Косиног. История о колдовстве

– Наше сердце и наша душа. Здесь мы рождаемся, здесь умираем. Здесь – дом Паупау. Взгляни! – Лес указал на вершину груды камней. – Мать Земля вернула нам Паупау! – Голос его дрогнул, словно зверек вот-вот расплачется. – Столько лет минуло… и вот она даровала нам новый шанс!

Что до Отца, он видел перед собой всего-навсего хилое юное деревце не выше него самого, чудом пробившееся к солнцу сквозь толщу массивного окаменевшего пня.

– Теперь у нас есть и Паупау, и ты… ты, наш заступник. Верный знак: в мире снова настало время дикого люда!

Отцу все это мало о чем говорило, и он хотел было так и сказать, но вдруг одинокий луч солнца, пробившийся сквозь полог леса, коснулся верхушки деревца. Отразившийся от его листьев, солнечный свет вспыхнул малиново-алым, ошеломил, ослепил. Накрытому волной головокружения, Отцу пришлось ухватиться за глыбу темного камня, чтоб устоять на ногах, и в тот же миг камень мерно, едва уловимо затрепетал. Казалось, под ладонью Отца бьется живое сердце. Прикрыв глаза, Отец застонал.

– Что с тобой? – всполошился Лес. – Что ты увидел?

– Нет, ничего. Я…

Ладонь обдало жаром, а после перед глазами на миг, всего-то на миг возникло исполинское древо, вознесшееся в небеса много выше всех прочих деревьев. Алые листья древа бешено трепетали на буйном ветру. Пламя, дым, кровь – так много крови, что ею пропитана вся земля… но, как ни старался Отец удержать видение, разглядеть еще что-нибудь, видение помутнело, угасло.

– Кровь, – проговорил Отец. – Всякий раз столько крови…

– И замечательно, – заверил его Лес. – Кровь – твоя речь, и душа, и предназначение. Мать Земля дает тебе знать, что ты – ее воин, ее заступник, ее хранитель, а значит, должен сберечь ее древо Паупау.

Небо с Ручьем, очевидно, разговаривать (по крайней мере, словами) не умевшие, дружно кивнули.

– Великое древо, Паупау, породило плод! – со всем восторгом, со всем благоговением, какие только сумел вложить в свой тоненький голосок, воскликнул Лес. – Всего один плод… но этот плод полон волшебства невиданной силы. С его-то помощью мы и воротили тебя назад. Паупау воротило тебя из небытия. Так слушай же, слушай нас. Не допусти гибели древа. Древо растет, а с ним растет, крепнет его волшебство – наше волшебство. Если мы… если ты сумеешь сберечь древо, оно принесет новый урожай драгоценных плодов. Их волшебство, наконец-то, поможет вернуть назад все, что у нас было отнято! Понимаешь? Тебе пора выйти на бой и прогнать их. Пора стать погубителем!

– Мне… погубителем?

– Да. Ты ведь и есть погубитель!

Отец в этом все еще весьма сомневался, однако согласно кивнул.

– Я – погубитель!

Детские личики всех троих озарились надеждой.

– Ступай же за нами! – воскликнул Лес, и троица диких со всех ног помчалась вверх, по склону оврага, туда, откуда несло мерзкой вонью.

Отец побежал следом и вскоре остановился у россыпи поваленных деревьев среди обгорелых пней.

Лес ткнул пальцем в стволы на земле.

– Смотри! Вот, видишь? Это все люди, это они! Подбираются ближе и ближе к Паупау!

Страх и злость во взгляде опоссума, точно в зеркале, отразились на лицах остальных диких.

– Время уходит, – процедил он. – Их нужно остановить, непременно, да поскорее. Кто поручится, что завтра они не поднимут топоры на Паупау? Кто, я тебя спрашиваю? А в тот день, когда это случится, конец нам, всем нам конец! Пойми ты хоть это, если ничего другого не понимаешь!

Действительно, Отец ясно видел, что просека ведет прямиком к деревцу с багряной листвой, и его сердце, все его существо переполнил безотчетный гнев. Коротко рыкнув, он двинулся дальше, на запах.

Провожаемый диким людом, он вышел к лесной опушке. Дальше тянулось поле. Остановившись на самом его краю, Отец обвел взглядом вспаханную землю, скотину в зловонных загонах, постройки из бревен и досок.

– Взгляни на все это, взгляни, – прошипел Лес, грозя в сторону человеческого жилища крохотным кулачком. – Взгляни, как они рубят деревья, грязнят нашу воду, жгут наши гнезда и норы. Люди – чума, несущая гибель нашему волшебству, самим нашим душам!

Приглядевшись к тоненькой струйке дыма, вьющейся над самой большой из построек, Отец почуял там, за стенами, невыразимую печаль, а в следующий миг заметил женщину, идущую через двор к загонам. Женщина оказалась совсем не такой, как женщины из его грез: их кожа отливала медью, а эта была бледна. Бледна, да еще в одежде с головы до ног – даже волосы спрятала под куском ткани.

Все это – и ее запах, и мертвенная бледность лица – пришлось Отцу не по нраву, однако сильнее всего возмущало то, что она держит зверей в вонючих загонах, среди их собственных нечистот. Из горла сам собой вырвался глухой рык, и Лес улыбнулся Отцу.

– Да, узнаю, узнаю тебя, заступника нашего, нашего воина! Идем же, представимся этой женщине, как полагается!

Войдя в хлев, Абита распугала стайку несушек, осуждающе закудахтавших, как будто ей здесь не место. Пробравшись к стойлу мула, она прижалась щекой к его гриве, нежно погладила животное меж ушей.

– Все в порядке, Сид, – негромко сказала она. – Мы с тобой справимся. Справимся. Только трудиться нужно вдвоем, заодно, хорошо?

Мул запрядал ушами.

– Вот и славно. Давай-ка тебя запряжем.

С этими словами она потянулась за хомутом, висевшим на ограде стойла. Массивный, из дерева, железа и кожи, хомут казался изрядно тяжелым даже на вид, а когда Абита потянула его на себя, едва-едва сдвинулся с места. Сколько раз она видела, как с той же самой работой без труда управляется Эдвард… но Эдвард ведь был гораздо сильнее нее. Вся штука состояла в том, чтобы накинуть хомут мулу на голову, а после сдвинуть к плечам, и трудность задачи усугублял ее рост: невысокая, хрупко сложенная, Абита могла взглянуть мулу в глаза, почти не нагибаясь. Набрав в грудь побольше воздуха, она покрепче вцепилась в хомут и сдернула его с жерди.

– А-а, пакос-сть, – прошипела она сквозь крепко сжатые зубы.

Казалось, хомут весит не меньше нее самой. Еле удерживая его в руках, Абита доковыляла до мула, невероятным усилием подняла хомут к груди, толкнула вперед, кверху, в надежде накинуть на голову Сида… однако мул подался назад, а промахнувшаяся мимо цели Абита вместе с хомутом рухнула носом в грязь.

– Г-гвозди Господни! – вскричала она, хлопнув оземь ладонью и вновь учинив переполох среди кур.

Поднявшись на ноги, Абита снова взялась за хомут, с громким кряхтением вскинула его на колено, а после на грудь, причем чудом не опрокинулась на спину, и снова заковыляла к мулу. Увы, мул опять увернулся, и Абита опять шлепнулась носом в грязь.

– Не выходит… ничего не выходит!

В глазах защипало от слез. Кое-как встав, Абита направилась к выходу, но у порога остановилась, окинула взглядом невспаханное поле.

«Нет, не уходи. Уйдешь из хлева – можешь топать прямиком к Уоллесу и сказать, что ферма его».

Обернувшись, Абита в ярости уставилась на непокорный хомут.

«Придется справляться. Иначе никак».

С этими мыслями она вернулась к стойлу и загнала мула подальше, в угол, чтоб пятиться было некуда.

– Пожалуйста, Сид. Постой смирно, – сказала она, наклоняясь за хомутом. – Так… раз, два, три!

На счет «три» Абита вновь вскинула хомут на колено и, не сводя глаз с мула, шагнула вперед.

– Спокойно, малыш, спокойно…

Подняв хомут на грудь, она толкнула его к упрямой скотине, но Сид в последний миг склонил голову книзу, и хомут угодил ему в плечо. Мул с раздирающим барабанные перепонки ревом взбрыкнул копытами, отбросив хомут прямо на Абиту. От такого удара Абита рухнула навзничь, а хомут придавил ее сверху.

Абита вскрикнула, уперлась руками в хомут, поднажала, но сбросить его не смогла. С языка ее едва не сорвался крик, имя Эдварда, однако в последний миг она вспомнила: Эдварда с ней больше нет. Тут-то слезы и потекли из глаз в полную силу.

– За что, Эдвард? За что ты меня покинул? – едва ли не прорычала она сквозь зубы, сама удивившись злости в собственном голосе. – Проклятье, Эдвард, одной так тяжело!

Слезы ручьем хлынули по щекам.