Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 1

Рассказал он о своей беде друзьям, те сочувствовали, но помочь ничем не могли. И только один человек принял в нём участие – Ковалевский. Он помог Боре поступить на службу в контору Госстраха, имевшуюся в Шкотове.

Страховой агент Сахаров, заведующий, в прошлом служил в страховом обществе «Россия» (таблички с названием этого общества Борис видел почти на всех домах Шкотова), а теперь работал в государственном страховом обществе, открывшем контору в Шкотове с начала 1924 года. Ему предстояло перестраховать все крестьянские домовладения в Шкотове и в окружающих сёлах и деревнях в это новое общество.

Дело это было нелёгкое, ведь при страховании каждый хозяин должен был заплатить некоторую сумму, а крестьянская мошна всегда открывается туго, тем более для этого не совсем понятного дела. Пожары в Шкотове были большой редкостью, неизвестно ещё, будет ли гореть их дом, а деньги, хоть и небольшие, нужно было выкладывать теперь.

Кроме того, многие считали, что раз они уже застрахованы в обществе «Россия», то при несчастье получат свою страховку. Предстояло каждому разъяснить, что того общества теперь уже не существует, и что их страховка пропала. Это не особенно утешало слушателей, про себя думавших: «А ну как и это общество прогорит, и опять наши денежки зря пропадут?» Объяснить им разницу между частным страховым обществом «Россия» и государственным Госстрахом было нелегко.

По имевшимся штатам Сахаров имел право нанять себе помощника и, желая услужить секретарю волисполкома Ковалевскому, он согласился на его просьбу принять Алёшкина.

Скажем сразу, это поприще для Бориса оказалось неудачным: ходить по дворам и выканючивать у упиравшихся хозяев страховые взносы ему было не по сердцу. Кроме того, выяснилось, что Сахаров в этом деле ведёт не совсем честную игру: он умышленно оценивает страхуемые строения в более высокую сумму, а в выдаваемом документе пишет меньше, получает с хозяина поэтому больше денег, чем приходует в своих книгах. Борис это заметил, сказал своему начальнику, чем вызвал его гнев. А когда он заметил, что в ведомости на жалование против его фамилии стоит 30 руб., а получил он только 25, он сказал об этом Ковалевскому. Тот устроил Сахарову скандал, ну и, конечно, в результате этого Алёшкин был немедленно из конторы Госстраха уволен.

Ни он, ни Ковалевский по своей беспечности не дали хода этому делу, но, кстати сказать, Сахаров, видно, всё-таки испугался полного разоблачения, потому что месяца через два сам из Шкотова исчез, передав свои дела какому-то новому человеку, прибывшему из Владивостока. Но это произошло потом.

В настоящее время Борис остался без работы, а так как к семье он ехать уже и сам не хотел, то нужно было искать что-нибудь другое. И вот совершенно неожиданно работа нашлась, и, на взгляд Алёшкина, интересная и очень выгодная.

Приближалось лето, пора появления в Приморье, и в Шкотовском районе, конечно, тоже, хунхузов, белобандитских банд. Шкотовское ГПУ на этот раз разрешило проводить борьбу с бандитами иными способами: не мобилизовывать всех коммунистов и комсомольцев в большие малоподвижные отряды ЧОН, а создать при отделе два-три отряда по 25–30 человек, в которые набрать молодых ребят, зачислив их на жалование, и бросать эти отряды по первой тревоге в необходимое место. Они, хотя по численности и меньше хунхузских банд, зато будут хорошо вооружены, обучены и более подвижны. Хунхузы с такими отрядами в настоящие бои вступать не будут, а после первых же перестрелок, бросив приставших к ним белобандитов, постараются выйти из боя и убежать. Группы же белых, привозимых хунхузами, состояли из 10–15 человек, и отрядам ГПУ с ними справиться будет легко.

Вот и начали в Шкотове создаваться такие отряды. Прежде всего, в них набирались комсомольцы и коммунисты. Жалование бойцам отряда полагалось 52 рубля золотом, деньги по тому времени большие (учительница получала 36 рублей, немногим больше и отец Бориса). Несмотря на отговоры Ковалевского, Софьи Григорьевны и других знакомых, Борис записался в этот отряд.

Ещё в отряде ЧОН он изучил пулемёт Шоша (ручной), бывший тогда самым распространённым ручным пулемётом, поэтому его назначили пулемётчиком. Конечно, в отряде были пулемётчики и получше него, так как в отряд записались многие бывшие партизаны. Они все знали, что им предстоят частые и длительные походы, а пулемёт весил, по крайней мере, в два раза тяжелее любой винтовки и почти в три раза – японских карабинов, которыми вооружены были почти все бойцы отряда. Но парень этого ещё не понимал и очень гордился своей новой должностью. Не понимал он также и того, что в любом бою противник старается вывести из строя, прежде всего, командира, а затем пулемётчика.

Командиром отряда назначили чекиста, ни фамилии, ни воинского звания которого никто не знал, все звали его просто Жак. Этот молодой, сухопарый, энергичный, кудрявый человек обладал хорошими командирскими способностями. Он сумел сколотить из разношёрстного народа, собранного в отряд, в течение двух недель боеспособную дисциплинированную единицу. Правда, первые две недели после организации отряда занятия в нём, изучение оружия, строя и практической стрельбы, проходили почти целыми днями с утра и до позднего вечера, но, когда Надеждин, ставший к тому времени заместителем начальника Шкотовского ГПУ, проверил действия отряда, он остался доволен.

Правда, Борис немного разочаровался в своём Шоше: при проведении практических испытательных стрельб, проводившихся в каменоломне, он поразил поставленные в двухстах шагах от него мишени, но этот окаянный Шош так навозил его животом по каменному ложу, на котором он лежал, что не только порвал ему гимнастерку, но и поцарапал кожу живота. Старые партизаны знали эту особенность Шоша и только посмеивались, глядя, как пулемётчик, кряхтя, чешет свой пострадавший живот. А заместитель командира отряда, бывший избач из села Майхэ, Силков, посмеиваясь, сказал:

– Ты, Борис, в другой раз для своей позиции место помягче выбирай!

Однако Надеждин, зная, как тяжёл этот пулемет, предложил командиру отряда прикрепить к нему двух человек с тем, чтобы носить его по очереди. Кроме того, он приказал рожки с запасными патронами к пулемёту распределить между всеми бойцами отряда и лишь непосредственно перед боем отдавать их пулемётчикам.

Вторым пулемётчиком в отряде назначили комсомольца, недавно приехавшего в Шкотово, Жорку Олейникова. Это был чёрненький невысокий юркий паренёк старше Бориса года на два. Он уже успел послужить на торговом флоте, но затем ушёл на берег, чтобы окончить школу II ступени. После окончания школы работы он не нашёл, поехал в Шкотово и, узнав там об отряде, обладая склонностью к приключениям, записался в него.

С Алёшкиным они как-то сразу подружились, очень часто вместе возились с пулемётом при его чистке и разборке, это и послужило причиной назначения Жорки вторым пулемётчиком. Оба новых приятеля были довольны.

Ещё раньше, летом, сразу по организации отряда, после строевых занятий Борис решил испробовать силу новичка. В 1923 году один из учителей, учившийся на курсах, обучил Бориса нескольким приёмам французской борьбы. Когда бойцы отряда, отдыхая, собрались в кучку на плацу между казармами, где проходили занятия, и занялись обычной болтовнёй, Алёшкин предложил Жорке помериться силами. Он полагал, что справиться с этим пареньком, бывшим ниже его почти на голову и очень тоненьким, будет нетрудно.

На самом деле, оказалось не так: Жорка тоже знал приёмы этой борьбы, причём, как оказалось, больше и лучше, чем Борис, и тот не успел опомниться, как под громкий хохот окружающих оказался положенным на обе лопатки. Это поражение обескуражило его, но не вызвало злобы к победителю, а наоборот, кажется, только ещё больше сдружило их.

К концу подготовки отряда Борис получил второе письмо из Владивостока, на этот раз оно было написано матерью. Письмо это по своему тону и обращению резко отличалось от ранее полученного им письма отца. Анна Николаевна писала, что ей сообщила Софья Григорьевна Гориневская о безрассудном шаге Бори, записавшегося в отряд по борьбе с бандитизмом, само пребывание в котором ему грозит постоянными опасностями, а участие в боях – почти вероятной гибелью.

В то время многие из шкотовских жителей, особенно из числа интеллигентов, не верили в достаточную боеспособность этого отряда.

Мать писала, чтобы Борис немедленно ушёл из отряда и приезжал в город, что она зачислена на учительские курсы по переподготовке учителей и по окончании их, наверно, получит работу, а когда он поступит учиться, то тоже будет получать стипендию.

Конечно, Борис обрадовался этому письму, он увидел, что его новая мама, а он считал её настоящей мамой, относится к нему гораздо терпимее, чем отец, и что с её стороны он всегда встретит и поддержку, и ласку. Но, конечно, ни о каком выходе из отряда он даже и не подумал, однако, написал матери, что по приказанию командира он должен выехать с той квартиры, в которой продолжал жить после отъезда семьи во Владивосток. Все, кто стал членами отряда, должны были сменить свои квартиры. Для чего это было нужно, никто не знал, но приказ выполнили.

Борис, Жорка и присоединившийся к ним Гришка Герасимов, оставивший свою избу-читальню, где он получал всего 18 рублей в месяц, решили поселиться вместе. Они нашли в одной из заброшенных казарм более или менее пригодную для жилья комнату, поставили в ней три солдатские кровати и там и поселились. А вскоре началась их трудная боевая жизнь.

Почти всё время они проводили в путешествиях по сопкам, гоняясь за неуловимыми бандитами, которые после нескольких выстрелов с той и другой стороны быстро скрывались в непроходимой тайге, во множестве распадков и сопок, которыми так богато Приморье и Шкотовский район. Очень часто такие стычки кончались безрезультатно. И лишь иногда,

когда с хунхузами были настоящие белобандиты, те продолжали вести бой, даже тогда, когда основная часть хунхузского отряда была уже далеко. В таких боях, как правило, бывали потери, правда, в основном со стороны бандитов. Бойцы отряда пока получали лишь незначительные ранения.

Первое время отряд из Шкотова выходил сразу при получении известия о появлении хунхузов в том или ином месте района, но потом руководящие работники ГПУ и командир отряда Жак поняли, что так направление выступления отряда известно чуть ли не всем жителям села, а больше половины их составляли китайцы и корейцы. Очевидно, что эта информация передавалась хунхузам раньше, чем отряд успевал прибыть на место, и такой порядок отменили.

Отряд стал уходить из Шкотова тайно, причём иногда нарочно распространялся слух о том, что он отправился в одном направлении, а на самом деле он шёл совсем в другую сторону. Это скоро дало положительные результаты: отряд стал чаще настигать бандитов и навязывать им бой. Такой бой, как правило, приносил хоть частичную, но удачу.

Коммуна, как ребята назвали своё новое жилище, имела самые примитивные удобства: у каждого была солдатская койка с соломенным матрацем и такой же подушкой, укрытая солдатским одеялом, и тумбочка, принесённая тоже из какой-то казармы, колченогий стол, небольшая керосиновая лампа, три эмалированных кружки, такие же три тарелки и предмет их гордости – плетёная из рисовой соломы хлебница, попавшая к ним неизвестно каким образом.

Разумеется, там же находилось и их личное имущество: Борисова корзинка, путешествующая с ним ещё с Николо-Берёзовца, с его зачитанными до дыр любимыми книгами – «Принц и нищий», «Новый швейцарский Робинзон», учебниками, альбомом с марками и кое-каким немудрёным бельишком, Жорин шикарный фибровый чемодан, в котором хранились запасные брюки клёш, старый бушлат, тельняшка и почему-то один том свода законов Российской Империи. Самым богатым был Гришка Герасимов: в его солдатском сундучке лежал совсем новый костюм, состоявший из чёрной суконной гимнастёрки и таких же галифе, и почти новые хромовые сапоги. Из литературы, кроме устава РКСМ и «Азбуки коммунизма» Бухарина, не было ничего.

Между прочим, свои комсомольские билеты все комсомольцы отряда, также, как и партийные, сдали на хранение в партячейку ГПУ.

Уже почти месяц отряд находился в беспрерывных походах и стычках с бандитами, он уже имел на своём счету более десятка убитых и задержанных белобандитов и человек двадцать китайцев, умело расставшихся с оружием, а потому доказать их принадлежность к хунхузам было нелегко. После того, как их держали неделю-другую в камерах при Шкотовском отделе ГПУ, выйдя, они спокойно возвращались в свой отряд. Это злило многих бойцов отряда и в особенности их командира Жака, именно поэтому впоследствии пленных из хунхузов почти не было.

Время шло, а обещанного жалования пока никто в отряде не получил, ходили слухи, что его вообще могут не дать, так как где-то вверху такой расход Шкотовскому ГПУ не утвердили. Это довольно значительно отразилось на положении наших знакомых. Ведь никаких особенных материальных запасов у них не было. Когда они подсчитали свои ресурсы, то оказалось, что в их распоряжении было едва ли 20 рублей. После этого составили строгий распорядок питания: купили за 5 рублей ящик сгущённого молока – 48 банок и стали брать по одной небольшой буханке чёрного хлеба, это должно было составлять их ужин и завтрак. Обедать решили в китайской харчевне, которая находилась рядом с трактиром Пыркова около переезда, в ней можно было поесть порцию лапши или китайских пельменей за 20 копеек. К этой пище ещё добавлялась большая горячая пампушка.

Нужно сказать, что, попав в отряд, все эти активные комсомольцы оказались выключенными из привычной комсомольской жизни, ведь теперь они не знали, когда будут дома, на сколько уйдут из Шкотова и, конечно, от целого ряда комсомольских нагрузок им пришлось отказаться, а между тем иногда времени свободного у них оказывалось довольно много. Но им приходилось проводить его дома: связной мог прибежать в любой момент, и им следовало немедленно явиться на сборный пункт в клуб, вооружиться и выступать.

Делать было нечего, Борис и Жорка пристрастились к шахматам, и если Гриша всё свободное время посвящал чтению, причём читал всё подряд от «Азбуки коммунизма» до «Принца и нищего», то другие двое не отрывались от шахмат, выпрошенных ими в избе-читальне.

Они уже стали привыкать к этой жизни, казавшейся им безопасной и даже временами довольно скучной, как однажды произошло событие, показавшее им всю нужность существования их отряда.

Часа в два ночи в первых числах июля они были разбужены условным стуком в окно. Ничего не спрашивая, быстро оделись, света при этом зажигать не полагалось, и бегом направились в клуб, благо до него было не более полуверсты.

Через полчаса весь отряд был в сборе. Жак объявил, что, по полученным сведениям, в село Хатуничи, находящееся в четырёх верстах за селом Многоудобное, явился большой отряд хунхузов с группой белобандитов. Они ограбили и убили несколько человек из живших в этом селе китайцев и корейцев, ограбили кооперативную лавку, захватили учительницу и избача и направились к следующему селу Новохатуничи, где, по сведениям, намерены сделать дневной привал, а затем следовать дальше. Шкотовскому отряду приказано догнать хунхузов, отбить учительницу и избача, уничтожить белых и постараться захватить побольше пленных. По слухам, за этими хунхузами должен последовать ещё один, более крупный отряд, надо было узнать, где они собирались высадиться, чтобы регулярные части Красной армии могли их захватить при высадке. Для усиления шкотовцам дали второй ручной пулемёт и ещё 10 человек бойцов. Чтобы отряд мог быстрее достичь нужного места, от села Майхэ его повезут на подводах; чтобы в Шкотове никто не узнал о походе, отряд должен был выступить немедленно, а с подводами встретиться не в Майхэ, а на дороге.

Через час, подходя к этому селу, они встретили пять подвод, разместились на них и поехали в направлении Многоудобного. Жак приказал подводчикам не жалеть лошадей, и до села доехали очень быстро.

В Многоудобном находилось человек 15 комсомольцев и 5 или 6 партийцев, все они были вооружены, кроме того, в селе жило довольно много партизан и бывших охотников, поэтому хунхузы, зная, что могут ввязаться в бой, это село обошли стороной и напали на Хатуничи, где партийцев, кроме избача, не было совсем, а комсомольцев – всего пять человек, в том числе три девушки, да китайского и корейского населения (основной объект грабежа хунхузов) жило довольно много.

В это время, уже зная о нападении на Хатуничи, многоудобенские коммунисты и комсомольцы приготовились к обороне. Основная их часть находилась в сельсовете, а на окраине села были поставлены дозоры.

Подъехав к сельсовету, Жак соскочил с подводы и, приказав всем оставаться на подводах, зашёл в помещение. Там он выяснил от комсомольца, прибежавшего из Хатуничей, что хунхузы и бандиты не изменили свой план, а решили остаться на день в Новохатуничах. Они полагали, что в Шкотове об их отряде ещё ничего не известно. Этот комсомолец рассказал, что белые настаивали убить и избача, и учительницу в Хатуничах, а командир хунхузского отряда воспротивился, и их повезли в Новохатуничи, где, вероятно, и убьют. Надо было спешить.

Один из бывших партизан взялся провести отряд из Многоудобного, минуя Хатуничи, охотничьей короткой тропой прямо к Новохатуничам, придётся идти пешком, на лошадях там не проехать, зато путь будет вёрст на пять короче, и они подойдут с той стороны, с которой их хунхузы ждать не будут: они, наверняка, если и опасаются нападения, то со стороны основной дороги.

Жак с этим предложением согласился, после чего последовала команда о разгрузке.

Конечно, всё, что мы только что рассказали, ни Борису, ни его друзьям известно не было, всё это они узнали гораздо позже. Сейчас же, выполняя общую команду, они быстро строились в длинную колонну по одному. При своих походах по тайге они приняли хунхузскую манеру передвижения, то есть шли гуськом, один за другим так, что потом нельзя было установить, сколько человек прошло по этой тропе.

Тропа проходила напрямую через сопки, приходилось продираться через кусты орешника, мелкого дубняка и чёртового дерева с колючками, о которые были порваны не одни штаны. Самое главное, тропа эта заросла высокой густой травой.

Приближался рассвет, погода была ясная, но как это часто бывает в июле, выпала обильная роса, и уже через час ходьбы все были мокрыми по пояс.

По заявлению проводника, до села оставалось не больше версты, хотя за густыми зарослями, покрывавшими сопку, на которой находился отряд, его ещё не было видно.

Жак послал разведку, в которую выделил двух бывалых партизан, в том числе и корейца Кима. Разведка вернулась через час, за это время все успели отдохнуть и даже немного пообсохнуть в лучах появившегося откуда-то сбоку солнца.

Разведчики доложили, что в Новохатуничах действительно находился большой отряд хунхузов, по подсчётам Кима, сумевшего даже пройти за окраину села, их было человек 70. Как он понял из подслушанного разговора, их сопровождало человек десять русских белых. Все они вместе с командиром отряда расположились в доме попа, который их радушно встретил и, видимо, успел уже основательно подпоить, так как из поповского дома доносились песни и ругань. Большая часть хунхузского отряда расположилась в церковной ограде, они отдыхали и занимались дележом доставшейся им части награбленного в Хатуничах добра, там же стояли три телеги с тканями, продуктами и другими вещами, украденными из кооперативной лавки. Около телег сидели связанные по рукам и ногам избач и учительница. Эти возы и захваченных людей охранял всего один часовой.