ДК

– Что-что… – Ленка накалывает на вилку ломтик запеченного помидора. – Что ты молодец… И что в городе появился новый театр.

– А… – Я чешу голову. – Надо бы теперь название придумать.

– Платон, ты проплатил, что ли?

– Кого?

– Журналистов.

– Хуже.

– Что хуже?

Кажется, что собака хрипит прям под ухом. Ленка встает, молча закрывает окно. Причитает:

– Блин, надо было верхний этаж брать, – она садится мне на колени. – Вкусно?

Я доедаю ужин, собираю кусочкам курицы остатки соуса и зелени.

– Вкусно.

Жена гладит меня по голове холодной рукой.

– Ты зарос, тебе пора подстричься.

– Подстригусь.

– Так что ты сделал? Что значит «хуже»?

– Заразил одного человека идеей – вот и все. Деньги рано или поздно кончаются, идеи остаются.

– А у тебя точно все хорошо?

– Точно, – третий раз вру жене. – А у тебя?

– Все прекрасно. Чай будешь? – Ленка убирает тарелки, подходит к плите, зажигает конфорку…

– Буду.

– Новые лампы купили, под них специально художника по свету из театра Виктюка вызвала. Шоу будет такое! Подобного город ваш не видел еще, уверена. Танцы я массовые сейчас репетирую, актеры молодцы, еще никогда так не выкладывались, все с первого слова понимают. – Ленка возвращается на свое место, несмотря на ее минимальную одежду, ее речь и жесты приобретают деловой и начальственный размах. – Нам сейчас декорации делают, полный шик будет – фонтаны, статуи, колонны, настоящая Венеция.

– Верона, – поправляю я.

– Верона?

– Ну, Ромео и Джульетта в Вероне вроде жили…

Ленка морщится, убирает со стола оливки. Снимает закипающий чайник.

– А я кофе буду. – Она открывает шкафчик, ищет баночку своего «Egoiste».

Повернувшись ко мне спиной, Ленка долго возится с кружками.

– Ты с сахаром будешь?

– Да.

– Тебе сколько ложек?

– Три.

Крепкие и спортивные ножки жены интригующе напряжены. Светлые волосы распущены и свежи. Настоящая блондинка из какого-нибудь «Playboy», даже поверить трудно, что эта женщина – моя жена. Говорят, что страсть проходит через год – не верю, это выдумали располневшие тетки и пузатые мужики, чтобы наукой оправдать свою никчемную сущность.

Я выхожу на балкон покурить, распахиваю окна навстречу розовому небу. Двор уже пуст. Припаркованные машины, весенний, запутавшийся в ивовых ветвях сумрак. Промокшие газеты подсыхают на недавно покрашенных скамейках.

– Чай остынет, – слышу за спиной.

– Я быстро.

Только закуриваю, Ленка приносит мой сотовый.

– Тебе сообщение.

Открываю экран… Серега:

«Платон, извини, тут после спектакля разговор с худруком был про меня и Сыча… В общем, завтра надо встретиться, поговорить…».

– Ты понимаешь, что это значит?

– Понимаю, – выдыхаю дым в угол балкона, заросший паутиной.

– Ты остался без актеров… Танька не хотела говорить. В общем, она тоже не хочет в твоем спектакле играть. Мы с ней разговаривали.

– Понимаю…

Экран внезапно загорается. Библиотекарь:

«Платон, привет, ну, что там завтра с репетицией?»

Нужного ответа не нахожу, медлю.

Ленка обнимает меня со спины, жар ее затвердевших сосков намекает на яркую и счастливую ночь.

– Платон, ну завязывай ты с этим своим театром, – по уху скользят влажные и томатные губы жены.

«Платон Сергеевич, родненький…» – слышу я из неведомого далека.

«Show Must Go On»