Аудитор

– Телевизор смотрел, потом щётку тут у вас искал, не нашёл. И где у вас пылесос? Ты должна всё мне показать, где что лежит.

– Зачем тебе щётка?

– Зачем? Да у вас грязь везде – мусор на полу, пыль таким слоем лежит, что всё уж серое. Паутина. Дайте мне пылесос, я тут завтра хоть немного всё в порядок приведу. Вы что, никогда не убираете?

– Убираем, пап, только нечасто. Как-то не до того, да и трудно стало.

– При чем тут – трудно? Я вот так и знал, что, когда меня не станет, вы грязью зарастете. Теперь вижу, что был прав. Это потому что ты – грязнуля, вся в мать. У них в Черкизово всегда грязно было. Можно подумать, что ты раньше часто убиралась!

Что ж, ничего нового. Папа противопоставляет свой род «чистюль» с маминым – «грязнуль». Как это неприятно. Неужели это так для него важно? Ирина моментально вспомнила тётушку, папину сестру, которая в мытье хрусталя проводила все выходные. Неужели отец считал, что жить надо именно так? Как всегда в таких случаях, она почувствовала желание оправдаться:

– Пап, я уберу. Завтра с утра и уберу, сколько смогу.

– Не надо. Я сам всё сделаю, не стану тебя просить. Тем более что тебе трудно.

– Папа, мне под семьдесят. Не понимаю твоего сарказма.

Отец ничего не ответил. Обычная его манера не отвечать, когда он не согласен и недоволен. В жёстком отцовском взгляде читалось осуждение: его дочь – ленивая и распущенная неряха. Прямо, дескать, стыд. А главное, он так и думал. Отец обожал когда подтверждалось то, что он утверждал. А ещё в его взгляде читалось чуть брезгливое сочувствие: как же ты, милая моя, постарела, растолстела – плохо за собой следишь. Надо гулять и поддерживать себя в форме. Он же себя поддерживал, а она – не в него пошла. Ирина ждала, что он как-то пройдётся по её внешности, но папа этого делать не стал. Сейчас не стал, но Ира чувствовала, что он обязательно этой темы коснётся. Тридцать лет назад она была довольно ухоженной молодой женщиной, а сейчас – почти старуха. Он, естественно, заметил перемену, и ему неприятно. Хорош бы он сам был, столетний ветхий старикашка! Не дожил до этого, не состарился.

А Федя уже открывал кладовки и показывал, где у них щётка и пылесос. Хотел объяснить, как им пользоваться, но отец сказал, что разбёрется. Ирина с неудовольствием заметила, что Федя перед папой лебезит, то-есть вошёл в свой прежний статус: есть папа – хозяин дома и глава семьи, а есть он, Федя, муж дочери.

Они втроём начали смотреть новый сериал, забросив старый, потому что «папе будет неинтересно», и пошли спать. «Отец же видел, что мы свой фильм не досмотрели, но ничего не сказал, приняв как должное, что ради него выбрали новый», – Ира не то чтобы удивлялась – папа иногда играл в деликатность, но это было именно что игрой, а не его сутью. А суть была в том, что он «себя нёс» и уважение окружающих считал нормой. Она видела, что сериал про современную московскую жизнь очень отца заинтересовал, он жадно впитывал в себя детективную историю и получал удовольствие. Что будет в субботу! Как они его примут? Что суббота им принесёт? Скандал? Общее недовольство? Фальшь? Напряжение? Всё это было непредсказуемо, и Ира долго не могла уснуть, пыталась обсуждать своё беспокойство с Федей, но он её успокаивал, говорил, что всё образуется. Как он так мог? Что образуется, как, за счёт чего и кого? Федя тоже был в своём репертуаре: не надо усложнять!

– Что ты вылез с пылесосом? Он теперь уборщицей у нас будет служить? Ты обалдел?

– Да пусть убирает. Что ему ещё делать? Может, он хочет быть полезным…

– Ничего он не хочет. Старый папа убирает – это унизительно и стыдно. Вот чего он хочет добиться. Ты не понимаешь?

– Да ладно тебе. Просто хочет нам помочь. Чего тут такого особенного?

– Федь, а почему он ничего про главное нам не говорит? Про сам факт своего появления? Может, его спросить?

– Не надо. Сам скажет. Не трогай его… пока.

– Пока? А сколько ждать? Я боюсь, ребята его спросят, и что тогда?

– Вот тогда и посмотрим, спи, Ир. Мы же с тобой вс равно не можем ничего изменить.

Федя моментально уснул, а Ира ещё долго лежала с открытыми глазами и думала о субботе, представляя себе самые разные сценарии. Любой казался ей ужасным. Хоть бы суббота никогда не наступала. Завтра четверг: ещё два дня. Надо же, отец ничего не сказал ей о собственных ощущениях. Неужели он совсем не волнуется? И снова ей пришло в голову, что он вряд ли сейчас может по-настоящему волноваться. Он точно такой же, как раньше, и в то же время совершенно другой. Чего ожидать от этого противоречия, Ира не знала.

На следующее утро, когда Федя ушёл на работу и они с отцом остались одни, он вдруг сам с ней заговорил:

– Ир, ты думаешь, я не понимаю твоё состояние? Ты в шоке. Но, поверь, вы все ко мне привыкнете.

– А почему ты так в этом уверен?

– Потому что мы близкие люди.

– Да? Тебя с нами не было тридцать лет, и мы всё ещё близкие люди? Хотелось бы на это надеяться, но я не уверена. Я выгляжу хуже тебя, меня никто бы не принял за твою дочь. Девочки выросли, они взрослые женщины, у них дети, твои правнуки. Мужчины, их мужья, тебя вовсе не знают. Как пройдёт ваше знакомство друг с другом?

– Посмотрим.

– Посмотрим, куда же нам деваться! Я тебя прошу…

– О чём?

– Мы все увидимся в субботу у Лили в доме. Ты уж веди себя… ну, ты понимаешь.

– Что я должен понимать?

– Ну, без резких движений. Мы – семья, а ты пока не её член.

– Ладно, не беспокойся. Я постараюсь.

– Вот в этом я как-то сомневаюсь. Понимаешь, пап, ты – яркий лидер, тебе трудно вести себя «лоу профайл», – Ира употребила английское слово и сразу себя одёрнула: отец же по-английски не понимает.

– Что ты сказала? Как?

– Ну, скромно… что ли.

– Действительно, я – человек новый, буду к вам присматриваться. Мне всё интересно. Честно.

– Пап, я через 20 минут ухожу на работу. Но всё-таки скажи мне: зачем ты вернулся? Можешь ты мне это сказать? Я должна понять причину, все должны понять… иначе точно ничего у нас не выйдет. Каждый знает: оттуда никто не возвращается, а ты вернулся… зачем?

Отец молчал, то ли решив ничего не объяснять, то ли сказать своё обычное «ты всё равно не поймёшь», то ли тянул время, собираясь с мыслями. Ирина напряженно ждала:

– Я ждал этого вопроса, сам хотел объясниться, но не знал как… Во-первых, откуда ты знаешь, что «никто не возвращается»? Такое бывает, хотя и исключительно редко. Вот и со мной случилось, потому что мне это было надо.

– Надо? Как это?

– Как ты говоришь, «там» никто уже об оставшихся не думает, а я думал… ничего о вас не знал, а мне очень хотелось знать всё. Неизвестность была для меня страданием. Я не мог обрести покоя, и мне… разрешили.

– Кто разрешил?

– Не знаю. Просто вернули, чтобы я… посмотрел.

– И всё? Пап, ну сам подумай, как это для нас звучит? «Разрешили, вернули…» это Бог? И вообще, как там?

– Что ты хочешь знать? Я когда-нибудь тебе объясню, но не сейчас. Иди на работу. Не мучь меня.

– А ты мучаешься?

– Да, мне трудно об этом говорить.

– Почему ты о нас думал? Ты мог там думать? А мама? Мама думала? Другие? Ты мне расскажешь?

– Постараюсь, но сейчас это не главное. Сейчас давай думать о субботе.