Прятаться больше не с кем

– Становится больно.

Я сажаю Кей на бетонный блок, прошу её поставить ноги на него же. Подхожу, мы целуемся, она ложится на спину, мышцы её влагалища напрягаются – мне понадобилось всего несколько движений – и я готов. Сперма стекает с лобка Кей, вытекает из её пизды, смешанная с кровью, скрывает все эти плохо выбритые участки, время вязнет в этом потоке, Кей оживает, когда я вытираю выделения влажной салфеткой, мягко прикасаясь ко всё ещё возбуждённой коже. Она ведёт себя как ребёнок после посещения зоопарка.

– Уууф, ну, было круто, хахахахаха. Спасибо!

Кей приподнимается, садится на бетонный блок, массирует грудь.

– Интересно, нас кто–нибудь видел?

– Тебя это сильно волнует?

– Нуу..в какой–то степени, хахаха. Меня бы возбуждала слежка, если бы я точно о ней знала. А так..

Красный. Первым делом нужно перейти на красный. Нежный розовый – не мой цвет, значит кровь не приливает в необходимом количестве. Кому будет нужна эта донорская доза? Её просто не примут. А если примут, то не станут никому переливать. Твой гематоген – это я. Мощная струя выбивает все недосказанности и утайки из–под ободка твоего унитаза, из–под ободка твоих глаз, каблуки высекают искры, подсвечивая пляски близких к бытовому помешательству. Твоя искра – это я. Одна единственная. Тебе хватит, ты всё равно не сможешь её переварить, не сможешь потушить или разжечь заново. Когда низкие облака скрывают верхних жителей Москвы–сити, нет никого, кто бы сомневался в их существовании. Тебе легче просто поебаться со мной, чем объяснять, почему это невозможно. Легче, чем объяснять, куда исчезло НЕТ из твоего личного набора слов.

Кей принялась шнуровать свой корсет. Я уже натянул шорты и курил, разглядывая масляные разводы на Яузе сквозь ветки деревьев. Какое продолжение тут просматривается? Как бы это выяснить ненавязчиво, скользнув рукой под тугой каркас корсета, вылизав её наждачной бумагой – ей это понравится, низким голосом нависнуть в пригородной электричке, объявляя станции, на которых она уже не сможет выйти, что дальше, Кей, мы могли бы поспать, но кровать слишком узкая для двоих.

– Хочу ещё, только не здесь.

И не сегодня – сначала вытри кровь с моих губ, она безвкусна, как ты иногда, но она ярче, её лучше видно, она привлекает ненужное внимание, в следующий раз я покрашу тебе ногти – твоей собственной вагинальной кровью. Ты не так часто их красишь, но обычно выбираешь оттенки менструального цикла.

– Я готова. Пойдём?

– Ты домой?

– Да, обещала помочь бабушке с какой–то хернёй по дому.

– Бабушка тоже считает это хернёй?

– Хахаха, я не знаю. Просто обещала помочь и всё.

– Тогда пойдём.

Кей в балетках, кровавая мозоль отчётливо видна в её походке – она прихрамывает. Я беру её под руку, мы идём и молчим.

Около метро мы прощаемся, договариваемся, что пообщаемся чуть позже и Кей, уже спускаясь по лестнице в тоннель, вполоборота кричит:

—

Нет, не кричит. И это не Кей.

Она медленно наступает на ступеньки и не оборачивается. Постепенно теряется из виду, замолкает шум опаздывающих электричек.

«Кости. От неё остались только кости. Но ничего, потом она располнела на гормональных. Пухленькая, как обожравшийся щенок. И такая же неуклюжая, движения стали плавными, долгими, контроля над ними стало меньше, реакции замедлились. Кушала столько же или даже меньше, но всё выблёвывала в туалете или в ванной, включив душ на полную – думала, никто не услышит. Ха, внимания только привлекала больше. Теперь её легко обездвижить, можно, конечно, подстраховаться и привязать к стулу или к кровати, как раньше, но она всё равно далеко не уйдёт и кричать не будет. Тут же не только гормональные. Да хоть обкричись».

Кей вообще не кричит. Она молчит и использует силу.

Party 5

Впервые я попробовал траву именно с Пеликаном. Мы встретились около дома культуры минут за 15 до начала занятий, весной, и это был один из редких дней, когда мне не хотелось играть даже на любимом духовом инструменте. Вместо этого можно было пойти попинать мяч или подёргать рычажки контроллера плэйстейшн, ни в одном из этих занятий сильно не напрягаясь. Но я выбрал тенор и общество Пеликана.

Он веселился как обычно, скакал по ступеням, картавил свои безобидные проклятия и курил практически без перерывов. Всё–таки остановился, подошёл ко мне вплотную и зашептал, шагая на месте и извиваясь как раненый удав:

– Теперь твоя очередь.

Улыбнулся, широко, насколько позволил рот, поправил серьгу в ухе и вынул из кофра самокрутку.

– Что это?

Я был недостаточно испорченным, чтобы прочитать этот жест. Секс и рок—н—ролл уже есть, а о наркотиках я не думал – любые мысли отшибало "Очаковское крепкое", 2.25 после обеда.

– Покури.

– Я уже накурился, не хочу сейчас.

– Так, Рэ, ты меня обижаешь. Поджигай и затягивайся, только дым задержи, не выдыхай сразу.

Хуй с тобой, Пеликан.

Он бьёт мне с правой в плечо, я замахиваюсь ногой, Пеликан закрывает яйца и грудь руками. У него зубы сейчас от такой улыбки повываливаются, думаю я, и глаза – он таращится на меня, ждёт, волосы взъерошены, блядь, королевский пингвин – я пытаюсь вспомнить размеры. Раскуриваю. Вдыхаю. Задерживаю. Секунд на 5–7. Выдыхаю.

– Ещё, ещё!

– пингвин засуетился, забегал вокруг меня, хлопая ластами и хватая себя за щёки. Или он бил себя по щекам, потому что пальцев на ластах нет. У меня нет для тебя рыбки, думаю я, можем вместе сходить и купить, если настаиваешь.

Я делаю вторую затяжку. Задерживаю. 5–7 секунд. Выдыхаю. Отдаю самокрутку пингвину. Он трёт глаза и спрашивает, курлыкает и пищит, мне трудно его понять. Я прикладываю усилия:

– Ну как?

– Хорошо. Смешно и расслабленно.

– Отлично! Сейчас я добью и пойдём разыграемся.

Во что пингвин хочет играть? У меня нет с собой рыбы. А у него нет яиц – не потому, что я их не вижу, а потому что он не самец? Ну, я так думаю. Если бы у него было яйцо, мы могли бы сыграть в «я, пингвин, несу яйцо».  Проигравший моет вольер и выносит дерьмо.

Эти внутренние диалоги меня сильно рассмешили, перестать смеяться я не мог, сделал небольшой перерыв, когда пингвин, мыча и толкаясь, протянул мне клюв с зажатым в нём пузырьком – капли для глаз. «Нафтизин» или что–то вроде.

– Закапай себе в каждый глаз по несколько капель, а то нас спалят. Рэ, я серьёзно, давай уже.

– с деланной обеспокоенностью чирикал он. Я не понимал причины его беспокойства. Глаза. Капли. Где связь? Можно надеть очки. Нет, наш военный будет против – типа всё строго, типа мы – его личная духовая гвардия, «пойдёшь служить в оркестр – тебя ещё и в жопу поцелуют, и трубу будут натирать каждый день». Натирать трубу каждый день.. Дуть в трубу.. Кто будет дуть в мою трубу? Надо не дуть, а играть, издавать приятные звуки, когда хранилище переполнится, всё выйдет наружу.. Клапан. Надави на клапан – и потечёт. И это в армии?! Дунь мне в жопу, полковник, а то на клапан давит. И всё выйдет наружу, потечёт, как..

– Рэ, пошли. Ты весь флакон уже вылил себе на ебало.

Пингвин или Пеликан выхватил у меня пузырёк, залил мне глаза какой–то хуйнёй, вызывающей слёзы, и начал подталкивать ко входу в дом культуры. Я отбивался, искал платок, чтобы протереть глаза и лицо. Нашёл. Как—то неуклюже вытер влагу или, скорее, просто размазал её. Когда мы вошли, военного ещё не было, трое наших сидели над каким–то журналом с обзором игр, инструменты стояли в стороне.

Один из оркестрантов, Пит, подняв глаза от журнала:

– О, Пеликан, ну ты как всегда. Играть–то сможешь?