Дорога на Стамбул. Первая часть

И хоть Калмыков был совершенно не согласен с Осипом, возразить ничего не мог. Более того, рядом с этим здоровенным веселым парнем ему стало и самому казаться, что ничего страшного не произошло.

– А кто хоть? – пытал Калмыкова казак. – Мальчик або девка? Не! – говорил он, жмурясь от удовольствия. – Это хорошо, что в дому-то будет маленький… Через год ходить зачнет, вот и будет в дом радость… Будет как бубенчик кататься! Еще все мы Аграфену благодарить будем… А то как же без маленького в доме – скучно!

– Эх, Осип, Осип! – крутил примасленной головой и непокорным чубом Калмыков. – И в кого ты у нас такой?

А про себя ответил: «В отца своего! В Алексея!» Тот тоже умел вот так-то по-умному, просто разложить самое запутанное… Недаром хоть и был Алексей моложе Демьяна, а Демьян ему в рот смотрел.

Осип ехал, прислушиваясь к посвистыванию перепелов в пажитях и счастливо улыбаясь каким-то своим мыслям.

– Спел бы, что ли? – попросил Калмыков.

– Вторьте! – Зеленов на минуту задумался, какую песню начать. – «Уж ты степь, уж ты степь, ай да сколь она широкая, ну скажем, да вот она и раздольныя…» – начал Осип, и Демьян, давно не певший, с удовольствием подхватил:

– «Конца-краю ей нет…»

– «Конца-краю ей нет», – начал вторую строфу казак. И Калмыков, весь отдаваясь ритму старинного напева, почти бросив вожжи и повернувшись к Оси-пу, подхватил:

– «Что никто в той степи не прохаживал, ну не прохаживал, ай да не проезживал…»

Мерное покачивание дрожек, завораживающая мелодия, степь, медленно кружащаяся вокруг седоков, вылечили Калмыкова от давешней утренней тоски и печали. Он даже дал потачку Осипу: тот попросил разрешения взять в лавке самые маленькие ботинки, с тем чтобы подарить новорожденному «на зубок».

Демьян Васильевич позволил да еще от себя присовокупил несколько ассигнаций.

Расторопный Осип тут же выволок какую-то шелковую тряпицу и красиво перевязал узелок с гостинцами.

Темным осенним садом он прошел к крошечному, чтобы не дай бог кто из мужчин не влез, окошку Аграфениной каморки и осторожно попытался положить узелок на приколыш окна. Но планка была маленькая, узелок не помещался, а привязать его было некуда. Осип несколько раз ронял его и, подхватывая на лету, несколько раз стукнул в стену плечом.

– Кто здеся? – раздался испуганный шепот Аграфены.

– Грунюшка! – сказал Осип. – Это я. – Он выступил перед окном.

Женщина, бледная и простоволосая, за окном куталась в платок.

– Вот прими, значит, поздравление по случаю новорожденного раба Божия и, значит, как водится, на зубок…

Аграфена зажала ладонью рот, и только глаза ее расширились и наполнились слезами.

– От меня, значит, от Демьяна Васильевича… ну, словом, от всех нас… И не сомневайся… мы рады душевно и ты как была, значит, нам родня, так и будешь, – бормотал смущенно Осип. Аграфена отняла руку от трясущихся губ. – Спасибо вам, Осип Ляксеич! Бог попомнит вашу доброту! – низко поклонилась в окне.

И такая искренняя выстраданная благодарность прозвучала в ее голосе, что у казака болью зашлось сердце. Скажи ему сейчас: возьми эту женщину на руки и неси ее подальше от греха, от беды и насмешек – он бы кинулся не раздумывая…

Глава третья. Река Собень. 15 сентября 1876 г.

1. Раков собрались ловить как-то уж больно споро, по-воровски. Демьян Васильевич даже хмыкнул:

– Будто пластуны в набег…

– А что? – сверкнул зубами Осип. – Хошь и мирная, а все же охота. Вдвоем с Никитой отыскали они на чердаке несколько рачниц. Васятка, Христом Богом умолявший взять его с собой, чтобы выслужиться, откопал где-то обрезки такого тухлого мяса, такого вонючего, что даже старая нянька Макаровна, у которой из ноздрей всегда торчал табак, вследствие этой своей страсти неспособная отличить запах уксуса от чеснока, и то зажала нос.

А Васятка приволок свою добычу в дом и ходил с ней за Осипом и Никитой, ноя:

– Ну возьмите… Ну что вам стоит… Пока сама Домна Платонна не взмолилась:

– Да возьмите вы его, весь дом провонял, как на живодерне!

Пришлось взять.

Наловить рассчитывали основательно, потому запрягли старую кобылу Ласточку и припасли пяток ведерных корзин.

Васятка как овод вился около Осипа и путался под ногами, но старался изо всех сил чем-нибудь пособить.

Осип не гнал его, изредка похлопывая по заросшему затылку или нажимая, как на кнопку, на конопатый облупленный нос. Васятка, не избалованный отцовской лаской, млел.

Осипа он обожал. Ему нравилось в этом рослом веселом и крепком казаке все. И то, как Осип ходит, чуть раскачиваясь по-кавалерийски, и как поет, и как запрягает лошадь, а уж когда казак брал в руки хищно отточенную шашку, Васяткина душа воспаряла от восторга под небеса. Да честно сказать, даже видавшие виды старики останавливались у плетня посмотреть и одобрительно кивали головами:

– Картина!

– Ну что, Василь Демьяныч! – сказал Осип хозяйскому поскребышу. – Говоришь, наловим раков-то?

– Должны! – преданно выдохнул Васятка.

– Ну раз должны, тогда конечно… – приговаривал казак, оправляя упряжь.

Настенька вынесла четырехугольную корзинку с крышкой, туго набитую снедью.

Казак перехватил поклажу и поставил в телегу.

– Ого! – сказал он. – Да тут столько, что нам и за всю ночь не съесть! Тут и раков ловить некогда…

– Управимся! – солидно сказал Васятка.

– Ну давай ты будешь раков ловить, а я припасы подъедать, – засмеялся Осип, – как раз и ладно будет.

– Настасья Демьянна, – сказал он девочке. – Айда с нами раков ловить?

Настенька густо покраснела и ничего не ответила. только на кончиках ее длиннющих темных ресниц задрожали две мелкие слезинки. Подавив вздох, она взбежала на крыльцо и, мотнув толстой косой с голубой девичьей лентой, захлопнула за собой дверь.

– Ай я не так сказал? – удивился Осип, подхватывая Васятку и сажая его на телегу.

– Да нет! – зашептал мальчишка, обнимая казака за крепкую шею. – Она вон как просилася, а мамынька не велит!

– Через чего же?

– У нее знаешь… – Васятка защекотал губами Осипово ухо с тяжелой серебряной серьгой. – У нее титьки зачали расти!

– Чего? – не понял Осип.

– Тить-ки! – по складам объяснил Васятка.