Прятаться больше не с кем

– Мне спать не на чем.

Фил что–то бубнит спросонья, я улавливаю слова «говно собачье» и «подержи ключ». Миднайт прислоняет палец к губам – тсс – скидывает одеяло, ну вот, она спит голой, и толкает меня на кухню.

– Дэнни, в чём дело?

– Мне негде спать.

– А диван? Что случилось с твоим..

Она поняла, о чём я. Чтобы быть понятым, пришлось говорить, рассказывать ей – нужно будет позже оценить этот опыт, если будет ещё такая необходимость. Миднайт чешет скулу, что–то придумывает, но тут и придумать нечего.

– Сможешь сегодня поспать на полу? Завтра в «Икее» новый купим.

Да я бы и комнату сменить не отказался, а может и квартиру, но это всё не сейчас, не сейчас.

– А этот выкинем.

Вместе с моими воспоминаниями? Было бы отлично!

– Как..

– Как он тебя вылизывает?

Я опередил её и сказал вслух. Не хотел я этого, что за дерьмо. Нда..

– Тебе правда интересно?

Будет интересно, спрошу у Рэ. Твоя версия меня не ебёт. Миднайт, Миднайт, Миднайт, Миднайт.

– Дэнни?

– Нет, не интересно. Пока.

И я всё прокручиваю её взгляд, когда увидел их в темноте, её пизду, его хуй, ебля, не могу заставить себя не смотреть даже в своём собственном сознании, не могу отключить. Улыбаюсь Миднайт и иду спать на пол. Откуда эти ЧУВСТВА? Почему они появились? Они не нужны мне, подавить их я не могу, дискомфорт перевешивает все удовольствия, за три года накопилось столько впечатлений, что не всё запомнилось, что–то забылось, что–то вытеснено, они мне нужны, я ими давлю тень Вика в своей голове, но задавить хуй Рэ не могу. Неужели мои впечатления настолько слабы? Или я слабак, не могу справиться с ЧУВСТВАМИ, с размерами, формами, позами, глубиной проникновений..

Нет.

Нет.

Отъебись от меня. Отъебитесь от меня, а.

Party 10

Привет, Кей. Так много хочется тебе сказать, что я, пожалуй, промолчу. Лёд уже сошёл, а ты даже не сдвинулась с места. В платье от «Fred Perry» ты выглядишь хорошо, но если считаешь, что плохо, то я не буду тебя разубеждать. Я покрасил потолок наконец–то, теперь седые волосы не так сильно бросаются в глаза. А ты? Что там с твоими волосами? Они тебя всё ещё бесят, а, Кей?

Зачем, для чего куда–то тащить человека, который хочет остаться на месте? Хочет обратно в свои пятнадцать или шестнадцать, когда слова о том, что жить уже надоело, ещё могут кого–то если не напугать, то насторожить, принять во внимание, что «есть проблемки» и проблеск в сознании может не наступить. Подчинение, монархия, когда тебе необходим кто–то, кто будет тобой «управлять», по чьим шаблонам ты будешь делать или не будешь, сидеть – стоять, и тебе нужен не папа, а коп – как ты его ни назови – без принуждения ничего не получается, выбор слишком большой, но когда по спине херачат палкой, решения приходят быстрее.

Лежал снег, но было достаточно тепло, чтобы гулять по бульварам. Мы шли с Тверского на Яузский, Кей, Джон и я. Кей не стала выпивать, а я зашёл в «Алые паруса» и взял 4 бутылки «Хобгоблин вичвуд» и какую–то шаурму с овощами и без мяса, холодную. На тротуарах было мокро и грязно – как обычно в Москве – и от сильной влажности подмерзали руки, а мои пальцы, подушечки пальцев, теряли чувствительность. Мы прогулялись и остановились в небольшом сквере на Воронцовом поле, около Садового. Одну бутылку я выпил на ходу, теперь могу выпить остальное.

Кей легко смеялась, ни мне, ни Джону не нужно было напрягаться, чтобы рассмешить её, приходилось только повышать голос, чтобы быть громче Садового. Мне накатило, Кей и Джон спорили о какой–то не имеющей значения херне, я пошёл отлить, мысли забегали, пока я смотрел на тонкие зелёные прутья забора, я понял, что

«Усадьба. Традиционная русская семья, большой дом, родовое гнездо, дети, дети, дети, дети – семь, восемь – сколько получится, вставать в 4 утра, перепихнуться, идти доить корову, любить её, выращивать, а потом сунуть ей нож в шею, хорошая коровка, мы тебя выжали, а теперь что ты можешь сделать, только мычать, хрипеть и смотреть на меня грустными глазами, пока я режу тебя, ну, ну, сейчас всё кончится, если перерезать нужную артерию, где же она, бульк, не ори ты так, не мешай мне думать. На лугу ещё несколько смертниц, не забыть подоить их, ой, курочки несут яйца в корзинках, а вот на тебе, курочка, топориком по шее, кис–кис–кис, ммм, держи–ка куриную голову, милый котик. Баня, огороды, картошка, убийства из–за доброты, мороз, печка, дым стелется по земле, речка, зацепиться за корни деревьев и не всплыть, и чтобы течением унесло. Традиционная русская семья. Усадьба. Родовое гнездо».

– это поебень, где я, а где деревня, гуси–лебеди и тёплая коровья кровь по утрам. Возвращаюсь к Джону и Кей. Стою и слушаю, о чём они говорят, не вмешиваюсь.

Ощущаю, что слегка пьян. Говорю Джону

– Подожди, хочу сказать кое–что.

– , мысленно формулирую – звучит хорошо, но когда я начинаю говорить, моя речь превращается в какие–то просьбы перепившего бомжа.

– Кей, бля..

Они оба взрываются хохотом.

– Я, бля, хочу, бля, спросить тебя, бля..

Нда. Я ведь не настолько пьян. Или я знаю ответы заранее, поэтому не утруждаю себя чистотой речи?

– Вот о чём..

Педики, засранцы, прекратите ржать хотя бы на минуту.

–

Я смотрю на них, они типа сдерживают смех, делают серьёзные лица, вдыхают и выдыхают, попёрдывают губами, мне не смешно, мне даже обидно, но нужно закончить «речь», даже если «нужно» никому не нужно, как я понимаю.

– Кей.

Она хлопает глазами и ржёт.

– Выходи за меня замуж.

Джон охуел и замолк, Кей продолжает хлопать глазами и растягивает рот в улыбке, уже не ржёт, как её лошади в воображаемой усадьбе. А я–то сейчас как раз чувствую себя ишаком из соседнего дома. Они оба разглядывали меня секунд десять, столько же длилась тишина. Потом они снова взорвались. Я закурил и продолжал смотреть на них.

– Нет, Рэ, я не готова.

– Рэ, а где кольцо? Цветы, открытки с приглашениями.

– Нет, Рэ, я не готова.

– Рэ, а костюм?

– Нет, Рэ.

– Рэ, а.

– Нет.