Аудитор

Аудитор
Бронислава Бродская

Ночь, внезапный звонок в дверь… Мирно спящие пожилые люди идут открывать, предчувствуя неприятный сюрприз. На пороге стоит бесконечно дорогой человек, которого никто никогда не надеялся увидеть, потому что оттуда, куда он ушел, не возвращаются. Зачем он вернулся? Что ему от них нужно? Что он увидит и поймет через много лет разлуки? Кем окажется для семьи – странным чужаком из прошлого или самым близким и любимым, нежданным подарком судьбы? Что происходило с ним, с ними, с миром?.. Строгий аудитор, пришедший с проверкой, которую надо с честью пройти. Выдержит ли семья испытание? Содержит нецензурную брань.

Бронислава Бродская

Аудитор

Идея этой книги пришла в голову моему давнему и любимому персонажу Грише из романа «Графоман». Сюжет был им только намечен в качестве будущей книги, которую он, впрочем, так не написал. Однако этот сюжет чем-то заинтересовал меня, и я захотела его развития. Я попыталась это сделать, как всегда, с ощущением радости преодоления трудностей, а они у меня каждый раз разные, как и интересны. Удалось мне что-нибудь или нет – судить не мне.

Ирина не могла уснуть. Она лежала в постели, бесконечно переворачиваясь с боку на бок, пытаясь поудобнее подсунуть то под одно, то под другое плечо подушку. В комнате была нормальная температура, но Ирине почему-то было то слишком холодно, то слишком жарко. Она отворачивала одеяло, лежала раскрытая пять минут и потом снова укрывалась. Рядом спал муж. Ему можно было только позавидовать: ложился, секунду умащивался и немедленно засыпал. В неясном полумраке комнаты Ирина слышала, как он спит, ей всегда казалось, что она как раз и не может уснуть из-за его посапывания, вздохов, всхрапов и причмокиваний. Когда шум становился слишком громким, Ирина легонько стаскивала с него одеяло, Федя поворачивался на другой бок, на некоторое время становилось тихо, потом всё повторялось. Ирину раздирали муки совести. Стаскивает одеяло, мешает Феде спать, но держать под контролем своё растущее раздражение она тоже не могла: из-за него она не может уснуть. Впрочем, по опыту Ирина знала, что уснуть она не может вовсе не из-за Фединого храпа и сопения. Её ноги ни секунды не могли оставаться в покое, тело не расслаблялось, а как с этим бороться, было непонятно. Измучившись, Ирина вставала, шла в соседнюю комнату, где ходила взад-вперёд в ночной рубашке, накрывшись пледом. От движения ноги переставало пощипывать нервными иголочками, зато ныла поясница и начинала побаливать голова. Так происходило то хуже то лучше почти каждую ночь.

Сегодня было по-настоящему плохо. Ирина уже три раза вылезала из постели и пыталась движением себя укачать. Каждый шаг давался ей всё с большим трудом, глаза слипались, их стало тяжело держать открытыми. Ирина вернулась в кровать и легла на левый бок, ей показалось, что она сейчас сможет уснуть. И действительно, мысли её стали путаться, дыхание сделалось ровнее, тело начало расслабляться. Она ещё слышала Федино посапывание, но оно перестало раздражать. Ирина находилась на лёгкой, едва уловимой грани между сном и бодрствованием, когда органы чувств на секунду перестают функционировать наяву, чтобы сейчас же снова заработать во сне.

И вдруг Ирина услышала звук переливчатого, громкого и неприятного звонка. Он раздавался очень редко, так как входная дверь у них была целыми днями открыта, нужно было просто нажать на ручку и войти. Они все так и делали. В звонок звонили только пытающиеся что-то продать ребята, обходившие все дома, и изредка миссионеры-евангелисты, раздающие брошюры заблудшим, чтобы они обрели наконец благодать. В первое мгновение Ирине показалось, что звонка на самом деле не было, что она уже уснула и ей просто пригрезился этот звук. Но звонок после секундного перерыва возобновился. Настойчивая трель, противно бьющая по нервам, тревожная, нелепая в ночной тишине. Ирина подняла голову и посмотрела на красные цифры будильника: 2 часа 8 минут. «Кто бы это мог быть? Что за чёрт?…» – Ирина была совершенно сбита с толку. Если во входную дверь звонили посреди ночи, это могло означать что-то экстраординарное, скорее всего, плохое, какую-то ужасную новость. В голове у Ирины мелькнули варианты. Соседи, у которых что-то случилось… полиция… пьяный бомж… может, водитель, попавший в беду. Самый плохой вариант – это полиция. Если они пришли ночью, значит, с близкими случилось несчастье, а что ещё?

Звонок звучал как набат, а Федя безмятежно сопел. «Интересно, какой силы нужен звук, чтобы его разбудить?» – весь Иринин страх и беспокойство вылились в раздражение против мужа. Она взглянула на часы на его тумбочке: неприятно яркие голубые стрелки показывали 2 часа 9 минут. Прошла всего минута, звонок не прекращался, и Ирина грубо толкнула мужа в плечо. Федя дёрнулся и ошалело уставился на неё. В следующую секунду он осознал, что звонят во входную дверь и посмотрел на свой будильник:

– Кто это? Сейчас ночь.

– Откуда я знаю, кто это? Они уже давно звонят, но ты же ничего не слышишь. Можно даже в комнату зайти, ты не проснёшься.

– Сейчас же… ночь.

– Да, ночь. Ты мне это как новость сообщаешь. В том-то и дело. Что-то случилось.

– Ладно, спи. Ничего не случилось. Это ошибка. Они сейчас уйдут. Не будем открывать. Незачем.

– Никуда они не уйдут. Ты не слышишь, как настойчиво звонят? Надо спуститься посмотреть, кто это… что-то случилось. Я уверена, что это полиция. Ты что, так и будешь здесь лежать и делать вид, что ничего не происходит?

Федя вылез из-под одеяла и стал наскоро одеваться, путаясь в одежде. Ирина тоже встала и накинула халат. Внизу Федя зажег свет и вытащил из ящика большой кухонный нож. Звонить на секунду перестали, потом снова начали. Федя подошёл к двери и взглянул в глазок. В самом низу тоже был «глазок», совсем низко, для ребёнка. Чтобы в него посмотреть, надо было бы присесть на корточки. «Кто там?» – шёпотом спросила Ирина. «Плохо видно… какой-то, вроде, мужик», – еле слышно ответил Фёдор. «Who is there?» – громким, напряжённым голосом крикнула Ирина. «Откройте, это я», – по-русски ответили с другой стороны. «Кто – я? – уже сдержаннее спросила она. Что вам нужно? Сейчас два часа ночи». «Откройте, я объясню… пожалуйста. Вы должны мне открыть», – настаивал смутно знакомый голос. Федя стоял рядом, продолжая сжимать в руке нож. Выглядело это всё уже глупо. «Открой ему, разберёмся. Не пойму, что ему надо», – сказала Ирина. «Вот пусть скажет сначала, что ему надо, а потом мы откроем, – было видно, что Федя раздражён, напуган: – Да что вам надо от нас? Это разве не может потерпеть до завтра?» «Ир, открой пожалуйста», – мужчина за дверью её откуда-то знал, раз назвал по имени.

Ирина отодвинула задвижку замка и открыла дверь. Человек стоял на плохо освещённом крыльце и молчал. Немолодой, небольшого роста, в неновом тёмном костюме. В руках у него ничего не было. Довольно модные чёрные ботинки, характерно расставленные в стороны ступни, покатые плечи, одно выше другого… это был её отец, умерший почти 30 лет назад! Ирина немедленно узнала его волевое лицо с крупным носом, небольшими, глубоко спрятанными под надбровьями глазами, тонкими, крепко сжатыми губами. Отец. Хотя, конечно, это не мог быть он, просто похожий мужчина. Какая-то дикость. По тому, как напрягся Фёдор, Ирина поняла, что он отца – или невероятно похожего на него человека, тоже узнал. Мужчина шагнул в дом и чуть зажмурился от яркого света. «Это я, не удивляйтесь. Я вижу, вы меня узнаёте. Ир, это я», – проговорил он, обращаясь к Ирине. «Папа… этого же не может быть. Какая, однако, мерзкая галлюцинация, – подумала Ирина. Но Федька же его тоже видит. Мне всё это снится. Вот чёрт». При таких обстоятельствах разговаривать с псевдо-отцом было глупо, но Ирина не могла сдержаться:

– Мой отец умер от инфаркта в восемьдеся восьмом году. Умер, вы понимаете?

– Понимаю. Умер. я с этим и не спорю, но…

– Что – «но»? Зачем вы это делаете? Какой-то жестокий розыгрыш! Уходите.

– Нет, я не могу уйти. Сейчас не могу. Ир, посмотри на меня. Это же я.

– В каком смысле – «ты»? Этого не может быть. Мы всё это понимаем…

– Может. Редко, но может. Я не могу вам всего объяснить… просто примите, что я – это я. Просто примите это как данность.

– Но ты же мёртвый, так? Ты умер, мы тебя похоронили… кремировали… я не понимаю. Где ты был всё это время? Человек умер, и его нет – нигде. Твоё тело сгорело, мы прах захоронили. Всё было кончено. В воскресение души я не верю. Или ты мне все объяснишь, или… уходи. Мой отец умер.

– Ир, Федя. Давайте сейчас не будем об этом. Поверьте, всё это не так уж и важно. Если вы сомневаетесь, что я пришёл… я могу доказать, что сейчас речь не идёт о глупом розыгрыше. Я знаю такие вещи из нашей общей прошлой жизни, которые никто знать не мог. Ладно, я устал.

Отец разговаривал совершенно нормальным голосом, тем голосом, который у него был до операции по удалению обеих связок. Отец заболел раком гортани, долго отказывался от операции, сохранял голос, потом его прооперировали, и он научился разговаривать хрипящим, странным, пугающих людей звуком «из живота». Но сейчас никаких последствий операции заметно не было. Он сел на диван, устало облокотился о спинку и прикрыл глаза. «Пап, может быть, ты хочешь чаю? Я могу дать тебе поесть», – Боже, что она такое несла? Он – мертвец! Какой чай, какое «поесть»? Бред! Но выгнать его Ирина уже не могла.

– Да, я бы выпил чаю. Больше ничего не надо. Я устал. Пойду спать. И вам нужно ложиться. Завтра поговорим.

– Давай, пап, садись сюда к столу.

Надо же, она его «папой» назвала! Как будто так и надо. Ирина суетилась, грела чайник, пододвигала отцу варенье, видела, как он по старинке, как и раньше, отщипывает чайной ложкой кусочки яблока и кладёт их в чашку. Кровать в гостевой комнате на втором этаже была застелена чистым бельём. Ирина показала отцу, где туалет, и они с Федей вернулись в спальню. Ей страшно захотелось спать. Последней Ирининой мыслью было осознание, что отец теперь с ними и что к этому надо привыкать. Наступит завтрашнее утро, они во всём разберутся, или не разберутся… только это ничего не изменит. С ней и со всей её семьей произошло нечто из ряда вон выходящее, а хорошо это или плохо, Ирина пока не понимала. Она ждала, что Федя что-нибудь скажет, но он предпочёл промолчать. А что он мог сказать? То, чему они стали свидетелями, было слишком огромно и необъяснимо, чтобы сейчас пытаться обсуждать это на бытовом уровне.

Федя уже спал, а Ирина, усилием воли преодолевая страшную сонливость, вышла в коридор и увидела, что дверь гостевой комнаты плотно закрыта, хотя обычно была распахнута. Он ее, значит, закрыл. Папа – там. Ира представила его себе спящим в своей обычной, невероятно странной позе: левая рука поддерживает согнутую в локте правую, образуя причудливый угол. Заглянуть в комнату и проверить, так ли он спал, Ира не решилась. Через пару минут она и сама уже спала, спокойно и безмятежно, почти как в детстве.

Наутро, она проснулась и сразу посмотрела на будильник. Ого, уже 9:30! Феди рядом не было. Ирина сладко потянулась, и уже совсем было собралась позвать мужа, как делала каждое утро: «Мася, мася…», но осознание, что они дома не одни, немедленно внесло коррективы в её утреннее поведение. Ирина лежала под одеялом, и мысль о том, что теперь надо как-то объяснять семье появление отца, представлять его им, заполнила её сознание. Это же нонсенс! Ирина воспринимала происходящее как резко неприятное и не могла с собой ничего поделать. Почему это произошло с ними? Ей казалось, что она будет думать о нонсенсе долго, но более суетные и сиюминутные мысли стряхнули с неё остатки сна. «Папа там, с Федей. Покормил ли он его завтраком, или они меня ждут? Ужас! Неужели отец ничего не ел?» Она наскоро умылась и вышла из спальни. Отец удобно устроился на диване, а Федя включил ему «e-Tvnet». Ира услышала, как муж хвастается возможностями интернета. Отец сдержанно кивал. «Вы уже завтракали? – Ира почему-то была уверена, что они предпочли ждать её. Отец отвернулся от экрана. Ира смотрела на себя его глазами: пожилая неухоженная тётка, седая, толстая, в старых чёрных домашних брюках. Она сейчас выглядела хуже отца, и он это явно заметил:

– Поздно ты что-то встаёшь. Уже почти 10 часов.

В голосе отца слышалось лёгкое осуждение. Ну да, с его точки зрения это была распущенность. Ира почувствовала себя снова «дочкой», которой надо оправдываться. Странное чувство, непонятно приятное или нет.

– Пап, я плохо сплю. К тому же, куда мне спешить? Так и есть, она оправдывается, дочка папина, престарелая.

– Потому и спишь плохо, что поздно встаёшь. Надо раньше ложиться и раньше вставать.

Ха-ха, ничего не изменилось. Папа в своём репертуаре: знает, как надо. Они все вместе спустились вниз, и Федя стал варить кофе. Отец сидел совсем близко в торце стола, между ними. Наливал сливки в кофе, ел бутерброды, спросил, нет ли творога. Творога не было, и отец сказал: «Ладно, неважно». Похвалил свежий хлеб, а Федя начал хвастаться, что «он сам печёт» и «варенье у нас своё». Ира улыбалась и прислушивалась к светской беседе мужчин, почти в неё не вмешиваясь, украдкой рассматривая отца. Выглядел он просто прекрасно, лет на шестьдесят с небольшим: подтянутый пожилой мужик, не старик. Никаких следов перенесённой операции. Отец был таким, каким ей всегда хотелось его помнить: не жалким инвалидом с изуродованной шеей, сиплым искусственным голосом, усталым лицом, вечным кашлем, мокротой из стомы, которую приходилось каждую минуту вытирать, а именно пожилым, все ещё красивым, уверенным в себе джентльменом. Сейчас беседа про варенье и хлеб казалась Ирине пустым и немного раздражающим гарцеванием, искусственно отдаляющим серьёзный разговор. Она ждала, что отец начнёт его сам, но он не начинал. «Интересно, сколько он будет делать вид, что так и надо… всё, мол, нормально: явился с того света, причём в Америку. И что теперь? Должен же он хоть что-то объяснить!» – Ира была готова уже сама начать задавать вопросы, но отец, наконец, поставил свою чашку и заговорил первым:

– Я знаю, вы удивлены. Я давно умер, похоронен, вернее, кремирован, а сейчас явился. Вы не понимаете, как это может быть, для людей подобное невероятно. Вас мучают вопросы, которые даже трудно сформулировать. И, хотя первым логичным человеческим вопросом можно считать «как это так? Как это происходит?», главный вопрос всё-таки не в том «как?», а, скорее, «зачем?» Зачем я пришёл к вам?

Я много думал, как вы меня примете? Понимал, что будете ошеломлены, особенно поначалу. Надеялся, что обрадуетесь, но понимал, что вряд ли. Скорее всего, я для всех – непрошеный гость.

– Пап, ну зачем ты так?

– Погоди, Ира, не перебивай меня…

– Я не могу не перебивать. Ты вот всеё говоришь, я «думал, понимал, надеялся». Тебя же нет, ты умер. Вот чего я не понимаю, и никто не поймет. Есть, что ли, «тот свет»? Рай, ад? Никогда не поверю.

– Ира, вряд ли сейчас следует об этом говорить. Ты права, конечно. Для живущих меня давно нет. Всё так. Я должен подумать, как вам это объяснить.

– Ты всё, как ты говоришь, «думал». А что ж не подумал об этом?

– Мне такие вещи кажутся неважными. Я пришёл, и вам надо это принять.

– Легко сказать. Ладно, оставим это. Перейдём к «зачем?» В чём цель… всего этого?

Ира не могла подобрать правильных слов. Весь начавшийся разговор казался ей неправильным. Давно умерший отец, сидящий с ними за завтраком, его тихий, размеренный голос, её собственные неловкие вопросы, в которых сквозила несколько агрессивная растерянность; Федя, явно не желавший принимать участия в их разборках. От ситуации попахивало таким абсурдом, что Ирина поёжилась. Все трое сейчас походили на персонажей современных психоделических пьес: холодные, бездушные диалоги, начисто лишённые человеческих эмоций. Ирина уже и сама не понимала, находилась ли она действительно под властью сумятицы чувств, где всё перемешано, или её интересовала только рациональная составляющая события.

Это же её отец! Она с такой болью пережила его уход, весь её привычный мир внезапно пошатнулся! Эти жуткие похороны, поминки, медали и ордена на подушечках, масса чужих пьяных людей, слегка дурнотное состояние, и она – одна, и нет Феди. Как долго она тогда не могла опомниться! Всё бы отдала, чтобы вернуть отца, чтобы он был рядом! Понимала, что это невозможно, что надо приспосабливаться. А сейчас прошла целая жизнь. Все отболело, изменилось, нарушилось и восстановилось. И он опять с ними? Зачем? Получается, она не рада? Или рада? Ира не знала. А он? Он ей теперь кто? Тот же ли он ей отец в изменившейся ситуации? Нужен ли он ей? Может, и да, но остальным точно не нужен. Не надо себе лгать. Ничего этого она отцу не сказала, странным образом он не располагал к откровенности. Да она, впрочем, и раньше с ним не откровенничала.

– Ира, нам с тобой надо снова друг к другу привыкнуть. Я никуда не спешу. Буду у вас жить, со всеми познакомлюсь. Все будет хорошо. Какие у вас на сегодня планы?

«Какие планы?» – папа, похоже, всё воспринимал проще – пожилой отец, живущий в семье дочери. Вот и всё. Он предлагал ей не напрягаться и решать проблемы по мере их возникновения. Проблем будет не счесть, и насчёт «всё будет хорошо» она не была так уж уверена. Сейчас был её ход, и ей надо было придумать, как представить нового родственника, как объявить новость, а потом смотреть на вытянувшиеся напряжённые лица окружающих. Федя тут не поможет, это будет только её проблемой.

Был вторник, и Ирине нужно было ехать на работу. «А с ним-то что делать? Одного оставить? – ощущение, что у них в доме теперь живёт ещё один человек, было непривычно. Считать его гостем? Если так, то надо развлекать, заботиться о досуге, а если он теперь член семьи, то… вот тут-то непонятное как раз и начиналось. Каждый член семьи имел свой статус, а его статус не определен. С одной стороны, ситуация понятная: престарелый прадедушка живёт в семье, внимания на него особо обращать не надо, просто изредка брать с собой в поездки и приглашать за стол, но Ирина знала, что так не выйдет, и причин тут несколько: отец вовсе не выглядел ветхим, слабым, едва с своём уме прадедушкой – это раз. Если посмотреть правде в глаза, она сейчас выглядела хуже него. Кроме того, учитывая папин характер, он вряд ли примет роль незаметного, отжившего своё, старца, ни на что не влияющего – это два. Про третий фактор даже и думать не хотелось. Одно дело старенький зажившийся папа, с другой – оживший мертвец! Ира с неудовольствием отметила, что мысленно называет отца «он», хотя обращалась она к нему как и раньше «папа». Да чего ж удивляться – тот, кто каким-то образом вернулся, пока не мог считаться её настоящим отцом. Отец же умер. Других вариантов рассудок не принимал.