Передача лампы

Непосредственно сегодня Анандо поделился со мной некоторой информацией. Кое-что действительно очень важно: все шизофреники, невротики, психопаты или люди с любыми другими психическими отклонениями всегда хотят быть в толпе – они не хотят оставаться в одиночестве. Этот вывод сделали психоаналитики, работавшие с душевнобольными многие годы: эти люди очень боятся оставаться одни и очень комфортно чувствуют себя в толпе.

Обратное тоже справедливо: если вы чувствуете себя комфортно в толпе, значит, у вас есть склонность впадать в психическое расстройство, когда вы оказываетесь вне толпы, когда остаетесь в одиночестве.

В тюрьмах самое большое наказание – заключение в изолятор: когда человека сажают в темный изолятор и только кусок хлеба просовывают под дверь. Это единственная ниточка, связывающая его с человечеством. Никто не разговаривает с ним, никто не приходит навестить его. И через три недели он начинает терять рассудок, начинает видеть то, чего раньше никогда не видел: галлюцинации, различные миражи… толпа была защитой.

Психоаналитики не сказали, что лежит в основе этого явления. Толпа – это защита, потому что она окружает вас общей галлюцинацией, в которую все верят. Поэтому вам нет нужды волноваться, вам нет нужды думать, что это болезненное явление: «Это разумно – быть христианином, быть мусульманином, быть индуистом, идти в храм, и склоняться перед каменным изваянием, и молиться богу, обитающему на небесах. Все так делают – это должно быть правильным; такое множество людей не может быть неправым…» Это общая галлюцинация.

Поэтому, помещая человека в изолятор, вы отрываете его от толпы, от комфорта и уюта толпы. Он никогда не оставался наедине с собой. И сейчас впервые в темноте, где не с кем поговорить, где не с кем переброситься словом… его ум впадает в ступор. Чтобы чем-то себя занять, он должен что-то делать, его ум должен что-то делать.

Одного русского ученого держали в одиночной камере годами, он сохранил свой рассудок только благодаря счету. От одного он считал до миллионов и миллионов миллионов, а затем обратно, а затем снова и снова… он был великим математиком. А еще он был шахматистом, поэтому, когда он уставал от счета, он играл в шахматы с воображаемым партнером. Играя в шахматы и просчитывая выигрышные ходы, он сохранил рассудок.

Но обычный человек через три недели ломается, и у него начинаются галлюцинации. Это его личные галлюцинации. В этом вся сложность: они не получили подтверждения толпы. Поэтому тюремные власти решили, что содержание людей в изоляции – самое жестокое наказание, которое только можно вынести. Это поистине самая ужасная пытка.

Толпа – это образ жизни; он может быть жалким, он может быть бедственным, но так живут все. Если кто-то проснется и увидит, что все спят и видят кошмары – страдают необоснованно, создают иллюзии, которые не опираются на действительность, – на этого человека будут смотреть как на врага. Он лучший друг, но он обречен на то, что на него будут смотреть как на врага.

Такова вся история человечества: на друзей смотрели как на врагов, а на врагов смотрели как на друзей.

Я сею тишину вокруг себя. Это следствие моей внутренней тишины. Когда я нахожусь на рынке, естественно, все чувствуют обеспокоенность, унижение, несоответствие – их убеждения рассыпаются; иначе какую я могу представлять опасность?

Я опасен только тем, что они живут в мире ложных убеждений, а я делаю все возможное, чтобы дать им понять: во что бы вы ни верили – это вздор, и если вы не отбросите это, вы не сможете прийти к переживанию блаженства, вы не сможете соприкоснуться с истиной как она есть.

Я буду продолжать делать это, потому что я не могу даже представить, что нет ни одного шанса разбудить человечество – если не сегодня, то завтра; если не я, то кто-нибудь еще. Но утратить надежду значит отказаться от всех возможностей будущего роста человеческого существа. Поэтому я буду продолжать, пока буду чувствовать свою правоту… а они будут продолжать сторониться, пока будут чувствовать опасность.

Даже если удастся воспламенить нескольких человек, этого будет достаточно, более чем достаточно. Потому что эти несколько человек воспламенят еще нескольких человек. Это может быть как лесной пожар.

Беспорядок, волнения, уродства окружающей жизни должны быть уничтожены, но они не могут быть уничтожены тем, кто использует разрушительные методы. Они могут быть уничтожены только тишиной, умиротворением, любовью, состраданием.

Ошо, находиться в твоем присутствии – такое прекрасное переживание. Мы называем его беседой. Это слово кажется мне настолько ничтожным по сравнению с тем, что здесь происходит. Существует ли слово в каком-либо из языков, которое сможет хотя бы показать, если не пояснить, что происходит между мастером и учеником?

Ни в одном языке нет слова для обозначения взаимопроникновения мастера и ученика. Это самое странное явление в жизни. Это не взаимоотношения, это что-то гораздо более глубокое, более величественное, более беспредельное. Стоит вам только познать вкус бытия учеником, как задачей мастера станет помочь вам отбросить его – ученический образ мысли: он настолько удовлетворяющий, настолько цельный, что никто не хочет от него отказываться.

Говорят, что Махакашьяп, один из учеников Гаутамы Будды, никогда ничего не говорил. Снова и снова спрашивали его другие ученики – ведь он был великим философом, прежде чем пришел к Гаутаме Будде; у него были тысячи последователей; он был одним из умнейших людей, окружавших Гаутаму Будду, возможно, следующим после Гаутамы Будды: «Почему ты молчишь? Почему ты не говоришь ничего?»

Из-за того, что ученики постоянно донимали его, он в конце концов сказал: «Дело в том, что я не хочу ничего говорить, потому что не хочу выходить из ученичества. Что-то сказать, обнаружить себя, стать значительным в глазах Гаутамы Будды опасно. Я хочу сидеть в углу и просто наслаждаться присутствием мастера. Я пришел в поисках истины, но теперь у меня нет никакого желания делать это. Я пришел сюда в поисках просветления – я отбросил эту мысль. Просто находиться в присутствии этого человека: чувствовать его изливающуюся любовь, его тишину, проникающую в каждый уголок моего существа, – уже так много, что просить большего просто неблагодарно».

Вот парадоксы жизни: Махакашьяп стал первым, кто достиг просветления. Его тотальности в ученичестве было достаточно, чтобы сделаться просветленным. И единственное, что о нем сказано в буддистских писаниях, – это то, что он рассмеялся. Это был первый раз, когда он хоть как-то выразил свои чувства.

Будда посмотрел на него и спросил: «Махакашьяп, ты никогда не разговариваешь – почему ты смеешься?»

Он ответил: «Это забавно! Я пытался затаиться, чтобы не попасть к тебе в поле зрения. Здесь так много жаждущих просветления, истины, предельного, что я подумал: „Пусть достигнут они; я могу подождать. Ожидание так прекрасно“. Мне пришлось рассмеяться, потому что я первым вступил в мир просветленных, хотя никогда об этом не просил».

Будда сказал: «Это случилось потому, что ты никогда об этом не просил. Ты, по сути, даже отбросил всякое желание достигнуть этого. Ты приближался к этому, ты даже стал бояться, что это может случиться, поэтому ты прятался по углам и никогда не задавал вопросов. А я знал, что с тобой это произойдет первым – прежде чем с кем-либо еще, – поскольку именно эти качества и нужны. Невольно ты выполнил все условия. Не сердись на меня; я не имею отношения к этому. Только ты ответствен за то, что случилось».

Махакашьяп ответил: «У меня только одно желание: хотя я и стал просветленным – и это потрясающее переживание, – пожалуйста, позволь мне, пока ты жив, не уходить куда-либо еще. Позволь мне оставаться в твоей общине, куда бы вы ни направлялись».

Это была передвижная, странствующая коммуна: пару дней здесь, пару дней в другом месте.

Будда сказал: «Я не могу сказать тебе „нет“; ты никогда ни о чем не просил».

Махакашьяп всю свою жизнь оставался с Гаутамой Буддой. Когда Гаутама Будда умер, он начал говорить. Когда его спросили почему, он ответил: «Теперь я должен создавать ту же атмосферу для тех, кто не изведал вкуса ученичества. У меня не было намерения становиться мастером, но судьба не позволила мне им не стать. Я хотел умереть прежде, чем Гаутама Будда, чтобы мне не нужно было нести эту ношу». Он стал одним из великих мастеров – того же уровня, что и Гаутама Будда, – и он выпустил не одно поколение великих учеников и великих мастеров.

Я рассказывал о дзен: Махакашьяп был первым (не Гаутама Будда), кто положил начало процессу, кульминацией которого явилось дзен. Именно его ученик, Бодхидхарма, принес эту весть в Китай. И, возможно, Гаутама Будда согласился бы не со всем, что составляет дзен, потому что настоящий мастер дзен и его основатель – это Махакашьяп, который тотально отличался от Гаутамы Будды: менее серьезный, с чувством юмора, абсолютно лишенный самолюбования.

Человек, который в конечном итоге сыграл решающую роль, был Бодхидхарма; он вышел из пятого поколения учеников Махакашьяпа. Он был исполнен решимости придать дзен особый характер, которым тот обладает и поныне.

Бодхидхарма пошел даже дальше, чем Махакашьяп. У него отличное чувство юмора, он очень открытый, не ведающий правил и норм поведения, очень скромный и невинный, не имеющий философского образования, говорящий очень просто. Но простые слова в устах такого человека, как Бодхидхарма, приобретают такую свежесть, такую значимость – намного большую, чем может иметь какой бы то ни было философский язык.

Философские слова неопределенные, невыразительные, громоздкие – много шума из ничего. Бодхидхарма говорит телеграфически точно: если хватит десяти слов, он не употребит одиннадцать.

Никто не мог и предположить, что этот малый источник, возникший в таком молчаливом человеке, как Махакашьяп, станет одной из самых благородных и совершенных форм духовности. У Махакашьяпа есть такое качество, как смиренность: он был таким смиренным, что отбросил даже саму мысль о просветлении, о достижении истины. Конечно, он практиковал в присутствии своего мастера: он готов отказаться от всего – включая поиск истины. Если Гаутама Будда окажется в аду, он тоже хотел бы попасть в ад; ему неинтересно оказаться в раю.

Это странное явление, о котором на Западе не имеют понятия. Там есть учащиеся, там даже знают слово «ученик», но там никогда не достигали всей глубины этого экзистенциального переживания. В английском слово «ученик» происходит от того же корня, что и «дисциплина», и исконное значение слова «ученик» – «способность услышать».

Все слышат, но не так, как ученик. Все слышат, поскольку у всех есть уши. Но ученик слышит не только ушами, но и всем своим существом, всем сердцем. Слушая, он не задумывается – правда это или нет. Это путь слушателя. Ученик просто пьет это знание, впитывает, позволяет ему проникнуть в каждую клеточку своего существа.

Кульминация ученичества – это посвященность. Когда ученик хорошо подготовлен, он переходит на новую ступень, которая означает посвященность. Теперь он не чувствует разграничения между собой и мастером. Теперь тела два, но душа одна. Теперь он даже слышит то, что не было произнесено, он понимает то, что не было обозначено. Он начинает чувствовать вибрацию самого существа мастера. Посвященность абсолютно неведома Западу.

Ты прав: то, что происходит здесь, не принадлежит этому миру. Оно в этом мире, но не принадлежит этому миру. Мы стараемся привнести другой мир – тайно привнести его в этот мир.

Ошо, волшебным ключиком ты открыл для меня выход за пределы дуальности, но одно дело – услышать, а другое – пережить. Вчера ночью случилось чудо. Я люблю азартные игры, и переступить порог казино для меня то же самое, что для других людей быть укушенными змеей в язык и в то же время оставаться в сознании. Вчера ночью мне удалось остаться свидетельствующим впервые после многих попыток; я потерял деньги, но победа неотождествленности не может быть куплена ни за какие деньги в мире. Ошо, я так счастлив.

Я тоже счастлив.

Неважно, где случается осознанность; важно, что она случается. Если это происходит в казино, тогда казино становится храмом, священным местом. У большинства людей это не случается даже в храмах, в синагогах, в церквях. Для них эти места не святые, потому что они не испытали там ничего священного.

Место не считается, действие не считается. Считается то, можешь ли ты это сделать, абсолютно не отождествляясь. Пусть это происходит в различных ситуациях – и твое существо будет все больше и больше расцветать.

Ошо, странная история произошла со мной однажды, когда я была маленькой девочкой, возможно, лет одиннадцати или двенадцати. Это произошло на каникулах; я была в ванной комнате и посмотрела в зеркало, чтобы выяснить, опрятно ли я выгляжу. Потом я внезапно обнаружила, что стою на полпути между своим телом и зеркалом, наблюдая, как я сама смотрю на свое отражение.

Это развеселило меня – видеть сразу три «я», и я подумала, что это, наверное, фокус, которому можно научиться. Потом я попыталась показать это своей подруге и попробовала сама проделать это еще раз – но безуспешно. Оглядываясь назад, не могу сказать, что это было свидетельствование; это было ощущение, будто моя сущность вышла из физической формы. Важно ли понять, что случилось с той маленькой девочкой?

Это случается со многими детьми, но вследствие того, что окружающая атмосфера не способствует осознанности, такие переживания не одобряют родители, школа, друзья, учителя. И если ты расскажешь, что случилось с тобой, люди будут смеяться, и ты сама начнешь думать, что что-то пошло не так, что это было неправильно.

Например, все дети во всем мире любят кружиться. И все родители будут останавливать их и говорить: «Ты упадешь». Это правда, есть вероятность, что они могут упасть. Но это падение не причинит особого вреда.

Но почему детям нравится кружиться? Пока кружится тело, маленькие дети могут видеть, как оно кружится. Они больше не отождествляют себя с ним – и это такое новое переживание.

Они отождествлены со всем – отождествлены с ходьбой, отождествлены с едой, отождествлены со всем; что бы они ни делали, как правило, они отождествлены. Кружение – это такое переживание, когда чем быстрее тело движется, кружится, тем меньше возможность оставаться отождествленным.

Скоро они отстают; тело кружится, но их существо не может кружиться. В какой-то момент оно останавливается и начинает наблюдать, как кружится собственное тело. Иногда оно может выйти за пределы тела. Если кружащийся ребенок не останавливается, а продолжает двигаться – кружиться и вращаться на месте, – тогда его сущность может выйти и понаблюдать за ним.

Нужно одобрять и поддерживать такие действия и спрашивать ребенка: «Что ты чувствуешь?» – и говорить: «Это переживание – одно из самых значительных в жизни, поэтому не забудь его. Даже если ты упадешь, ничего не случится; в этом нет ничего, что могло бы навредить. Но то, что ты приобретешь, бесценно». Но их останавливают и в этом, и во многом другом.

У меня было свое детское переживание… Была в моем городе полноводная река – никто даже не пытался переплыть ее в половодье. Она становилась огромной. В обычное время это была маленькая речка, но в сезон дождей ее ширина была, по меньшей мере, с милю. Течение было очень сильным – невозможно было устоять. И было очень глубоко, так что в любом случае там нельзя было стоять.

Я любил это время. Я ждал сезона дождей, потому что это всегда помогало… Наступал момент, когда я чувствовал, что умираю, потому что устал, но еще не вижу противоположного берега, а волны высокие и течение сильное… И не было пути назад, потому что другой берег был так же далеко. Наверное, я находился посередине: было одинаково, что в одну сторону, что в другую. Я был вконец уставшим, и вода тянула меня ко дну с такой силой, что наступал момент, когда я осознавал: «Нет возможности жить дальше». И в этот момент я вдруг видел себя над водой и свое тело в воде. Когда это случилось впервые, это было очень пугающее переживание. Я подумал, что, должно быть, умер. Я слышал, что в момент смерти душа выходит из тела: «Если я вышел из тела, то я мертв». Но я видел, что тело все еще пыталось достичь противоположного берега, поэтому я следовал за телом.

Так впервые я осознал связь между своим существом и телом. Они связаны прямо под пупком – на два дюйма ниже пупка – чем-то похожим на серебряную веревку, серебряную нить. Это не материя, но она сияет как серебро. Каждый раз, когда я достигал противоположного берега, мое существо возвращалось в тело. Первый раз было страшно; потом это стало восхитительным развлечением.