Аудитор

– Нет, зачем заранее? Они будут знакомиться, вот мы и скажем – упорствовал Лёня.

Так в результате никому ничего не сказали, а Ирина предложила представить его своим двоюродным братом из Нижнего Новгорода. Папа не возражал, ему все эти тонкости были, похоже, безразличны. В гостях они нашли общий язык с Лёниным папой и довольно невежливо разговаривали о каких-то никому не интересных технических материях. В отличие от остальных, Мелихов внимательно слушал Вовины байки про «у меня на работе», причём было видно, что он интересуется не столько технической стороной дела, сколько юридическими и финансовыми аспектами бизнеса. Ну да, Ира не удивлялась, отец же всегда говорил, что он бы в Америке преуспел, открыл бы фирму, стал богатым. Сам мог бы быть на Вовином месте, консультировать, делать экспертные оценки проектов.

Папа уселся возле Ани и принялся её обхаживать: что-то тихонько говорил, наклонясь к самому уху, подливал вина, следил, чтобы она не сидела перед пустой тарелкой, а потом потребовал от Лили чтобы она поставила хорошую музыку – «ну, ты знаешь, какую я люблю». И, когда Лиля нашла в своём телефоне нечто подходящее, пригласил Аню танцевать. Она смущённо отказывалась, но Мелихов так настаивал, что ей пришлось покориться. Он вертел свою даму в довольно быстром ритме, прижимал её небольшое тело, ловко проводил между столиком и диваном, и при этом напевал вместе с радио. Никто больше танцевать не пошёл, но отца это совершенно не смущало. Какая разница, что делают другие! Все удивлённо переглядывались, парами у них никто никогда не танцевал. Изрядно приняв на грудь, могли вдруг начать танцевать, но не парами, это было немодно. Мелихов возвращал Аню на место, наливал себе и Вове ещё по рюмочке и они, довольные друг другом, о чём-то своём переговариваясь, с удовольствием выпивали и снова картинно чокались.

Лёня с Олегом сперва не отставали, но потом постепенно сошли с дистанции. Аня явно не хотела находиться в центре внимания, танцуя с Мелиховым, но с его натиском сделать ничего не могла. Ирине стало её жаль, и она вмешалась: «Пап, оставь Аню в покое, она устала. Потанцуй со мной». Отец станцевал с дочерью всего один танец, пригласил Лилю, потом Марину. Он был в заводе, в хорошем настроении. И потом случилось то, чего никто не ожидал. Маринина Женя жадно следила за танцами и потом сама подошла к новому дедушке:

– Дед, а потанцуй со мной. Тут как ты никто не танцует.

– Давай Женечка. Конечно. Буду рад.

– Только надо музыку найти. Ты какую хочешь?

– Мне, Жень, всё равно. Любую.

Женя довольно долго копалась в телефоне, а потом зазвучал довольно быстрый фокстрот. Женя потащила деда в сторонку, они о чем-то шептались. И началось… Не то чтобы они потрясающе танцевали – нет, конечно, дело было не в сложности хореографии. Просто дед с Женей смотрелись как одно целое, он её вертел, крутил, нагибал. Женя забрасывала на него ноги. Он её то прижимал с себе, то резко отталкивал. И хотя выглядело это всё несколько старомодно, но они ни разу не сбились, не вышли из ритма, понимая друг друга на уровне мельчайших движений. Гораздо больше её по росту и весу, дед держал Женю крепко и был ей надёжным партнером. Тем более что от него исходил мачизм, который Женя подсознательно чувствовала. Так слаженно в семье больше не танцевал никто. А самое главное, было видно, что оба они обожают танцевать, наслаждаются возможностями своего тела, выражают эмоции в танце и получают от этого особое удовольствие, другим недоступное. Надо же! Эти люди с немыслимой разницей в возрасте нашли друг друга, чтобы испытать взаимное восхищение. Последним они станцевали нарочито-страстное танго, в конце Мелихов прижал к себе Женю, приподнял и поцеловал, а потом отпустил, а она отошла и закружилась в традиционном поклоне. Ирина даже не представляла, что отец умеет так танцевать. Он всегда танцевал в компаниях, но никогда – так умело. Ну да, он же учился, ходил в танцевальную школу до войны, рассказывал об этом. Но потом не имел шанса продемонстировать все свои умения, партнёрши недоставало. А теперь Женя оказалась ему под стать. Дед и правнучка нашли друг друга. Ирина гордилась обоими. Вокруг папы с Женей образовался круг, все на них смотрели, иногда даже хлопали. Было видно, что отец устал и им пора собираться домой.

«Ну, Ир, я доволен, хороший был вечер», – сказал папа прежде чем закрыть дверь в свою комнату. «Ещё бы ты не был недоволен, добился своего, стал центром внимания!» – Ира и сама не понимала, умышленно отец так сделал, стремясь себя показать, или танцы с Женей были экспромтом. Теперь предстоял день рождения Олега у Марины в доме. Стоит ли ей волноваться или всё будет отлично, потому что иначе и быть не может? В глубине души Ира знала, что очень даже запросто может быть иначе и шанс, что что-то неприятное произойдёт, был велик.

И ещё её расстраивало, что папа живёт обычной жизнью их семьи, получает от этого удовольствие, а о том, где он почти тридцать лет находился, он явно говорить не хочет. А она должна знать, что бы там ни было. Он просто обязан ей хоть что-то рассказать. Не стоит делать вид, что его возвращение из мира мёртвых, а проще говоря, с того света – это плёвое дело и что оно не стоит их внимания. Ира и сама не могла бы сказать, испытывает ли она обыкновенное любопытство или за ним кроется нечто большее. Раз он вернулся, значит, на то была причина. Ему надо было в чём-то убедиться, но и ей тоже… она должна узнать правду о том, что там с умершими происходит, даже если завораживающая тайна смерти будет невыносимо пугающей. Пусть! У неё нет другого выхода. Раз отец избегает этого разговора, она припрёт его к стенке своими вопросами. Куда он денется! Расскажет. Надо только задать ему правильные вопросы. Но это-то и было самым трудным. Что конкретно спросить? Отец теперь казался таким обычным, весёлым, успокоенным, полным жизни, что любой вопрос про смерть мог его ранить, показаться убийственно неуместным. Он смотрит телевизор, закладывает посуду в машину, сидит за столом… а она ни с того ни с сего встрянет? Как найти идеальный момент? А вдруг он откажется отвечать? Да всё равно надо решиться, другого выхода у Ирины не было. Отец развешивал свои постиранные рубашки, и вышло действительно ни с того ни с сего:

– Папа, давай поговорим про то, как это было.

Отец сразу понял, о чём Ира хочет говорить и резко дёрнулся. На его лице появилась гримаса замешательства и недовольства, смешанных с покорностью обстоятельствам. Всем своим видом он как бы говорил ей: ну зачем? Зачем ты всё портишь? Зачем тебе это надо? Тяжёлое, недоступное твоему пониманию событие. Наверное, у него ещё была надежда как-нибудь уйти от неприятного разговора.

– Ой, Ир, ты опять за своё? Тебе обязательно надо меня мучить?

– А что, папа, разве мой вопрос такой уж глупый? Я хочу знать…

– Что ты хочешь знать? Что? Зачем тебе об этом вообще думать? Все умрут, и, когда умрут, узнают… все узнают в свой час. Я не хочу об этом говорить.

– Ничего. Через не хочу. Ты должен.

– Я тебе должен? Почему это?

– Потому что я хочу знать тайну смерти. Потому что ты вернулся. Я больше никого не знаю, кто вернулся. Только ты один… тебе разрешено? Кем? Почему? Я обязана знать. Когда, как ты говорил, у тебя в голове всё погасло и ты перестал испытывать боль… это означало конец, смерть? Говорят, в голове как бы вся жизнь за один миг проносится – это правда?

– Нет, неправда. Ничего не проносится. Но ты права. Моё сознание отключилось, и… предупреждая твой вопрос – я не видел ни врачей, ни тебя, вернувшуюся с работы, ни своего лежащего на полу тела. Моя душа, как принято себе это представлять, не отделилась от тела, не воспарила вверх и не наблюдала за событием. Нет никаких ангелов, которые уносят душу, ни встречающих нас там близких.

– А что там вообще? Мир? Другой мир? Разве там нет родственников и друзей, которые давно или недавно умерли и ждут тебя?

– Ир, я не уверен, что то, что там есть, можно называть миром. Это вообще трудно себе представить, а особенно – передать словами. И конечно, никто никого не ждёт. Это было бы слишком хорошо. Каждый одновременно и сам по себе, и с тем, с кем хочет быть.

– Как это?

– Вот именно, как это? Давай я тебе попробую рассказать это примитивно, и ты, как сможешь, представишь на каком-то уровне тот, как ты говоришь, мир.

Скорее всего, прошло какое-то время, но сколько именно, я не знаю. Я вновь начал себя ощущать, но моё сознание работало совершенно иначе, чем прежде. Оно охватывало всё сразу, и для него не существовало ни времени, ни пространства, ни расстояний. Мне показалось, что вокруг меня все ярко и интересно. Не было ни солнца, ни облаков, ни звезд, ни низа, ни верха. Всё заливал ровный свет, не отбрасывающий теней. Об этом трудно говорить, потому что любое сравнение с нашим обычным миром будет неверным. Все находятся друг с другом в какой-то причинно-следственной связи. Я чувствовал людей, тех, кого когда-то знал. Я мог их позвать, даже представить их облик. Они приходили или не приходили для общения со мной. Это был не только мой, но и их выбор.

– Как это? Что значит приходили? Вы могли видеть друг друга, общаться?

– Можно и так сказать. Просто пойми, что у представляемого образа нет телесности. Я мог чувствовать сущность человека, действительно с ним общаться, хотя видеть его тело, которого в действительно не существует, мне было не так уж и нужно, но да, я мог его видеть, сознавая при этом, что это просто нематериальный образ. Оно возникало в моём сознании, причём в том возрасте, в котором мне хотелось, а не в том, в котором этот человек умер.

– С кем ты общался?

– Много с кем…

– Например. Я же всех знаю.

– Ой, не выдумывай, вовсе ты не всех знаешь. Мне было тридцать пять лет, когда ты родилась. Что я, до этого возраста ни с кем не общался? Да и когда ты была… мало ли с кем я виделся вне дома.

– Это ты о своих любовницах говоришь?

– А вот это не твое дело.

– Нет, сейчас всё мое дело.

– Ошибаешься. Я же тебе скажу только то, что сочту нужным. Ты меня знаешь.

– Да мы с тобой раньше вообще никогда не разговаривали. И сейчас ты не можешь говорить откровенно?

– Просто ей вещи, которые тебя не касаются, в том числе и мои любовницы.

– Ладно, успокойся. Так кого ты видел?

– Ко мне сразу пришли мои маленькие брат и сестра, которых я не знал, никогда не видел. Мама о них рассказывала. Сестра Раечка умерла в совсем раннем детстве, а брат Лёва в четыре года – упал, ударился головой и вскоре умер. Подробностей я не знаю. Мама говорила, что он был кудрявый, красивый мальчик. Честно говоря, я об этих детях никогда в жизни не думал, а они ко мне захотели прийти.

– Зачем?

– Я думаю затем, что им нужен был кто-то старший. Я их младший брат, а получалось, что я взрослый, а они дети, вечные дети.

– Они могли к маме с папой ходить.

– Они ходили… наверное.

– Ты что, у них не спрашивал?

– Нет, зачем? Им нужен был я.

– О чём вы разговаривали?

– Мы особо не разговаривали. Они же совсем маленькие, им просто рядом со мной было хорошо и спокойно.

– Какие они были?

– Я особо не приглядывался. Ты что имеешь в виду? Одежду? Внешность? Разве это важно? Обычные малыши, симпатичные, одеты, по меркам того времени, хорошо. А ещё ко мне приходил брат Мотя. Я его помнил. И помнил, к сожалению, как он погиб. Я думал, что забыл, никогда не вспоминал тот день. Но там всплыло воспоминание: мы вчетвером взяли лодку, мои братья-близнецы несли вёсла, им было по пятнадцать лет. Их приятель Исай одолжил эту лодку у кого-то из своей семьи, он был постарше. Они меня взяли. Без спроса – мама нам не разрешала на Волгу ходить. Я был рад, пошёл со всеми, было тепло, но шёл мелкий, едва заметный дождь. Мы выгребли на середину, лодку стало сносить течением, поднялся ветер, ребята испугались, устали выгребать, часто менялись местами, раскачивали лодку, и она перевернулась. Все оказались в воде, я ушёл на глубину. Меня вытащил тот чужой мальчик. Венька как-то выплыл, а Мотя нет… Как он тонул, я не помню точно, хотя нет – помню его молящие, удаляющиеся глаза, когда голова несколько раз выныривала, помню его кричащий рот. Веня кричал уже с берега, бросался в воду, приятель его держал. Кто и как маме сообщил, я тоже не помню. Вот о каком Моте я тебе говорю.

– Ну, и как?