Косиног. История о колдовстве

Наконец проповедники вернулись к ним.

– Абита, – начал преподобный Картер. – Позволь еще раз подчеркнуть: по общему нашему мнению, тебе лучше всего принять великодушное предложение Уоллеса и пожить у него, пока не подыщешь себе подходящего мужа. Твои старания управиться с хозяйством Эдварда в одиночку, на наш взгляд, неуместны и неразумны.

Уоллес согласно кивнул, заулыбался, весьма довольный собой.

Преподобный Картер слегка сконфуженно взглянул на него.

– Однако, Уоллес, сколько бы мы ни считали это не лучшим выходом, Абита во всем права. Согласно закону, она вправе заменить покойного Эдварда. Ее нравственный долг перед Господом – исполнить волю супруга по мере сил, а посему решение остается за ней.

– Что?! – заорал Уоллес. – Да это же полный бред! Разве вы не понимаете? Потеряю я свою ферму, и что тогда с нами со всеми станется?

– Я лично склонен с тобой согласиться, – отвечал преподобный Картер, – однако таков наш закон. В кого мы превратимся, если не станем блюсти собственные законы?

– И вы допустите, чтоб я фермы лишился, только затем, чтоб ублажить эту дерзкую бабу? Эту… пришлую? – побагровев от ярости, прорычал Уоллес. – Да вы же… вы, не иначе, умом повредились!

– Уоллес! – прикрикнул на него преподобный Картер. – Прошу, успокойся. Быть может, найдутся другие способы…

Однако Уоллес не унимался.

– Правду сказал судья: вы за деревьями леса не видите!

Преподобный Картер неспешно сощурился.

– Судья? Какой судья? Уж не мировой ли судья Уотсон? Ты обсуждал это дело с ним?

– Да, обсуждал, и… и вот, поглядите. Он велел передать это вам.

Достав из кармана сложенный вчетверо лист пергамента, Уоллес ткнул письмом в сторону преподобного Картера, точно ножом.

Его преподобие принял письмо, развернул его, пробежался взглядом по строкам, поджал губы и вдруг, смяв пергамент в комок, швырнул его наземь.

– Этот… человек, – негромко, с заметной дрожью в голосе заговорил преподобный Картер, но тут же сдвинул брови, окаменел лицом точно так же, как в те минуты, когда вел речь о самом Сатане. – Мировому судье Уотсону по душе гнуть слово Божие в любую угодную ему сторону. Здесь его власть не стоит ломаного гроша. Наш приговор остается прежним.

Услышав сие заявление, преподобные Коллинз со Смитом заметно встревожились.

– Но, ваше преподобие, – начал было преподобный Смит, – быть может, нам стоит обсудить это дело…

– Я сказал: наш приговор остается прежним.

Уоллес невольно разинул рот.

– Что… какое вы имеете право?! Кем вы себя возомни…

– Из-за людей наподобие мирового судьи Уотсона, из-за людей, нестойких в вопросах нравственности, я и оставил Хартфорд многие годы назад. И влияния ему подобных здесь, в Саттоне, не допущу. Не допущу! Мой приговор остается прежним. Ты все понял?

– Я… я… я отказываюсь вас понимать! Вы представляете, что со мной делаете? Представляете? – Уоллес едва не сорвался на крик. – Это же против всякого здравого смысла! Судья непременно услышит об этом, и…

– Довольно! – загремел преподобный Картер. – Возьми себя в руки, Уоллес Уильямс! Немедля!

Уоллес зажмурился, скривил губы.

– Таков закон согласно нашей хартии, таков закон согласно заветам Господа, – объявил преподобный Картер. – Не хочешь ли ты сказать, что разбираешься в сих вопросах лучше совета общины?

Уоллес открыл было рот, собираясь что-то сказать, но подходящих к случаю слов подыскать не сумел и ожег испепеляющим взглядом Абиту.

– Завтра приеду на ферму, там и поговорим обо всем этом подробнее.

Абита, не дрогнув, выдержала его взгляд.

– Мне с тобой говорить больше не о чем, – в полный голос, твердо, словно сержант, командующий солдатами, отвечала она. – Слушай, Уоллес Уильямс, слушай внимательно. Держись от меня подальше.

Твердость ее поразила всех четверых, но Уоллеса потрясла до глубины души. Лицо его исказилось в жуткой гримасе.

– Ну нет! С меня довольно! Такой наглости, да еще от женщины, я не потерплю ни за что! – прорычал он, схватив Абиту за руку, сомкнув широкую, мозолистую ладонь на ее тонком предплечье, будто клыкастую пасть. – Ты у меня сейчас же отправишься к шерифу, а уж он позаботится, чтоб тебя как следует высекли да подержали в колодках!

– Изволь отпустить ее! – во весь голос вскричал преподобный Картер. – Не то сам получишь плетей!

– Что… это как же? – пролепетал Уоллес, глядя на его преподобие, будто никак не может поверить собственным ушам. – Вы ее разве не слышали? – спросил он, недоуменно оглядев проповедников одного за другим. – Неужто весь мир сошел с ума? Ни одной из женщин не позволено разговаривать в этакой дерзкой манере!

– Она вправе высказаться по любым вопросам касательно имущества Эдварда, – резко ответил преподобный Картер. – И если при том требуется дать отпор такому, как ты, на это у нее тоже имеется полное право. Ты меня понял, Уоллес?

– Э-э…

– Ты меня понял, Уоллес? – прорычал преподобный Картер.

Уоллес ничего не ответил, но руку Абиты послушно выпустил.

– На том дело и завершим, – неумолимо подытожил преподобный Картер.

С шипением втянув в грудь воздух сквозь сжатые зубы, Уоллес обвел проповедников взглядом загнанной в угол дворняги и неторопливо кивнул. Мало-помалу его дыхание обернулось недобрым смехом.

– Она не протянет до осени. Конечно, к тому времени будет поздно. Землю я потеряю. А ты, – с усмешкой бросил он Абите, – когда наголодаешься и намерзнешься, клянчить милостыню к моему порогу не приходи. Мои двери закрыты для тебя навсегда.

Развернувшись, он быстрым шагом направился прочь.

– Знаете, сэр, – заговорил преподобный Смит, – насчет мирового судьи… как-то мне не по себе. С ним, знаете ли, шутки плохи.

Преподобный Картер, встревоженно, тяжко вздохнув, покачал головой.

– Зачем тебе это понадобилось, Абита? Зачем ты так поступаешь? Из гордости? Из неприязни к Уоллесу? Не выйдет из этого ничего хорошего. Я бы на твоем месте отправился домой, поразмыслил как следует, а после пошел бы к Уоллесу, просить о прощении.

Дождь хлынул в полную силу. Застегнув плащи на все пуговицы, проповедники направились к воротам деревни.

Оставшись одна у обочины, Абита опустила взгляд к земле, на глазах раскисающей под струями ливня, и покачала головой. Вся тяжесть только что сделанного навалилась на плечи, в сердце вцепился страх.

«Что ты творишь, Аби? Отчего собственное упрямство вечно берет над тобою верх?»

Взглянув в сторону кладбища, вспомнив о незатейливом гробе с одеждой Эдварда внутри, она почувствовала себя одинокой, как никогда в жизни.