будущих тюльпанов. Бородавчатый лягушкин мужик, набрав в грудь побольше душистого теплого воздуха, самозабвенно исполнял свой лучший вокализ, и это было ничуть не хуже любых соловьиных трелей.

Вернувшиеся с юга скворцы орали, как потерпевшие. Когда Булгаков говорил, что москвичей квартирный вопрос испортил, он, очевидно, не обращал внимания, как перелетные птицы каждую весну дерутся за жилье. Лиме этот гвалт казался праздничным, жизнеутверждающим.

Однако придя домой и глянув в зеркало, она в который раз рухнула с высокого пьедестала счастья на булыжную мостовую обыденности. За последний год, посещая спортзал, плавая и бегая, она довела свой вес до идеальной нормы, подкачала тело, проделала цикл косметических процедур, сделала новую прическу, нарастила гелевые ногти, обновила гардероб и… И теперь вот обнаружила круги под глазами. Собственно, обнаружила она это не сегодня, но поначалу уговаривала себя тем, что это следствие усталости (недосыпа, стресса, селедки, съеденной на ночь, неудачного освещения, нужное подчеркнуть), но сегодня все эти объяснения теряли смысл – сегодня был прекрасный день, лучший за очень долгое время. А значит, круги под глазами – это новая реальность, с которой придется жить. Жить так не хотелось. Выбор платья потерял всякий смысл. Нет такого цвета, который был бы к лицу, когда на лице два разваренных пельмешка. Осталось лишь с сожалением вздыхать о деньгах, затраченных на имидж. К чему всё это, если зеркало души подпорчено!

Чтобы как-то заглушить мрачные мысли, Лима включила радио и расположилась за кухонным столом с чашкой сумасшедше сладкого чая – можно уже не считать калорий, когда жизнь подложила такую свинскую свинью. Солнце заливало малогабаритную квартирку, нещадно высвечивая облупленность мебели, бугорки на обоях, требующий жесткой ревизии хлам и, конечно, пыль, много пыли. Голос в динамике обещал хорошую погоду на все майские праздники, но Лима уже точно знала, что ни на какие шашлыки с коллегами (босс предоставлял для веселья свою роскошную дачу) она не поедет.

– Окна надо вымыть, прибраться, ненужное барахло из дома выбросить, – сказала она чуваку из эфира. – А то мало ли что…

Впереди был долгий рабочий день, еще предстояло выдержать двенадцатичасовую смену, а завтра, первого мая – День рожденья. Раньше очень радовало это совпадение праздников, веселье всегда было гарантировано – именинники, которым приходилось работать в свой праздник, ей очень завидовали. Однако завтра ей исполнится сорок лет. По старому суеверию эта дата не празднуется, о чем она и сказала Лариске. Но если люди хотят выпить, никакое суеверие их не остановит.

– Лимпопо, если ты не хочешь, мы не будем тебя поздравлять, мы будем праздновать День солидарности трудящихся. Ты что-то имеешь против трудящихся?

И Лима готовилась к этому дню – все эти тренажеры и наращивание ногтей были не просто так. Рост фотомодели, глаза мультяшной Алёнушки и безупречные черты лица сулили ей успех. Даже веснушки ее не портили – вон, у Джиллиан Андерсен даже веки веснушчатые, а звезда. Однако с самой юности она была несколько полнее, чем диктуют современные каноны красоты, и – дабы соответствовать – всю жизнь носила косу и длинные платья с богато декорированными рукавами. Сказочная русская красавица, она, как и велит дух противоречия, хотела отметить свое сорокалетие достижением иного идеала – современного, модного, чтобы непременно мелирование, джинсы и пирсинг на пупке. Разочарование ранило ее гораздо сильнее, чем можно было ожидать. Тем более что мелирование уже было сделано и русая коса отрезана к чертям.

Ах, как жаль! Что там коса – жизнь прожита совсем не так, как хотелось. Фантомные боли утраченных возможностей иногда бывают такой силы, что не дают уснуть, словно судороги в ногах. Потолок достигнут. Уже не стать ни моделью, ни балериной, ни женой миллиардера. Не будет морского круиза, отдыха на Бали, фотосессии на Мадагаскаре, карнавала в Рио. Не будет большой, как в песнях, любви. А ведь всё должно было так удачно сложиться! Обидно спускаться с горы, так и не побывав на вершине.

Никого конкретного Лима соблазнять не собиралась, но смутно надеялась, что за телесным совершенством, так или иначе, последуют какие-нибудь приятные перемены в жизни. Изъян же, так недвусмысленно указывающий на возраст, означал рутину до конца дней, тоску и стариковские радости типа метеоризма. Стоит ли цепляться за такую жизнь?

Она с удовольствием читала роман о немолодой красавице, бывшей мисс Алабама, которая методично готовится к самоубийству, а потом, увидев всё это во сне во всех подробностях, внезапно передумывает, так как осознает ценность жизни, встречает любовь и снова чувствует себя молодой. Несмотря на безмерное уважение к автору, Лима посчитала такой финал чушью.

«Тогда уж следовало дописать, как ее настигает Паркинсон и старческое слабоумие, как органы один за другим перестают работать исправно, а выход в свет случается лишь на похороны подружек, – с едким сарказмом думала она. – Молодость определяется способностью тканей к регенерации. Возраст – страшная вещь! Палец порежешь – несколько недель будешь мучиться, неудачную косметику используешь – полгода восстанавливаться придется, и то, что в душе ты чувствуешь себя молодой, никоим образом тебе не поможет, что бы по этому поводу ни говорили модные блогерши и псевдопсихологи».

Под окном на собачьей площадке сосед выгуливал крупного старого кобеля. Лима помнила, как этот пёс – несуразный щенок с большими ушами и хвостом-веревкой – радостно приносил резиновое кольцо, которое его хозяин, тогда еще кудрявый, забрасывал метров на сто. Потом пес вырос, хозяин завел женщину. Потом некоторое время они ходили гулять все вместе – женщина, ребенок в коляске, гордый сосед и еще более гордый пёс рядом. Но семейная идиллия не продлилась долго. В последние годы оставались только эти двое, и, судя по шатким ногам овчарки, скоро останется только один. Двадцать лет – пшик. Такие наблюдения не добавляли хорошего настроения.

«Мы все едем в одну сторону. Потому что едем в катафалке, – рассуждала она. – Если меня укачало, я ведь могу сойти раньше, это мое право».

– Хорошо хоть пупок не проткнула, – попыталась она найти позитив в ситуации, но попытка провалилась, и Лима выругалась. Она по-настоящему устала от не приносящих радости отношений, от фальшивых дружб и от работы бессмысленной и беспощадной. – Для смерти слишком рано, для всего остального слишком поздно. Так, кажется. Кто это сказал? – спросила она у радиоприемника, но бодрый голос вещал что-то совсем отвлеченное, и она его выключила. – Бесчувственный ты пенёк! Я к тебе за чувствами, а ты глушишь меня информацией. Может, хоть Янек на праздники приедет, – она в очередной раз проверила, что все телефоны работают и что никто ей не звонил, переоделась в рабочее и спустилась в салон – «Шарм» располагался в том же доме, – а поздно вечером отбила и замариновала мясо, чтобы в первый майский день быть во всеоружии.

***

Человек, который держит в руке оголенный провод, не может его выпустить. Пока по нему идет ток, воля парализована. Так и несчастная, разрушающая личность любовь парализует волю, и это невозможно прекратить, даже когда понимаешь, что это необходимо ради сохранения жизни и психического здоровья. И бывает, что к тому времени, как ток перестает поступать и рука разжимается, от человека уже ничего не осталось. Именно такая любовь определила для Лимы ее судьбу.

Его звали Ян, он приехал в столицу из Пинска, «чтобы раскрутиться», и развил бешеную деятельность. Энергия из него так и хлестала – то ли из-за темперамента, то ли из-за недавнего развода с женой (многие флегматичные мужчины, сбросив с себя ярмо, первое время скачут козлами – от радости, потом это проходит). На фоне всеобщего обнищания его пухлый, крокодиловой кожи бумажник, ковбойские сапоги, отделанные серебром, и кожаная куртка цвета спелого граната смотрелись по-королевски. У юных девушек бытовало такое правило, что красавица не должна быть абы с кем, а должна составить красивую пару, чтобы парень был не только хорош собой, но и был выше нее на полголовы – это самое удачное. Обсуждалось это совершенно серьезно – словно подбор сумочки к туфлям. И так случилось, что Ян был самого подходящего роста.

Лима в ту пору работала парикмахером в мужском зале, было ей двадцать лет и, как уже было сказано, она была абсолютной русской красавицей в самом лучшем смысле. В хрущевской двушке она обитала с мамой, папой и котом, и когда импозантный Ян снял квартиру в центре Москвы и предложил ей жить вместе, это был большой соблазн. К тому же ей, любовавшейся в детстве героями сериала «Четыре танкиста и собака», очень импонировало не только его имя, но и внешнее сходство с властелином ее девичьих грёз. Родители были категорически против.

– У тебя с этим разведенным пшеком что… – отец мучительно подбирал слово и наконец с омерзением выговорил: – Роман?! Позор какой. Ладно бы какая замухрышка была, на которую больше никто не позарится, но тебе-то, красавице, он зачем?!

К тому же мать болела, и Лима нужна была дома – для помощи. Невозможность получить всё и сразу распаляла жениха еще сильнее. Он задаривал ее дорогими подарками и водил обедать в лучший, по мнению «пацанов», кабак.

Однажды даже свозил на Плещеево озеро. Больше всего ее тогда поразили не появившиеся как по волшебству шашлыки в придорожном кафе и даже не заморский ликер со вкусом пломбира, а абсолютно плоские берега. По улице шли, как по паркету, ничто не предвещало приближения самого водоема, и вдруг – дальше вода, ровная, словно зеркало. А в воде отражения всего, что располагается по берегам – на многие километры. Лима засыпала Яна вопросами. Как могут деревья и церкви, стоящие далеко от берега, отражаться в воде? На физике очень подробно объясняли законы оптики, но это не внесло ясности. Черт с ней, с Алисой в Зазеркалье, но в оптических иллюзиях действительно есть какая-то магия. Ян лишь многозначительно улыбался: знание физики и оптики не было его сильной стороной. Главное, что он видел – девочка в восторге, и этим нужно пользоваться, пока она не передумала. А она и рада.

Она совершенно не замечала, что ее возлюбленный пребывает по другую сторону культурной пропасти. Несмотря на некоторую разницу в возрасте и работу в сфере обслуживания, она была более любознательной и начитанной, чем он, более эрудированной. Ее интересовали не только отражения в воде, но и многие другие прекрасные вещи. Он же презирал всё, что отвлекало его от бизнеса. Замечено, что открыв ум и талант в невзрачном парне, девушка меняет отношение к нему в лучшую сторону. И наоборот – открыв в красивой девушке ум и талант, парень в ней разочаровывается.

Первое облачко набежало на счастливый Лимин небосвод тогда, когда оказалось, что Ян не платит алименты бывшей жене, хотя та осталась с трехлетним ребенком на руках.

– Я официально нигде не работаю, – аргументировал он, а когда Лима указала ему на его роскошный образ жизни и сравнила его с образом жизни матери-одиночки в Пинске, даже вспылил: – Я вообще не уверен, что это мой ребенок!

Лима притихла и больше этой темы не касалась. А уж когда сама забеременела и переехала все-таки к нему, поднимать подобные темы стало вовсе неуместно.

Родители, которые до того дня дружно отговаривали Лиму от этого брака, теперь в один голос спрашивали: когда свадьба? Ради избавления от непрерывного прессинга, молодые сходили в загс в будний день и вышли с проштампованными паспортами. Чтобы не ждать месяц, Ян заплатил чиновнице, похожей на флегматичную жабу, за оперативность. Друзья и родственники были страшно разочарованы: им хотелось большого застолья, частушек под гармошку и возможности сально пошутить над молодоженами.

Подтянулись и Лимины школьные подруги: девичника не было, как же так! А мы-то, дуры, подарки для вас приготовили! И, чувствуя себя виноватой, она пригласила всех разочарованных встречать Новый год в их роскошной квартире с видом на набережную. Ян тоже пригласил парочку знакомых белорусских братков.

Стол ломился от яств. Кот Гриша, которого Лима взяла с собой в новую жизнь, ел королевские креветки. Спиртом «Рояль» в этом доме не пахло – выпивка была исключительно дорогая, лучшая. Ящик фейерверков не позволил веселящейся компании увидеть исторический момент, когда президент попросил прощения у народа и уступил место новой эпохе. Веселились, кричали с балкона «ура» и даже плясали под старую негритянскую группу, которая и на рубеже тысячелетий звучала как новая. Подруги, впервые увидевшие Лиминого «бизнесмена», решили, что и друзья его – птицы высокого полета, и набросились на братков с юным энтузиазмом. Однако на всех не хватило. Двух подружек после праздника увезли «провожать», а одна осталась ночевать в гостиной на диване.

Ян несколько раз за ночь вставал в туалет, проходил через гостиную, возвращался к Лиме и нежно приникал к ее восьмимесячному животу. Всё было так мило. Вот только на другой день, убирая гостевую постель, Лима нашла его трусы на диване, среди мятых простыней. Подружка к тому времени уже пришла в себя и уехала домой, доедать новогодний оливье с родителями, и спросить, что же здесь произошло, было не у кого. Потому спросила у него.

– Ну, а что я мог сделать?! Тебе же нельзя!

Возможно, он поступил так в состоянии алкогольного делирия, хотя, по правде сказать, никто до изумления не упился – пили в меру, а может быть, просто уже устал от семейной жизни и хотел, чтобы инициатива развода исходила от нее. Второго января, с котом на руках, Лима вернулась к родителям в Тушино. Развестись так же оперативно, как поженились, не удалось – пришлось ждать два месяца. За это время родился ребенок – увесистый сынок – и, успев понянчить внука, умерла мать. Жизнь ее в последний год была так мало похожа на настоящую жизнь, что ни осиротевшая дочь, ни овдовевший муж не знали – скорбеть им об утрате или благодарить Бога за прекращение ее мучений. Единственная эмоция, прорвавшаяся сквозь тяжелую смолу горя, была выражена отцом в похоронном бюро:

– Я не должен платить за институт ваших детей, гроб не может стоить, как подлинник Ренуара! – да и то быстро погасла после того, как цену чуть сбавили.

В вестибюле Тушинского загса, на фоне нарядной мозаики с целующимися голубками, отец схватил Яна за грудки:

– Я с тебя, опарыш лупоглазый, через суд алименты стребую!

– Попробуй! – грубо рявкнул вновь обретший свободу поганец. Гулкое эхо заставило вздрогнуть совершенно посторонних людей, пришедших по другим, возможно, более приятным делам. – Я, может быть, вообще не уверен, что это мой ребенок.