ДК

– Фейгус?

– Да.

– Бездарный режиссер, хорошо, что я в другом театре.

– Эй, потише вообще-то.

– Понял-понял. – Серега снова потянулся к бутылке.

– Ваш-то тоже не лучше, уже который год ни одного кассового спектакля сделать не может.

– Алло, – раздается крик в телефон. Олеська… Все-таки дотянулась… – Не кричи на меня, сказала же, вечером приеду.

– А она еще меня жизни учит, тоже мне, учительница, – умышленно кричит он в сторону бормочущей в телефон завтруппой. – Со своей разберись. А то все мне советует пить меньше…

– Я сказала же, – Олеську заедает. – Вечером.

– Эх, – заводится Серега, наскоро выпитая водка его значительно поднакрыла. – Я не так представлял театр, учился, там…

– Где?

– Не важно, в другом городе, далеко… Сюда позвали, приехал, роли дали главные, молодым, перспективным и талантливым обозвали. Толку? Перебрался я в ваш город, а тут… Вот. – Серега размашисто указывает в сторону вернувшегося с улицы веселья.

Начинаются танцы и объятия; водка вливается в актеров легко и просто. Высокосветское начальство потягивает вино и шампанское, ведет разговоры о грядущих перспективах.

– Сплошной пир. Словно все только в театр и пошли лишь для того, чтобы потом на пьянку продефилировать, друг перед другом мудями потрясти – кто звонче, помериться… Думаешь, они от творческих мук страдают? А ни хрена, от похмелья по утрам они страдают. Так и живем, провинциальная богема, мать их, вечный антракт, действа, боюсь, не дождаться.

– Хорошо сказано, – замечаю я. – Возьму фразу на заметку.

– А, ты же писатель, драматург, точно.

– А ты что, нашу «Дуэль» не глядел, ну, что по Чехову. Или «Квадратуру круга»?

– Смотрел, конечно.

– Ну. – Серега разводит ладони в сторону, по-солдатски вытягивается.

– Постой-постой, это ты, что ли, Батюшку играл?

– А кто же? – не без гордости заявляет актер.

– И ты Абрама играл?

– Я.

– Не, ну, не узнал, извини… Слишком ты отличаешься в жизни от тех героев, что на сцене.

Теперь все сошлось – я пью, по моим же собственным словам, как я кому-то сказал, с лучшим актером города. Все спектакли с ним видел, правда, фамилию не запомнил… Вот, теперь знаю. Да, перевоплощается он, что надо, в жизни другой человек.

– И хорошо, что отличаюсь, потому что актер.

– Давай, не заводись, наполняй лучше, – советую я.

Серега доливает с горочкой остатки водки, с угрюмой гримасой оценивает пустую бутылку и ставит ее под стол.

– Сейчас, гляди. – Водка в его рюмке волнуется – касается краев, вот-вот выплеснется. – Все подпили, через стакан-другой начнется правда.

Пытаюсь перебить раздухарившегося актера, бесполезно, он всем своим возмущением нависает надо мной, брызжет слюной. Остатки водки в его рюмке продолжают бушевать, словно море в непогоду. Половина пролилась.

– А еще меня все алкоголиком называют… Евреем. Да, еврей, но вы, – Серега начинает привлекать внимание, – все трезвенники, да-да, трезвенники… До первой халявной рюмки. А потом все приставать друг к другу начнут, ага-ага, не раз видел. Семьянины да праведники. Нормально – потом хоть будет, что обсудить, у кого с кем там отношения, не театр, а «Дом-2» какой-то. А начальство уедет. Все сразу на него жаловаться начнем. Лучше всего мы умеем возмущаться! Если бы мы так возмущались на сцене, как возмущаемся в курилке, давно бы революция случилась.

– Так, тихо-тихо. – Я дергаю за рукав возмутителя спокойствия. – Давай, выпьем и покурим лучше.

– А давай. – Серега ловко осушает рюмку.

– Закуси хоть, – протягиваю ему ломтик сыра.

– Потом. Пошли. – Актер шатаясь пробирается между столами, рукой сбивает бокал, тот катится по скатерти, оставляя красные следы вина.

На выходе мне снова попадается Вера.

– Ты куда?

– Курить.

– Может, потанцуем?

– Вер, с удовольствием, только попозже, хорошо?

– Ловлю на слове. – Верины морщины разглаживаются от улыбки.

Она большой мастер своего дела, главное – добрая, может, не со всеми, но со мной точно. Большинство моих художественных достижений – ее заслуга, она редактировала мои тексты днями и ночами, в том числе и роман «Завлит», просыпала планерки в институте, отпрашивалась, притворялась больной – все силы тратила на меня. Пробивала по своим связям для меня лучшие журналы, премии… Да, без нее вряд ли бы у меня что-то получилось. Если бы не Верка… И будь она лет на пять младше… Хотя для своих тридцати восьми она выглядит классно – стройная, длинноногая, легкая во флирте, обаятельная, любой своей студентке с филфака фору даст. Представляю, как ученики-парни во время лекций на нее пялятся, особенно, когда она в строгой, заманчиво обтягивающей юбке. Вера Степановна поворачивается спиной к аудитории, чтобы написать на доске какой-нибудь тезис. И тогда студентам явно становится не до какого-нибудь там Вампилова или Шукшина.

Круговерть из рюмок и перекуров надоедает. Ленка занята беседами с высшими чинами.

– Но я тебе вышлю? – Незаметно появляется Левик.

– Да, конечно… На почту кидай или можешь просто «ВКонтакте».

– Хорошо… Скину «ВКонтакте».

– А вот и я. – Из кустов, застегивая ширинку, выбирается Сыч – самый маргинальный актер города – главный Есенин ближайших кабаков и пивных. Как его не выгнали еще из областного – никто не знает. Будь я директором, уволил бы в первую очередь, а на следующий день снова принял бы обратно – если его оголтелую дурь направить в нужное русло, то эффект будет точно – не факт, что спектакль с ним станет шедевром, но скучным уж не будет точно.

Мишка и Сашка – артисты муниципального театра с подозрением на него косятся. Отходят в сторону.

– Слушай, – обращается к нему Серега. – Шел бы ты лучше домой, начальство еще тут.

– Вот это прекрасно. – Сыч снимает очки, слепо щурится и тревожно задумывается. Его нескладное, высокое и худое тело безмятежно покачивается на стремительных сквозняках городской возвышенности.