Вначале было слово

«Не положено…»

Тогда остается только пустота. И ты в ней тонешь и барахтаешься, и…

Впрочем, вот этого «и» у тебя тоже – нет.

Пустота. Точка…

Он

…Скоро четыре. У меня нет часов, но есть звуки, по которым учишься определять время довольно точно. Завтра уже наступило и превратилось в сегодня. Всего несколько часов и…

Полтора года я не видел женщины, а она, Марта, не видела – меня.

И у меня дрожат руки. Потому, что это – долго. Очень долго. Мы могли бы встречаться гораздо чаще. Но между тем, что говорит закон и лагерное начальство…

Я ее почувствую. Сначала – кончиками пальцев – ее дрожь, ее всхлип, ее кожу. Потом… всю ее почувствую и через нее – себя и время, которое все-таки движется…

– Сколько времени? – шепчет она во сне.

– Без нескольких часов вечность – отвечаю я. – Спи, моя радость. Увидимся завтра.

Увидимся зав…

Здесь текст обрывается.

Эту тетрадь я нашла в почтовом ящике через год и два месяца после Мишиной смерти. Я не знаю, как она там оказалась. Со мной никто не пытался связаться ни до, ни после. Но все тексты написаны его рукой, его почерком. На обложке надпись: «Сказки для Сонечки». Кроме той, которую вы только что прочли, в тетради еще шесть:

«Сказка про почти», «Зимняя сказка», «Дождливая сказка», «Сказка про слишком», «Небесная сказка» и «Счастливая сказка».

Вот они – все. Читайте…

Сказка про почти

…Они-таки вымокли насквозь, до нитки, и теперь, вместо того, чтобы целоваться, почти бежали прямо по лужам, оглядываясь и ища, где укрыться.

– Вон кафе, видишь?

– Ага, побежали…

Внутри было чисто и, самое главное – тепло. У стойки сидел бородатый мужчина и задумчиво смотрел в свой стакан. Стакан был пуст. В дальнем углу – молодая парочка, уставившаяся в открытый ноутбук. Больше никого не было. На бармена, как обычно протиравшего бокалы, они просто не обратили внимания. Они уселись за крохотный столик в углу у окна и сразу же принялись трогать друг друга глазами. Они умели это очень хорошо, и потом, это было приятно – обоим. Когда-то, в самом начале, она даже заикалась от волнения, ощущая на себе его взгляд.

– Ну и что – теперь?

– Не знаю. Хорошо бы выпить чаю. Хочешь чаю?

– Ты же знаешь, я всегда хочу того же, чего и ты. Ну…

Чай был – ничего особенного, зато горячий.

– Хочешь еще?

– Нет, спасибо.

– Тебе пора?

– Если только к тебе…

– У нас с тобой через час свидание. Ты не забыла?

– У нас свидание длиной в вечность. Но я все равно помню…

– Это очень хорошо. Я бы не хотел причинять неудобства и осложнять тебе жизнь.

– Ты и так мое главное осложнение. Непроходящее и неизлечимое…

На мокрый подоконник уселся воробей, отряхнулся и, наклонив голову, уставился на них через окно.

– Жалко, что я не воробей…

– Ты – как раз воробей, а я тебя поймал и держу.

– Отпусти, а?

– Не могу. Правда – не могу. Не из-за себя, из-за тебя самой, понимаешь?

– Понимаю, да…

– Ну вот. То-то же…

За все эти долгие годы семейной жизни они все еще не смогли привыкнуть к обладанию.

Обычные, среднестатистические эгоисты в прошлом, встретившись, они чуть было не прошли мимо, а потом, вдруг прикипев намертво, принялись отдавать себя друг другу с таким исступлением, что это было – мучительно.

Мучительно хорошо. И ужасно нравилось обоим, иначе – какой смысл?

Еще – у них были ночи. Долгие, до краев наполненные желанием. Даже в самые темные и безлунные часы, свет ночника под шелковым зеленым абажуром начинал пульсировать, касаясь их разгоряченных тел. И – это постоянное желание прикасаться друг к другу. Столько лет женаты, а ни намека на сдержанность – везде, повсюду.

Вот и сейчас – он смотрит на нее… Это просто неприлично, так смотреть на женщину – пусть и твою – в общественном месте…

– Не смотри так…

– Почему?

– Потому, что иначе, я сейчас начну раздеваться…

– Именно этого я и хочу…

– Тогда нас арестуют.