Автобиография духовно неправильного мистика

Я и учителям постоянно твердил: «Прошу вас, запомните: не учите меня жить, дайте мне просто знания по вашему предмету. Вы географию преподаете или мораль? Разве география имеет какое-то отношение к морали?»

Помню своего бедного учителя географии. Однажды я стащил что-то из кармана своего соседа по парте. Учитель заметил и сказал:

– Нехорошо брать чужие деньги.

– Это вас не касается, – возразил я. – Вы – преподаватель географии, вот и учите нас географии, а не морали. Если хотите, пойдем к директору. В учебнике по географии нигде про чужие карманы не сказано. Я читал, там не написано, что нельзя брать чужие деньги. А деньги – это всего лишь деньги. Они принадлежат тому, у кого они в руках. Сейчас они мои. Минуту назад они были его, но он их потерял. Это ему нужно быть внимательнее. Если уж вам так хочется дать совет, то советуйте ему, а не мне.

Еще я сказал:

– И вообще, зачем брать столько денег на урок географии? Здесь нечего покупать. Тут что, магазин? Зачем он их с собой взял? А уж если и взял, так пусть смотрит в оба. Я не виноват, что он такой растяпа. Я просто воспользовался подходящей ситуацией, а это уже мое право. Каждый вправе использовать свой шанс.

Помню лицо моего бедного учителя. Ему всегда было со мной трудно. На перемене он обычно подходил и говорил:

– Делай что хочешь, только не философствуй на уроках географии. Я в философии ничего не смыслю, я простой учитель географии. А ты все так повернешь, что я потом ночами не сплю, только и думаю, о чем был наш спор: о географии, о религии или о философии.

Во дворе нашей школы росли два красивых дерева кадамбара. У них очень душистые цветы, и когда мне удавалось сбежать с урока, я обязательно забирался на одно из этих деревьев. Место было отличное: учителя, а иногда и сам директор, проходили подо мной, но никто и не догадывался, что среди ветвей может кто-то прятаться. Крона у этих деревьев была густой. Когда же мимо проходил учитель географии, я просто не мог удержаться и непременно бросал в него какой-нибудь камушек. Тогда он поднимал голову и спрашивал:

– Ты что там делаешь?

Однажды я сказал:

– Мы сейчас не на географии. Не мешайте мне медитировать.

– А эти камни что – сами свалились мне на голову? – спросил он.

А я сказал:

– Знаете, это чистая случайность. Я их нечаянно уронил, а тут вы. Вот я и думаю: странно, как это произошло? И вы тоже подумайте, с чего бы это все так совпало?

Обычно он шел жаловаться моему отцу: «Ваш сын слишком многое себе позволяет!» Учитель географии был лысым, а на языке хинди лысый звучит как «мунде». Его настоящим именем было Чотелаль, но все его звали Чотелаль Мунде. Впрочем, достаточно было сказать Мунде, потому что он был единственным лысым в округе. Проходя мимо его дома, я обычно стучал к нему в дверь. Его жена или кто-то еще из домашних выходили и говорили мне: «Зачем ты его мучаешь? Ты только и делаешь, что издеваешься над ним: и в школе, и на базаре, даже у реки, когда он ходит купаться».

Однажды его жена вышла и гневно спросила:

– Ты когда-нибудь перестанешь издеваться над моим Мунде?!

А он стоял у нее за спиной и все слышал.

Он так рассвирепел, что схватил жену за шиворот и заорал:

– Ты что?! Тоже зовешь меня Мунде?! Из-за этого мальчишки уже весь город думает, что меня зовут Чотелаль Мунде. И ты туда же. Моя собственная жена! Мне наплевать на других, но ты, как ты могла?! В моем собственном доме!..

И все же я настойчиво просил учителей: «Пожалуйста, занимайтесь своим делом и не давайте советов, не имеющих отношения к вашему предмету. Со своей жизнью я как-нибудь сам разберусь. Да, будет много ошибок и неудач. Но я готов ошибаться, иначе я ничему не научусь».

* * *

Моего дедушку никак нельзя было назвать религиозным. Он был больше похож на грека Зорбу: ел, спал и веселился. Загробный мир? Нет никакого другого мира. Все это чушь. А вот мой отец был очень религиозным человеком. Возможно, именно потому, что дедушка всегда презирал религию, – знаете, дух противоречия, противостояние отцов и детей. В моей семье все было перевернуто с ног на голову: дед был убежденным атеистом, а отец – истово верующим. Каждый раз, когда отец собирался в храм, дед смеялся над ним и говорил: «Ну, ну! Давай, иди, трать свою жизнь на поклонение этим глупым идолам».

Мне нравится Зорба по многим причинам. Во-первых, он напоминает мне моего деда. Он так любил поесть, что никому не доверял приготовление пищи и делал все сам. В Индии я бывал во многих домах, тысячи людей приглашали меня в гости, но нигде я не ел такой вкуснятины, как у моего дедушки. Он очень любил хорошую еду и каждую неделю устраивал для друзей целое пиршество. Ради этого он был готов стряпать целый день.

Мою мать, моих теток, слуг и поваров он попросту гнал с кухни и никому не разрешал входить. Но со мной он был очень добр. Он разрешал мне смотреть, как он готовит, и часто говорил:

– Учись не зависеть от других людей. Только ты знаешь, что тебе по вкусу, больше никто.

А я отвечал:

– Готовить – выше моих сил. Я слишком ленив. Наблюдать я еще могу, но целый день возиться на кухне? Нет уж, увольте.

Так я ничему и не научился. Но наблюдать за ним было действительно здорово. Как он готовил! Он будто ваял скульптуру или писал музыку, или создавал картину. Приготовление пищи было для него настоящим искусством. Если ему что-то не нравилось, он тут же это выбрасывал и готовил заново. А я ему говорил:

– Но это же было вкусно!

– Понимаешь, – отвечал он, – оно, конечно, вкусно, но не настолько. Блюдо должно быть идеальным. Пока я не почувствую, что вкус действительно отменный, я не смогу кормить этим других. Я люблю то, что готовлю.

А еще он сам готовил всякие напитки… но что бы он ни делал, семья всегда была против. Они считали, что от этого старика одни неприятности. Сначала он никому не разрешает на кухню входить, а вечером собирает всех городских безбожников. Чтобы насолить джайнам, он специально дожидался заката и только после этого накрывал на стол. В джайнизме запрещено есть после того, как стемнеет. Он, бывало, заставлял меня каждую минуту выбегать во двор и смотреть, не зашло ли солнце.

Семью это очень раздражало. Но они не могли на него злиться, потому что он был главой семьи, самым старшим из нас. Тогда они срывали свою злость на мне. На ком же еще? Они говорили: «Чего ты все время бегаешь смотреть на солнце? Этот старик просто насмехается над тобой».

Мне искренне жаль, что я прочитал книгу про грека Зорбу, только когда дедушка был уже при смерти. На его похоронах я смотрел на погребальный костер и с сожалением думал, что ему бы очень понравилась эта книга, если бы я смог перевести ее для него. Я читал ему множество разной литературы. Он-то сам был неграмотным. Он умел только расписываться и больше ничего – ни читать, ни писать, зато страшно этим гордился.

Он говорил: «Хорошо, что отец не отдал меня в школу, там бы меня испортили. Все эти книги только портят людей». «Запомни, – говорил он мне, – твой отец испорчен, да и твои дяди тоже. Они все время читают религиозные книги, писания и прочую ерунду. А пока они читают, я живу. Лучше учиться у жизни, а не у книг».

А еще он говорил: «Они не станут меня слушать и обязательно отправят тебя в университет. Тут я ничем не могу помочь. Уж если твои папа и мама решат, то они это сделают. Но ты запомни: никогда не доверяй книгам больше, чем самой жизни!»

Для счастья ему было нужно немного. Он умел довольствоваться малым. Я как-то спросил его:

– Баба, все верят в бога, почему же ты не веришь?

Я называл его баба, что по-индийски значит «дедушка».

– Потому, что я не боюсь, – ответил он.

Вот так – очень просто.

– Мне нечего бояться. Я не сделал ничего плохого. Никого не обидел. Я просто наслаждаюсь жизнью. Уж если бог действительно есть, и мы с ним когда-нибудь встретимся, то он не станет на меня сердиться. А вот я обязательно его спрошу: «Почему ты создал такой мир?» Я не боюсь.

Когда он умирал, я снова задал ему вопрос… врачи сказали, что ему осталось несколько минут: пульс уже едва прощупывался, и сердце билось все реже, но он оставался в полном сознании, и я спросил его:

– Баба, только один вопрос…

Он открыл глаза и сказал:

– Знаю, о чем ты хочешь меня спросить. Почему я не верю в бога? Я так и думал, что ты задашь мне этот вопрос, когда я буду умирать. Думаешь, мне страшно? Я прожил такую счастливую жизнь, настолько полную!.. Я взял от этой жизни все, что мог, и мне совсем не жаль умирать. Что бы я стал делать завтра? Я сделал все, что хотел. И если мой пульс замедляется, а сердце бьется все реже, значит, так надо. Я ощущаю невероятный покой, умиротворение и тишину. Не знаю, умру ли я прямо сейчас или поживу еще немного. Но ты помни: я по-прежнему ничего не боюсь.

* * *

Когда я окончил школу, мои родственники чуть не перессорились из-за моей будущей профессии. Всем хотелось, чтобы я выбрал что-нибудь стоящее. Одни советовали мне стать врачом, другие мечтали, чтобы я стал великим ученым, третьи прочили меня в инженеры – в Индии это престижные профессии, и специалистам хорошо платят.

– Ты станешь богатым и знаменитым. Все будут тебя уважать, – твердили они на разные лады.