Жаворонки. Повести

И начались долгие мытарства с ремонтом. Вскоре стало очевидно, что Лёнчик не в состоянии соотносить свои желания с реальными возможностями, что откусить старается больше, чем в состоянии прожевать, и через полгода таких страданий Лима взяла бразды правления в свои руки. Конечно, не явно, а так, чтобы мужчина продолжал чувствовать себя главным. С горем пополам через полтора года квартира была отделана. В отпуск в этот период они не ездили – ремонт вытягивал из них все соки. Два лета и одну зиму Янек провел исключительно с дедом. Леонид, к большому сожалению невесты, не понимал той простой истины, что за лучшие вещи приходится отдавать лучшие годы. Всё это время они встречались либо у него – в отсутствие мамы-учительницы, либо у нее – когда близкие были на даче. Иногда предавались брачным играм в ремонтируемой квартире, прямо на мешках с цементом. И тогда Лима уговаривала себя, что это не по принципу Данди – это романтика.

– Я встану на ноги, и тогда ты не будешь работать, – шептал он ей на ушко, видимо, считая эти слова весьма сексуальными. – Не сейчас, конечно. Сейчас мне нужно немного раскрутиться. Но как только деньги пойдут – даю тебе слово.

Как может раскрутиться рядовой дизайнер в мелкой типографии, оставалось загадкой.

После завершения ремонта началась точно такая же свистопляска с обстановкой – Лёнчику непременно нужно было всё самое лучшее, ни отечественную, ни белорусскую мебель он не признавал. Как сформулировал классик, пердит выше жопы, что означает жить не по средствам.

По ее настоянию в квартиру всё-таки въехали, поставив себе старую тахту, а Янеку в маленькую комнату – раскладушку и дедов ободранный стол, который приспособили под компьютер. Обзаводиться высокохудожественными предметами интерьера, к которым тяготела творческая душа Леонида, было решено постепенно, не надрываясь. Причем для утверждения этого решения ей пришлось стукнуть кулаком по столу, отбросив всякую дипломатию.

Плюнув на его самолюбие, Лима сама себе решила купить стиральную машину – за наличные, на радиорынке, потому что начинать семейную жизнь без этого предмета считала невозможным. Кавалер взялся сам ее привезти, что даст возможность сэкономить на доставке. Уже на месте обнаружилось, что не хватает ста рублей. Выразительно посмотрела на Лёнчика – знала, что у него были с собой деньги, но он замялся:

– Зая, это деньги фирмы. Мне поручили здесь кое-что для компов прикупить. Я потому с тобой и поехал, – признался жмот.

– Я тебе завтра из выручки отдам.

– Нет, лапуль, я не могу так рисковать.

– Чем рисковать?! – начала закипать Лима. – Ты сомневаешься во мне? У тебя есть причины сомневаться во мне? Я кутила, транжира, алкоголичка, наркоманка, тунеядка и уже кидала тебя на деньги?!

Все доводы оказались напрасными – не дал. Пришлось ехать домой, доставать из заначки доллары, идти в обменник и возвращаться в магазин. Пару недель Лима приходила в себя после такого унижения, а тут как раз привезли шкаф-купе, заказанный Лёнчиком под размер: зеркала во всю стену и сборка на месте. Монтажники корячились несколько часов, назвали цену. У Лёни не оказалось пятидесяти рублей, и он округлил сумму в свою пользу. Мужики поматюгались немного, плюнули и ушли. Лима слышала всю эту сцену из кухни. Гордый хозяин позвал ее полюбоваться работой.

– Посмотри, какая красота! Словно квартира больше стала!

Работу она, конечно, оценила, но невзначай заметила:

– Получается, они тебе полтинник на чай дали. Ловок!

Наконец-то стало возможно приглашать гостей на новоселье. Лиме хотелось познакомиться с теми, кого Лёнчик считал друзьями, чтобы заранее представлять себе, каков будет круг общения – до сих пор у нее не было возможности даже краем глаза заглянуть в этот мир. Недаром она всю свою сознательную жизнь занималась самообразованием. Она чувствовала себя героиней «Человеческой комедии», которая всеми правдами и неправдами стремится проникнуть в гостиные, где собирается «общество» – так ей хотелось поговорить с умными людьми. Отчасти потому и закрывала глаза на столь явные несовершенства избранника – ведь именно он возведет ее на более высокую ступень социальной лестницы. Друзья жениха – по работе или по институту – олицетворяли это самое общество, где уровень беседы несколько иной, чем в парикмахерской. Может быть, кто-то из них объяснит ей, наконец, про отражения в воде.

Сдвинув два стола – кухонный и Ванькин – покрыли их большой белой скатертью, а недостающие табуретки одолжили у соседей. По стенам развесили старые Лёнины работы, в основном нюшки, оставшиеся со времен студенчества. Лима приготовила свое фирменное русское жаркое, а Леонид купил коньяку, вина и водки. Более того, в своей типографии он напечатал на хорошей плотной бумаге цветные приглашения. В предвкушении праздника Лима позволила себе небольшое излишество – новое платье, удачно оттенявшее ее лицо, и лабутены. Лёнчик, увидев это, обреченно вздохнул:

– Я вью и укрепляю наше гнездо, а ты его колупаешь.

– В смысле?

– Такие туфли, наверное, половину кухонного гарнитура стоят.

– Неужели ты хочешь, чтобы я перед твоими друзьями предстала замухрышкой?

– Ну, так уж и замухрышкой! – не поверил Лёня.

– У меня не было обновок с тех самых пор, как мы с тобой ремонт затеяли.

Лёня махнул рукой, мол, замяли, вот-вот гости подойдут. Замять действительно было удобнее, так как никому, даже самому близкому другу он не признавался, что Лима за что-то платит на этой стройке века. Для всех, включая маму, он был труженик и герой, который потом и кровью оплачивает свое неукротимое стремление к совершенству. Заверещал домофон, и нарядная хозяйка поспешила открывать, решив, однако, как-нибудь на досуге развить эту тему.

На самом деле из однокурсников Лёни только один стал художником, да и тот рисовал портреты на Арбате на потребу публике. Однако марку держал, носил изящную бородку, замшевый пиджак и шелковый фуляр. С ним была подруга – балерина, которая принесла с собой бутылку минеральной воды и весь вечер только ее и пила. Говорила она только об интригах в театре, считала, что все к ней несправедливы, но была груба и вульгарна, ненормативную лексику использовала гораздо чаще, чем ожидаешь от такой изящной особы.

Двое других парней так же, как и Лёнчик, трудились в офисе, правда, не в типографии, а в издательстве, где, впрочем, у них так же не было ни малейшей возможности проявлять свою творческую суть. С ними были жены. Одна толстая и некрасивая, тоже с их курса, но выбравшая искусствоведение. Она много курила и говорила что-то мудрёное, чего не понимала не только Лима, но и другие участники торжества, несмотря на высшее образование. Другая, напротив, была молодая и красивая. Сказала за весь вечер только «здравствуйте» и «до свиданья», а всё остальное время сидела, уткнувшись в свой телефон. Мужики жаловались на тупого начальника, который влезает в процесс, учит их, как верстать, как компоновать и даже какие цвета сочетать. Но, несмотря на такое униженное и подавленное положение на работе, а возможно, именно поэтому, за столом они развели пространную дискуссию о всеобщей темноте и отсталости, о недооценке таланта в современном обществе и даже о его травле. Было грустно смотреть, как заурядные, в общем-то, люди стараются казаться умнее прочих.

– Сейчас процветают только те, кто встал под знамена диктатуры.

Лима не смогла сдержать улыбку, переглянулась с Леонидом, уверенная, что и у него встретит такую же ироничную улыбку, но нет: тот был предельно серьезен и с друзьями всецело согласен. Конечно, она и раньше знала, что зависть творческого человека чернее всех других видов зависти. Но чтобы так, в лоб! Пошли споры о современном искусстве, и на любое возражение Лима получала: «Да ты просто ничего не понимаешь!» За столом зазвучали имена гениев, подвергающихся репрессиям со стороны «кровавого режима», в том числе вороватого режиссера и похабного галериста. Напыщенный замшевый бородач, как оказалось, ценит такое искусство за откровенность.