ДК

Да и пес с ними…

Тогда, Платон Сергеевич, вы слыли молодым и наивным, а главное – терять было нечего и отступать некуда. А сейчас столько отходных путей имеется, да и авторитет, конечно, не шибко какой, но есть. Не отрицайте, Платон Сергеевич, не надо…

Но я ж победил! Вся верхушка департамента культуры после скандала из-за отмены спектакля сменилась. Победил! Ты, дурак этакий, понимаешь? Все не зря…

Но об этом никто никогда не узнает, не похвалит и грамоту не даст.

Выруби свое тщеславие… Да и разве в нашем обществе победителей чествуют? Нет! Подбадривают неудачников.

Платон Сергеевич, не был бы таким законченным олухом, нашлись бы люди готовые вас похвалить и поддержать.

Обойдусь… Куда ни глянь – одни сочувствующие и милосердные. Конечно, для них поддержать в трудную минуту раз плюнуть… Утешить для них все равно что унизить, праведно и благородно потешить свое самолюбие. История успеха сейчас никому не интересна, о ней не посплетничаешь, всем беды чужих поражений и неудач подавай.

– Ну, как дела? – Ленка накрывает ужин – вкусно пахнет запеченной картошкой и сметанным соусом. Давно она уже меня не баловала, изматывалась на работе, когда приходила домой, точно уж было не до готовки.

За окном срабатывает сигнализация, но быстро затихает. В приоткрытое окно веет холодом.

– Погода испортилась, – бормочу я, теребя салфетку.

– Испортилась.

– А что ты светильник на балконе жжешь, на кухне не включишь?

– Да потому, что здесь все перегорело.

– Блин. – Я собрался уже встать, но она остановила:

– Да сиди, завтра разберешься.

Деревянная отшлифованная лоджия отражает струящийся свет из новых и пузатых плафонов. Как прекрасно! Человеческая свобода начинается не с возможности летать по всему миру, а с пустого и просторного балкона, без холодильников, банок, санок, лыж, удочек и прочего хлама.

– Надо было на высоких этажах квартиру брать. – Ленка разливает по фужерам, напоминающим граненые стаканы, томатный сок. На ней беленькие короткие шортики и обтягивающая майка.

– А что второй этаж тебе не нравится?

– Холодно…

– Ну зато батареи мощные – зимой жарко будет, когда отопление включат. – Я цепляю вилкой оливку, закидываю в рот.

– Эй, Платон, меня-то подожди, не ешь. – Ленка вынимает из духовки душистую от специй курицу. – А летом?

– А летом, наоборот, от духоты спасаться будем.

– Как знаешь. Но лучше бы…

Глотаю слюну, аппетит дикий, есть хочется уже невмоготу.

Разрезав курицу на противне и переложив куски в глубокую тарелку, Ленка расставляет на столе всякую вкусность. Передо мной тарелка с картошкой, мягкий пар щекочет ноздри.

– Ну. – Ленка садится напротив, поднимает фужер. – За нас.

Чокаемся. Томатный сок приятен – холодный, еще больше подогревающий аппетит.

– Платон. – Ленка ювелирно отрезает ножичком кусочек курицы. – Ты так и не ответил – как у тебя дела?

– Хорошо. – Я уплетаю ужин за обе щеки.

– Блин, картошка чуть подгорела.

– Все хорошо, – говорю я с набитым ртом.

– Как там Танька на читке выглядела?

– Как всегда, – подбираю слово, – достойно.

– Я в ней не сомневалась. И когда у тебя премьера будет?

– Думаю, двадцать четвертого июня. Надо с директором ДК поговорить…

– Платон, – Ленка отстраняется от стола, промакивает салфеткой улыбающиеся губы, – ты большой молодец… Зря я тебе всякое наговаривала.

– Да ничего, я привык, что в меня никто не верит.

– А ну не говори так!

Во дворе лает собака. Скрипят качели. Смеются дети.

– Ну…

– Платон, – Ленка делает глоток томатного сока, – не говори так, я всегда в тебя верила! Понял?

Закат, прорвавший заслон черных туч, окропляет крыши и окна.

Розовеют оливки в пиале, розовеет курица в глубокой тарелке, розовеет кухня, розовеет Ленкино лицо.

– Понял. – Прожевываю сочную картошку, гляжу на жену. Она смотрит на меня. Молчание затягивается, отчетливо слышно, как во дворе надрывается собака. Хозяин – идиот, наверное с поводка спустил.

– Я сегодня новость про вашу премьеру читала.

– Ну и как?

– Что как?

– Новость тебе как?

– Отлично. Платон, милый, как ты так сделал? Ты завалил весь интернет ими! Про нас ничего толком нет, все про вас да про тебя.

– И что пишут?