Голые среди волков

– У меня всегда все проходит гладко.

От Шюппа Кремер направился к Гефелю. Цвайлинг был на месте. Увидев старосту лагеря, который стоял с Гефелем у длинного стола, он сейчас же вышел из кабинета.

– Что случилось?

– Да ничего, Гефель должен приготовить вещи, – не растерявшись, ответил Кремер. – Завтра уходит этап.

– Куда? – Цвайлинг от любопытства высунул кончик языка.

– Не знаю.

Цвайлинг оскалил зубы.

– Бросьте втирать очки! Вы ведь знаете больше нас.

– Откуда? – с наивным видом переспросил Кремер.

– Я не интересуюсь вашими плутнями. – И ушел назад в кабинет.

– Ишь умник выискался, – проворчал Кремер, глядя ему вслед. – Я от Бохова, – прошептал он. – Надо поговорить. Выйдем.

Пиппиг с кипой одежды в руках вынырнул из глубины склада и подошел к столу. Он слышал последние слова Кремера и недоверчиво поглядел им обоим вслед. Кремер и Гефель остановились на площадке наружной каменной лестницы, которая вела на второй этаж склада. Кремер оперся о железные перила.

– Короче, Андре, я в курсе дела. Завтра уходит этап. Янковский увезет ребенка с собой, понял?

У Гефеля был вид осужденного, он опустил голову.

– Неужели с ребенком нельзя поступить иначе? – тихо спросил он.

Теми же словами и с тем же вопросом обращался Кремер к Бохову. По-видимому, на всем свете не было других слов для этого безвыходного положения. И теми же словами Бохова Кремер ответил теперь Гефелю:

– Исключено! Совершенно исключено!

После продолжительной паузы Гефель спросил:

– Этап идет в Берген-Бельзен?

Кремер с досадой ударил ладонью по перилам и не ответил. Гефель посмотрел на него в упор.

– Вальтер…

Кремер начал терять терпение.

– Нам нельзя здесь долго стоять. Ты лучше моего знаешь, как обстоят у тебя дела. Так что не крути. Завтра у меня будет полно хлопот, проверять насчет ребенка некогда. Значит…

Он расстался с Гефелем и спустился по лестнице. Гефель пошел на склад.

– Что ему от тебя надо? – спросил Пиппиг.

Гефель не ответил. Лицо у него было мрачное. Он прошел мимо Пиппига в канцелярию.

Холодный сырой ветер дул между бараками, и Кремер поглубже засунул руки в карманы. Он пересек проулок, за которым с восточной стороны аппельплаца открывался вид на крематорий – зловещее здание с торчавшей дымовой трубой. Сплошной забор из бурых, пропитанных карболкой досок окружал участок, скрывая его от любопытных взоров. Что происходило за забором? Ни один заключенный этого не видел, так как доступ туда был строго воспрещен. Но Кремер знал.

Как староста лагеря он уже не раз бывал за этим забором, когда новые эшелоны привозили по несколько сотен мертвецов. Их кучами складывали на дворе. Поляки, работавшие в крематории носильщиками, стаскивали трупы с кучи и срывали с них одежду. Ткани были ценным текстильным сырьем, которое не полагалось сжигать вместе с их бывшими владельцами. Раздевать трупы было нелегким делом. Скрюченные оцепеневшие тела добровольно не расставались с одеждой. Но у носильщиков уже выработалась сноровка. Двое хватали труп. Первый носильщик крепко держал труп, а второй стаскивал верхнюю одежду. Это было жуткое зрелище. Покойник с повисшей головой и вытянутыми вперед руками напоминал пьяного, которого раздевают, чтобы уложить в постель. Судорожно сведенные пальцы крючьями цеплялись за рукава. Сильным рывком куртку или пальто выдергивали из цепких рук трупа. На многих женщинах, особенно доставленных из Освенцима, было надето элегантное шелковое белье. От нежнейшего цвета «сомон» до «перванш». В разрезе сорочки виднелась тощая грудь с торчащими ключицами. Оголенный труп беспомощно валялся в грязи, жалостливо прижав руки и склонив остриженную голову. Разинутый рот, зиявший черной дырой, создавал впечатление, будто покойник до упаду хохочет над этим маскарадом. Ведь в маскараде не было нужды – бедняга и без того давно окоченел.

Кусачками носильщики вспарывали шнуровку на обуви – обычно узловатую бечевку или проволоку, – срывали ее с босых ног. У некоторых трупов стягивали по нескольку пар тончайших женских чулок. Между голыми трупами, лежавшими как попало, бродил еще один заключенный с зубоврачебными щипцами в руках. Он обследовал ротовые полости в поисках золотых коронок. Протезы вырывал целиком. Если они не представляли ценности, он тут же совал их обратно в черную дыру, пристукивая теми же щипцами. Лишь после этого два других носильщика хватали обобранного мертвеца за руки или за ноги, смотря по тому, как он лежал, и оттаскивали к общей куче. Привычными движениями они раскачивали труп, и он шлепался на груду нагой плоти…

Кремер остановился, проигрывая в голове ту картину.

По всему лагерю снова смердело горелым мясом. Острый запах въедался в слизистые оболочки. Высокая труба извергала в небо багровое пламя. Ветер разносил густой черно-бурый чад, повисавший клочьями над лагерем.

Кремер вспомнил одну ночь в августе 1944 года. Это было за несколько дней до бомбежки лагеря американцами. Из окна барака Кремер увидел над трубой такое же, как сейчас, красное зарево и подумал: «Кого это они сжигают среди ночи?» На следующий день по лагерю шепотом передавали: «В крематории расстреляли Тельмана[6 - Эрнст Тельман (1886–1944) – председатель ЦК Коммунистической партии Германии (1925–1933), депутат рейхстага (1924–1933), баллотировался на президентских выборах 1925 и 1932 года. Был арестован 3 марта 1933 года, за два дня до выборов в рейхстаг. Застрелен в августе 1944 года в Бухенвальде после более чем одиннадцати лет одиночного заключения. – Прим. перев.] и сожгли». Был ли верен этот слух? Никто не мог точно сказать. Хотя нет! Один человек знал точно.

18 августа 1944 года команда крематория получила приказ растопить одну печь на ночь. Вечером команду заперли в запасных помещениях при крематории. Эсэсовцам не нужны были свидетели. Однако один поляк-носильщик ускользнул и спрятался за грудой угля во дворе крематория. Он видел, как отворилась калитка в заборе и во двор ввалилась орава эсэсовцев. Они вели человека в штатском. Высокий, широкоплечий, в темном костюме, он шел без пальто, голова была непокрыта.

Незнакомца подтолкнули к входу в камеру – и тут же грянули выстрелы. Эсэсовцы втащили расстрелянного в камеру. Через несколько часов – столько времени им потребовалось, чтобы сжечь труп, – фашисты покинули крематорий. Уходя, один шарфюрер сказал своему спутнику: «Знаешь, кого мы сунули в печь? Коммунистического вожака – Тельмана».

Несколько дней спустя Шюпп, взволнованный, прибежал к Кремеру. В регистрационной книге коменданта он случайно прочел запись о расстреле Эрнста Тельмана.

Кремер долго смотрел на дымовую трубу. В ту ночь ему не спалось, он не мог оторвать глаз от алого пламени, полыхавшего в черном небе. И вот теперь это же пламя снова жгло его сердце. Кремер знал, почему цвет его знамени был алым.

Подойдя к деревянным ступенькам, ведущим в канцелярию, он услышал в громкоговорителе голос Шюппа, разносившийся по всему лагерю:

– Внимание! Проверка линии!

Помедлив у лестницы, Кремер улыбнулся.

После разговора с Кремером Шюпп перекинул через плечо ремень ящика с инструментами и, выйдя за ворота, направился в служебное помещение коменданта.

Удостоверение Шюппа открывало ему доступ всюду. То здесь, то там требовалось что-нибудь исправить, и Шюпп с удивительной ловкостью сумел сделаться незаменимым. Он знал, что его простодушное лицо и находчивость располагают к нему людей, и пользовался этим. Он вытянулся в струнку перед Райнеботом и на грубый окрик: «Чего надо?» – с невинным видом ответил:

– Придется опять проверить линию, господин комендант, несколько динамиков неисправны.

Райнебот, читавший что-то за письменным столом, лениво процедил:

– Наверно, сами чего-нибудь напортачили, а?

С детским изумлением на лице Шюпп возразил:

– И вовсе я не портачил, господин комендант. Проволока теперь такая хрупкая, что провода то и дело рвутся: ведь материал-то военного времени!

– Хватит болтать! Протявкайте, что надо, в микрофон и проваливайте!

Это означало, что Шюппу разрешили привести в действие лагерную радиосеть.

– Так точно, господин писарь.

По его покорному выражению лица нельзя было сказать, что, отворачиваясь, он думал: «Если бы ты, болван эдакий, только знал, что бы я мог с тобой сделать…»