ДК

– Вот любишь если, чтишь если, то тогда кричи, надрывайся! Чтобы стыдно за тебя не было! Чтобы гордость за наш народ у людей была! Чтобы видели люди, как Родиной гордиться надо.

– Валим отсюда. – Серега шутливо прячется за боковой кулисой.

– Не пугайтесь. – Лидия Сергеевна снимает амбарный замок. – Это она ко Дню Победы репетирует – театрализованное выступление делает.

Отодвигается створка мощной и стальной двери, такую бы в Средневековье на вход в крепость, ни один захватчик бы не пробил.

Тусклый свет сменяется ярким.

– Это пиздец, – первое, что говорит Серега.

На нас наваливаются фанерные руины давно прошедших праздников и утренников. Картонные огрызки деревьев, обломки досок, потускневшие стенды, щиты, лестницы и заваленный рухлядью огромный плакат с торчащей залысиной какого-то депутата.

– Где-то тут были. – Лидия Сергеевна невозмутима.

До «где-то тут» мы разбирали полдня весь хлам, потрепанные декорации выносили на сцену, раскладывали, рассортировывали.

– Не так я представлял работу директора, – нахватавшись заноз и вспотевший, как черт, хриплю я, когда приставляю к стене макет избушки.

– А думаешь, работу худрука я так представлял? – сипит Серега, выволакивая на сцену скрученный транспарант.

Появляется Алевтина, следом, как верные стражи, три женщины. Стальной блеск глаз, тройные подбородки, укороченные юбки.

– Вы что творите? – Алевтина Васильевна упирает руки в бока.

– А что? – Какой вопрос – такой ответ – так же дерзко отвечает Серега.

– Аккуратнее, – шепчу я, пытаясь вытащить «волшебное зеркало» с нарезками фольги вместо стекла. – Они же нас сейчас съедят.

– Кто вам разрешил? – Предводительница идет в атаку, и это естественно, мы же разворошили ее логово, вторглись на ее территорию, нарушили вековой покой ДК…

Мы выходим навстречу Алевтине и теткам – видимо, руководителям кружков и театров. Сталкиваемся в середине сцены. Глядим друг на друга в упор. Вот тебе, блин, спектакль, заполняйте зал, глазейте – сейчас начнется…

Когда-то я воровал металл, чтобы выжить. Работал в бригаде у Палыча, порой были конфликты с другими такими же, как и мы, романтиками поселковой окраины. Барогозили, толкались, грызлись. Даже с цыганами дрались за чугунные плюшки. Всякое бывало. И случалось так, что сердце уходило в пятки, что дрожь сковывала зубы – слово и не сказать, а раз, уползая от спецназа по трубе, обоссался. Ничего страшного, казалось, что все забылось. Да вот, как бы не так…

«Show Must Go On».

– Вы здесь еще никто! – начинает Алевтина.

Речь ее судорожна и нервозна, все ясно – директор ее предупредил, приказ свыше тоже озвучили. Она бессильна, просто хочет взять на понт. Да хер тебе по бороде!

– Женщина, освободите, пожалуйста, сцену, вы мешаете работать… – говорю я, стараясь оставаться невозмутимым.

– Женщина? Ты с кем так говоришь? Я худрук городского Дворца культуры! Я двадцать лет уже в культуре.

– Поздравляю, – перебивает Серега.

– Ты сейчас, мальчик, на улице поздравлять бомжей будешь.

– Сцену освободили, кому сказано! – раздается из-за спины Алевтины Васильевны.

– Я двадцать лет в культуре, а он меня женщина… пиздюк этот, – надрывается худрук ДК.

Вспоминаю Палыча, тот подобные разборки вел как надо – выслушает с поникшим видом оскорбления и наезды, подпитает соперника уверенностью, а потом – раз, как отмочит. Да так, что оппонент сразу дар речи теряет, ему только и остается или кинуться драться, или замолчать.

– Почтовая лошадь двадцать лет письма возила, а читать не научилась.

Вырывается у меня со смехом… Эффект ядерной бомбы.

Алевтина Васильевна встает на дыбы, кричит, ее верные стражи ей вторят.

На крик выходит уборщица в синем, смиренно созерцает конфликт. Еще какие-то люди выглядывают из-за пианино. Даже мужик в больших очках из звуковой студии подтянулся. Не сразу разобрал, откуда шумят. Медленно и очень вдумчиво повернул свою большую и рыжую голову в нашу сторону. И замер от любопытства, бормоча:

– Ох, блядь, ебанись…

Алевтина Васильевна и ее подчиненные, кажется, сейчас ринутся нас топтать. А нам как в ответ поступать? Женщин бить вроде бы нехорошо.

ДК пробуждается! Кофейно-валерьяночное спокойствие обретает смысл.

– Покиньте сцену, сами не работаете, нам не мешайте! – свирепеет Серега.

Одна из верных стражей заприметила «волшебное зеркало».

– Это мое! Куда вы его? – Она засеменила толстыми ногами на тонких шпильках к растрепанной декорации. – Это же «портал времени» из моей сказки! Куда вы его?

Руководительница расталкивает меня и Серегу, прорывается к своему порталу. Из-за длинных каблуков и выпирающих с боков килограммов она напоминает слона на костылях с картины Дали, обломятся сейчас, и все, крах…

– Туда же дети заходят и в другой мир попадают, – совершенно беззлобно вырывается у женщины.

– Все хорошо, никуда мы его не денем… – Я подхожу к ней – раскисшей и опечаленной.

– Точно?

– Ручаюсь.

Алевтина щурится. Растеряна, от этого еще злее:

– День, два, на улице будете свой спектакль на помойке ставить! – угрожает она напоследок, косясь на давшую слабину коллегу, как на предательницу.

Моргает красным светом фонарь. Скрипят половицы подмостков. Худрук вместе со своими стражами уходит во мрак, но на полушаге застывает, оборачивается в нашу сторону и выплевывает:

– Всех вас в топку вместе с цыганами отправим…

Кажется, последняя фраза мне послышалась.

На сегодня мы победили. Что завтра? Не знаю…

И пока театры репетируют свои будущие премьеры, мы устраиваем разборки с Алевтиной и ее охраной. Перспективно…