Ближе к обеду, я надел свои лучшие сандалеты, новую рубашку и, пока мама была в огороде, я выбежал на улицу. Я рассчитывал уйти только на неделю, оставшуюся до начала школьных занятий, а родителям об этом сообщу через кого-нибудь из цыган, которые ещё остаются в этом лагере для наведения после снятия табора надлежащего порядка.
Всё! Решение принято. Глупое, несуразное, но оно окончательное!
Когда я появился перед цыганским табором, все уже были готовы к отъезду, отходу. Детвора подскочила ко мне и засыпала меня вопросами:
– Какая красивая рубашка. Куда ты нарядился?
– А сандалии! Дай померить.
Я, не отвечая на бесконечные вопросы надоедливых цыганят, прошёл прямо к уже разобранному шатру старого цыгана. Мой решительный вид удивил его, и он сразу спросил:
– У тебя неприятности?
– Нет. Я хочу уйти с вами. Возьмите.
Старый цыган прожил долгую жизнь, много видел, поэтому не проявил никакой реакции, Видно, бывали в его бытности и такие повороты человеческих судеб.
– А как твоя мама? – только и спросил он. – Ты поссорился дома?
– Нет, не ссорился. Она ничего не знает.
– Тебя будут искать.
– Тётя Клара зайдёт к маме и всё ей расскажет. – Я знал, кто остаётся в лагере. Тётя Клара среди них.
– Всё равно будут искать, а мы далеко переезжаем.
– Пусть, она скажет, что я скоро вернусь.
– Зачем тебе это нужно? Ты не сможешь жить так, как мы.
– Я хочу попробовать. Вот Алеко тоже пробовал, – снова вспомнил я Пушкина.
– Хочешь романтики?
– Очень. Очень хочу, – поспешил я ответить, обрадовавшись подсказке цыгана. Мне казалось, что такая веская причина является неопровержимым доказательством правильности моего решения.
После коротких раздумий и дополнительных вопросов дядя Роман, так звали цыгана, сказал:
– Ну, оставайся, будешь цыганёнком.
Моё сомнительное желание и неожиданно быстрое решение вопроса не вызывали в моей глупой голове понимания того, что вся эта авантюра не закончится для меня добром.
Мама с папой вечером этого же дня, не дождавшись моего возвращения, домой, забили тревогу. Они обошли всех моих друзей, спрашивая их обо мне. Никто меня не видел и не догадывался о месте моего пребывания. Кто-то высказывал предположение, зная о том, что я частенько бывал возле цыганского табора.
– Может быть, его цыганы украли. Они сегодня снялись и уехали неизвестно куда, – высказал робкое предположение мой лучший друг Алексей.
– Да какие цыганы? – возмутился мой отец. – У них своих дармоедов, хоть пруд пруди.
– Не знаю, я нынче его не видел.
– И я не встречал.
– Он уже три дня не был с нами.
Один за другим друзья подтверждали своё неведение о моих мечтах, планах, действиях.
До самого утра в доме у нас горел свет. Родители не находили себе места. Телефонов тогда не было, звонить куда-нибудь не представлялось возможным.
Только появились на востоке первые лучики солнца, отец стал одеваться.
– Я поеду в милицию, – сказал он.
– Куда же ты в такую рань? – неуверенно спросила заплаканная мама.
– Пока доеду, будет в самую пору, – не отступал отец.
Несколько позже всё это мне рассказал Слава, который тоже волновался и не спал всю ночь.
Наверно, не стоит здесь рассказывать о стандартном, в таких случаях, поведении милиции, соседей, друзей. Было много советов, предположений и предложений о помощи.
Вскоре возле нашего дома появилась цыганка Клара и рассказала маме и папе историю с исчезновением их сына.
Беспокойство родителей несколько уменьшилось, но появилось чувство злости и наказания.
Я чувствовал себя на седьмом небе. Всё, о чём я часто грезил, получил сполна. Езда в кибитке, цыганские песни, ночные костры и еда, не похожая на привычную еду, домашнюю. И свобода, отсутствие обязанностей! Хотя, конечно, цыганские ребята занимались какими-то делами и помогали взрослым. В основном, это были: уход за конями, их выпас, купание, ремонт сбруи. Я постоянно набивался к ним в помощники, но мне твёрдо отказывали, разрешая иногда подержать поводок. Я не знаю, почему они так поступали, но мне было обидно, и у нас часто по этому поводу возникали споры. Моя новая рубашка стала чёрной от дыма костров или от грязи тряпок, на которых мне пришлось спать. Новые сандалеты я где-то потерял, а может быть, их кто-то присвоил, и ходил я босиком, часто накалываясь на что-то острое.
Мы переместились довольно далеко от того места, где я стал «цыганом». Мне было неизвестно название населённого пункта, возле которого цыганы разбили свой лагерь и я начал размышлять, как теперь я буду возвращаться домой.
Через три дня к табору подкатил мотоцикл с коляской, на котором сидел милиционер и мой родной отец.
Рассказывать долго о том, как произошла встреча, не стоит.
Я с группой моих грязных сотоварищей, молча, стоял, не догадываясь о том, что сейчас со мной будет.
– Ну, выбирай, отец, – обратился к моему отцу милиционер. А папа, то ли, не узнав беглеца, то ли ещё не придумав, как со мной обойтись, осматривал меня с головы до ног.
Милиционер зашёл внутрь палатки и долго там общался с цыганом. Разговор с Романом сначала был спокойным, потом перешёл на повышенные тона. После нескольких минут затишья из палатки вышли милиционер с Романом и, пожимая друг другу руки, начали прощаться. Я не знаю, как они разрешили ситуацию с моим «оцыганиванием», но разговора между ними больше не было.
– Ну что, отец, – обратился к папе милиционер, – будешь сыночка забирать домой?
– Надо забрать, – ответил тот, – может быть, ещё пригодится.
Я не знаю, что передумал мой отец за те несколько минут, пока милиционер был в палатке, но он не сказал мне ни слова: не ругал, не упрекал, не спрашивал.
Я смотрел на его лицо и ожидал услышать крепкое словцо или даже получить хорошую оплеуху, но увидел там странное и непонятное перевоплощение чувства злости в умиротворённое состояние. Он взял меня за руку и посадил в коляску. Цыганята запрыгали вокруг, пытаясь дотронуться до моего тела. Они полюбили меня и так выражали свои чувства. Один из них откуда-то принёс мои сандалеты и сунул их мне в руки.
На удивление мирно прошло моё возвращение домой – ни папа, ни мама не проявили, ни гнева, ни недовольства. Это их поведение сильно повлияло на мои чувства и опять же, на мою психику. Если бы они ругались, или побили меня, я бы считал это заслуженным, правильным и вскоре бы всё забыл. Но они предоставили мне возможность самому казнить себя, что гораздо сильнее, ощутимее и, наверно, более правильно.