ДК

Видимо, я рожден увечным, с патологической любовью к уходящим на юг поездам, кирпичным домам, покосившимся крышам, уездному тщеславию коллег и мировому простодушию случайных знакомых.

– Ты подумай, подумай.

С фужером томатного сока выходит Ленка. Француз следует за ней, любуясь моей женой со спины. Вроде уже возраст, а все туда же, пялится, как юный школьник на молодую практикантку из педа. Хотя Ленкины бедра в обтягивающем платье – загляденье.

– О, вот где мой муж. – Она обозначает поцелуй в губы. – Ты куда ушел?

– Покурить.

– Ты много куришь.

Вера с недовольным видом отходит в сторону.

– Знакомьтесь. – Ленка стремительной паузой сводит нас с худруком областного театра.

– Александр.

– Платон.

Жмем руки.

– Наслышан, очень приятно.

– Спасибо.

Против Француза ничего не имею, думаю, он тоже. Для него главный враг – моя Ленка… Они худруки конкурирующих театров, приговоренные историей нашего города к вечной борьбе за зрителя – но режиссеры в этом не виноваты, это перешло к ним от их предшественников, а к тем от предыдущих – ныне давно покойников. Сегодня начальство областного и городского театров вдоволь наулыбаются, а завтра разойдутся по кабинетам и будут думать о том, как превзойти друг друга в следующей премьере.

Выходит директриса муниципального театра, кажется, что так и хочет специально попасться мне на глаза. При уличном свете замечаю, что лицо ее заметно обвисло. А я видел Елену Ивановну еще в форме. Особенно помнится, как разгладились все ее морщины, когда она протянула мне документы, где, ссылаясь на трудовой кодекс, были обозначены все причины моего увольнения по статье.

Разговоры умолкают, актеры столпились рядом с нами. Швейцер отвел меня в сторонку:

– Платон, кажется?

– Да.

Протянул мне открытую ладонь.

– Серега.

– Хорошо.

– Ничего хорошего не вижу.

– Что тебе надо? – Я малость завожусь.

– Пошли, выпьем.

– Пошли.

Заходим в ресторан. Еще недавно пышущая эстетизмом закуска померкла, объедки разбросаны по белой скатерти. С первого попавшегося стола Швейцер берет нетронутую сырную тарелку. Забиваемся в угол. Музыки там почти не слышно. За квадратной колонной танцуют актрисы. Замечаю Таньку – театральный секс-символ нашего города, вечно одинокая, вечно молодая, ее призвание – играть роковых женщин. Я с ней работал в одном театре. Она неплохо исполняет роль в моем «Муагиле», только слишком много своей героине добавляет эротизма, который явно там ни к селу, ни к городу.

– Водку, вино, коньяк? – спрашивает Серега.

– Водку.

– Не советовал бы, «гаражная».

– Коньяк я тоже не люблю.

– А ладно, водку так водку. – Швейцер наполняет рюмки. – Извини, я погорячился.

– Да ладно.

– А пьеса, – говорит тише, – и впрямь говно, не читай, не трать время.

– Я разберусь.

– Давай.

– Давай.

Чокаемся, выпиваем, закусываем сыром и размякшим на каемке тарелки укропом. Водка противная, но что делать? Коньяк и вино я не переношу всей душой.

– Ты актер? – интересуюсь я.

– Актер. А ты что, спектакли со мной не видел?

– Да вроде нет.

Звон разбитых тарелок, склонившаяся над столом девушка всей своей полнотой подпирает стол, ее руки шарят по столу в поисках вибрирующего сотового.

– Вот, Олеська, как обычно.

– А что с ней?

– А ты как думаешь? – Серега снова наполняет рюмки. – Перепила. Что непонятного? Наша завтруппой.

– Ладно. – Снова стук рюмок, Серега выпивает не морщась. – Тебе все это нравится?

– Нет. Я тут из-за жены, она попросила.

– А кто твоя жена?

– Ленка…

– Ммм.

– Елена Иосифовна.