Дневник

Сегодня остров кажется пределом желаний многим. Многим богатым чужакам.

А девочка – которая раньше плавала только в бассейне трейлер-парка, слепая от хлорки, – эта девочка приплыла на пароме в гавань Уэйтенси, где поют птицы и яркие лучи отскакивают от окон отеля. Эта девочка услышала, как океан бьется о волнорез. А солнце было такое теплое, а волосы ерошил ветер, такой чистый, что пах расцветшими розами… тимьяном и розмарином.

Несчастная девочка-подросток, которая никогда не видела океана, эта девочка уже нарисовала здешние мысы и нависшие утесы. Повторила их в точности.

Бедная малышка, Мисти Мэри Клейнман.

Эта девочка приехала сюда невестой, и ее вышел встречать весь остров. Сорок или пятьдесят семей, все улыбаются и ждут очереди, чтобы пожать ей руку. Пел хор школьников. Бросали горстями рис. В ее честь в отеле дали ужин, и все пили за нее шампанское.

Все окна отеля Уэйтенси, все шесть этажей с рядами окон и застекленных веранд, все зигзаги мансард на крутой крыше – все смотрели, как она приехала. Все смотрели, как она приехала в большой дом в тенистом, поросшем деревьями рыбьем животе.

Едва увидев остров Уэйтенси, Мисти Клейнман решила, что пора забыть свою работягу-мать. Забыть собачьи кучки и лохматый ковер. Она поклялась, что больше ее ноги не будет в старом трейлер-парке. Она решила пока не становиться художником.

Дело в том, что, когда ты ребенок, ну пусть даже тебе двадцать и ты учишься в художественном колледже, ты ничего не знаешь о реальном мире. Если человек говорит, что любит тебя, ты хочешь ему верить. Он просто хочет на тебе жениться и забрать тебя в дом среди острова-рая. В большой каменный дом на Восточной Березовой. Он говорит, что просто хочет сделать тебя счастливой.

И уж конечно, никогда не заморит тебя пытками до смерти.

А бедная Мисти Клейнман, она сказала себе, что не хочет карьеры художника. Всю жизнь она мечтала о таком доме, о семье, о покое.

А потом попала на остров Уэйтенси, где все выглядело так правильно.

А потом оказалось, что неправильная только она сама.

26 июня

С материка, из Оушен-Парка, звонит мужчина и жалуется, что у него пропала кухня.

Ничего удивительного, что он не сразу заметил.

Когда проживешь где-то достаточно долго – в доме, квартире, стране, – тебе становится там тесно.

Оушен-Парк, Ойстервилль, Лонг-Бич, Оушен-Шорз – все это материковые города. Женщина с пропавшей кладовкой. Мужчина без туалета. Эти люди – чьи все сообщения на автоответчике, – они перестраивали свои летние дома. Материковые дома, летние люди.

У тебя дом с девятью спальнями, который ты видишь только две недели в году, так что может пройти не одно лето, пока ты хватишься пропажи. У многих летних людей таких домов не меньше полудюжины. Это не совсем дома. Это капиталовложения. У летних людей кондоминиумы и кооперативы. Апартаменты в Лондоне и Гонконге. В каждом часовом поясе их ждет новая зубная щетка. На каждом континенте – куча одежды в стирке.

Голос из автоответчика Питера жалуется, мол, была кухня с газовой плитой. Двойная духовка в стене. Большой двухдверный холодильник.

Слушая его жалобы, твоя жена, Мисти Мэри, кивает. Здесь многое раньше было по-другому.

Раньше поймать паром было просто, если приехать на пристань. Он ходит каждые полчаса, с материка и обратно. Каждые полчаса. Теперь ты становишься в очередь. Ждешь среди незнакомцев в блестящих спортивных авто, которые не воняют мочой. Паром приходит и уходит три-четыре раза, пока на борту найдется место для тебя. А ты сидишь все это время под жарким солнцем, в этой вони.

Чтобы уехать с острова, тебе нужен целый день.

Раньше можно было зайти в отель Уэйтенси и без всяких проблем получить столик у окна. Раньше на острове Уэйтенси не было видно мусора. И машин. И татуировок. И проколотых носов. И шприцов, вынесенных волнами на пляж. Склизких презервативов в песке. Билбордов. Логотипов компаний.

Тот мужчина из Оушен-Парка, он сказал, что у него в столовой добротные дубовые панели и обои в голубую полоску. От угла к углу все плинтуса без швов и разрывов, все отфальцовано и откалевано. Он постучал, стена сплошная, гипсокартон на деревянной раме. Но посреди этой идеальной стены, он клянется, раньше была кухонная дверь.

Мужчина из Оушен-Парка говорит в телефон:

– Может, я ошибаюсь, но в доме должна быть кухня? Разве нет? Нет такого строительного кодекса или чего-то в этом роде?

Женщина из Сивью хватилась бельевой кладовки, когда не смогла найти чистое полотенце.

Мужчина из Оушен-Парка сказал, что достал из буфета в столовой штопор. Провинтил дырочку там, где раньше была дверь кухни. Потом взял из серванта нож для бифштексов и расширил дырку. Включил фонарик на брелоке, прижался щекой к стене и заглянул в проделанную дырку. Он сощурился и увидел в темноте комнату с исписанными стенами. Он сощурился еще больше, подождал, пока привыкнут глаза, но в темноте смог прочитать только куски:

«…ступите на этот остров, и вы умрете… – вот как там было написано, – …уносите оттуда ноги. Они убьют всех божьих детей, чтобы спасти собственных…»

Вместо кухни надпись: «Вас всех разделают, как говядину…».

Мужчина из Оушен-Парка говорит:

– Лучше приезжайте и посмотрите сами. – Его голос из автоответчика убеждает: – Ради одного почерка стоит приехать.

28 июня

Столовая в отеле Уэйтенси называется Залом Дерева и Золота, потому что там ореховые панели и золотая парчовая обивка. Каминная доска тоже из резного ореха, и полированные латунные подставки для дров. Камин надо топить, даже если дует ветер с материка и гонит дым обратно в зал. Сажа с дымом сочатся из камина, и приходится вытаскивать батарейки из каждого детектора дыма. К тому времени отель пахнет так, будто там маленький пожар.

Всякий раз, когда кто-нибудь просит девятый или десятый столик у камина, а потом жалуется на дым и жар и просит их пересадить, нужно чуточку выпить. Просто глоток, не важно чего. Твоей бедной жене сойдет и кулинарный херес.

Один день из жизни Мисти Мэри, королевы рабов.

Еще один самый длинный день в году.

Это игра, в которую может играть каждый. У Мисти есть собственная кома.

Пара глотков. Пара таблеток аспирина. Повторить.

В Зале Дерева и Золота, напротив камина, есть окна, которые смотрят на побережье. Замазка отвердела и раскрошилась, и теперь внутрь со свистом прорывается холодный ветер. Окна запотевают. Влага собирается на стекле и стекает на пол. Вскоре ковер начинает пахнуть, как кит, которого выбросило на берег в конце июля. Снаружи все до горизонта заполонили билборды – все те же марки фастфуда, солнечных очков, кедов, что валяются в мусоре вдоль линии прибоя.

В каждой волне плавают окурки.

Всякий раз, когда кто-нибудь просит четырнадцатый, пятнадцатый или шестнадцатый столик у окон, а потом жалуется на сквозняк и вонь, когда посетители скулят и просят пересадить их, нужно выпить.

Эти летние люди, идеальный столик для них как святой Грааль. Место силы. Позиционирование. Место, где они сидят, просто не может быть лучше, чем то, где их нет. А в столовой такие толпы, что когда проходишь по ней, тебя бьют в живот локтями и бедрами. Дамскими сумочками.

Пока мы не пошли дальше, постарайся потеплее одеться. И закупись витаминами группы B. Запасись дополнительными мозговыми клетками. Если ты читаешь это прилюдно, отложи книгу в сторону, пока не сможешь переодеться в свое лучшее белье, золотистое.

И, пожалуй, встань где-нибудь на очередь на донорскую печень.

Ты понимаешь, к чему все идет.

Куда идет вся жизнь Мисти Мэри Клейнман.

Есть масса способов совершить самоубийство без смерти как таковой.

Всякий раз, когда кто-нибудь с материка приводит толпу подруг, все стройные, загорелые, ахают при виде резного дерева и белых скатертей, хрустальных вазочек с розами и папоротником, антикварных серебряных подносов и прочего, всякий раз, когда одна из них возмущается: «Почему у вас телятина, а не тофу?» – сделай глоток.

Эти стройные женщины – на выходных иногда показываются их мужья, низкие и коренастые, потеющие так, что черное средство для имитации волос, которым они брызгают лысину, стекает по затылку. Густые струи темной жижи промачивают воротник.