Барнеби Радж

– А Долли уже легла?

– Хозяин спрашивает вас, – сказала миссис Варден, строго поглядев через плечо на свою наперсницу.

– Нет, мой друг, я обращался к тебе, – возразил слесарь.

– Вы слышали, что я сказала, Миггс? – крикнула его упрямая супруга, топнув ногой. – Вы тоже меня уже ни в грош не ставите? Еще бы, когда перед глазами такой пример! Услышав столь жестокий упрек, Миггс, у которой слезы всегда были наготове и могли изливаться большими или малыми порциями при первой надобности и без малейших затруднений, разразилась бурными рыданиями, крепко прижав обе руки к сердцу, словно только так можно было помешать ему разбиться на мелкие кусочки. А миссис Варден, обладавшая не менее усовершенствованной способностью проливать слезы, зарыдала тоже, соревнуясь со своей служанкой, да так успешно, что через некоторое время Миггс сдалась, уступив хозяйке поле сражения, и только время от времени всхлипывала, словно угрожая снова дать волю своим чувствам. Видя, что превосходство ее безусловно признано, миссис Варден скоро успокоилась и впала в тихую меланхолию.

Облегчение, испытанное при этом мистером Варденом было так велико, а передряги прошлой ночи так его утомили, что он уже клевал носом и, наверное, проспал бы в кресле до утра, если бы голос супруги минут через пять не заставил его вздрогнуть и очнуться.

– Когда мне случается быть в хорошем настроении, – заговорила миссис Варден не сварливо, но тоном зудяшим, полным упрека, – когда я весела и расположена побеседовать – вот какое я встречаю к себе отношение!

– А уж как вы были веселы полчаса назад, мэм! воскликнула Миггс. – Никогда еще я не видела вас в таком приятном настроении.

– Я никому на дороге не становлюсь и никогда ни во что не вмешиваюсь, – продолжала миссис Варден. Я не спрашиваю, куда кое-кто беспрестанно уходит и откуда приходит, мои мысли заняты одним – как бы поэкономнее вести хозяйство, я в этом доме работаю, как вол, – и вот награда! Вот как меня здесь мучают!

– Помилуй, Марта, – взмолился слесарь, всеми силами стараясь показать, что он ни минуты не дремал и совершенно бодр, – чем ты недовольна? Право же, я пришел домой с самыми лучшими намерениями и от всей души хотел, чтобы все было хорошо. Ну, поверь мне!

– Чем я недовольна? Удивительно приятно, когда муж дуется и, как только пришел домой, тотчас засыпает! Когда он замораживает в тебе все чувства, выливает на тебя ушат холодной воды! Я знаю, что он ходил по делу, которое интересует меня больше, чем кого бы то ни было, и, естественно, ожидала, что он расскажет мне обо всем без всяких просьб с моей стороны. Я вас спрашиваю естественно такое желание или нет?

– Прости, Марта, – миролюбиво сказал слесарь. По правде говоря, я боялся, что ты не расположена сейчас к дружеской беседе. Я с удовольствием расскажу тебе все, моя милая.

– Нет, спасибо, Варден, – возразила его супруга, с достоинством поднимаясь с места. – Я не ребенок, которого можно наказать, а через минуту приласкать, для этого я, пожалуй, уже старовата, Варден! Возьми свечу, Миггс, и проводи меня. Ты-то по крайней мере можешь быть весела и счастлива.

Миггс, до этой минуты из сочувствия хозяйке пребывавшая в глубочайшей меланхолии, вдруг необычайно оживилась, энергично мотнула головой, бросив взгляд на Гейбриэла, схватила свечу и удалилась вместе с хозяйкой.

«И кто бы поверил, что эта женщина бывает мила и приветлива? – сказал себе Варден, пожав плечами и при двинув кресло поближе к огню. – А между тем это так. Ну, что поделаешь, у каждого свои слабости. Не мне осуждать ее за них – ведь мы так давно женаты».

Он скоро задремал опять, так же безмятежно – этого здорового духом человека трудно было вывести из равновесия. Сидя с закрытыми глазами, он не мог видеть, как приоткрылась дверь с лестницы и кто-то просунул голову в комнату, но, увидев его, поспешно ретировался.

– Хотел бы я, чтобы кто-нибудь женился на Миггс, пробормотал слесарь себе под нос, проснувшись от стука двери и обводя взглядом комнату. – Да, хорошо бы! Но это невозможно. Едва ли найдется на свете сумасшедший, который решится на это!

Утомленный столь серьезными размышлениями, Гейбриэл опять уснул и спал так долго, что огонь в камине успел догореть. Проснувшись, наконец, он, как обычно, запер входную дверь и, положив ключ в карман, пошел наверх в спальню.

Через несколько минут после его ухода дверь в темную теперь гостиную снова приоткрылась, и сначала в нее просунулась голова, а после этой рекогносцировки вошел Сим Тэппертит с лампой в руке. – И какого черта он торчал тут так долго? – бормотал этот джентльмен, проходя через комнату в мастерскую. Здесь он поставил лампу на горн. – Из-за него пропала добрая половина ночи! Ей-богу, только и пользы от моего проклятого ремесла, что я здесь в мастерской изготовил себе вот эту штуку!

Он вытащил из правого кармана грубо сделанный большой ключ и, осторожно вставив его в замок, тихонько отпер только что запертую хозяином дверь. Затем опять спрятал в карман свое изделие и, не потушив лампы, так же бесшумно, со всякими предосторожностями заперев за собой дверь, шмыгнул на улицу. Этого никак не мог подозревать не только крепко спавший слесарь, – это не снилось даже Барнеби, чьи сны были полны самых фантастических видений.

Глава восьмая

Выбравшись из хозяйского дома, Сим Тэппертит сразу отбросил всякую осторожность и, хорохорясь, с заносчивым и самоуверенным видом отчаянного парня, которому ничего не стоит убить человека и даже, в случае надобности, съесть его живьем, торопливо зашагал по темным улицам.

То и дело приостанавливаясь, чтобы ощупать карман и убедиться, что его замечательный ключ на месте, он дошел до Барбикена и, свернув в одну из самых узеньких уличек, расходившихся отсюда, только теперь замедлил шаг и утер разгоряченное лицо – видимо, дом, куда он направлялся, был уже близко.

Не очень-то подходящее это было место для ночных Прогулок – оно пользовалось более чем сомнительной репутацией, да и на вид было не из приятных. Из глухого переулка, куда свернул Сим, темный проход вел в тупик, нечто вроде немощеного и вонючего двора, где было темно, хоть глаз выколи. В эту-то мрачную яму ощупью пробрался предприимчивый подмастерье слесаря и, остановившись перед облупленным, грязным домом, на фасаде которого в качестве вывески подвешено было грубое подобие бутылки, качавшейся взад и вперед, как преступник на виселице, трижды ударил ногой по железной решетке. Не дождавшись ответа на свой сигнал, мистер Тэппертит рассердился и опять трижды стукнул по решетке.

На этот раз изнутри откликнулись довольно скоро. У ног Сима Тэппертита словно разверзлась земля, и из отверстия выглянула чья-то лохматая голова.

– Это вы, старшина? – спросил сиплый голос, внушавший так же мало доверия, как и голова.

– Я. А кто же еще? – надменным тоном отозвался мистер Тэппертит, спускаясь вниз.

– Да ведь уже так поздно, что мы и ждать вас перестали, – сказал обладатель сиплого голоса, остановившись, чтобы запереть решетку. – Опаздываете, сэр.

– Ступайте вперед, – с угрюмой важностью скомандовал мистер Тэппертит. – И оставьте свои замечания при себе, пока вас не спрашивают. Вперед! Живей!

Последнее приказание звучало несколько театрально и было, пожалуй, излишним, поскольку спускаться по узким, крутым и скользким ступеням нужно было очень осторожно: всякая поспешность или уклонение с проторенной дороги грозило им купаньем в зиявшем внизу огромном чане с водой. Но мистер Тэппертит подобно некоторым другим великим мужам, любил эффектные жесты и позы. Он снова крикнул «вперед!» стараясь, чтобы голос звучал хрипло, и, скрестив на груди руки, нахмурив брови, первым сошел в подвал. Здесь в углу стояли небольшой медный котел, два-три стула, стол, скамья и низенькая кровать на колесиках, покрытая рваным лоскутным одеялом. На очаге мерцал слабый огонь.

– Добро пожаловать, наш благородный старшина! приветствовал новоприбывшего какой-то долговязый и тощий субъект таким голосом, каким говорят спросонья.

«Старшина» кивнул ему и, сняв верхнее платье, стоял неподвижно в величественной позе, сверля глазами своего подчиненного.

– Что вового? – осведомился он, наконец, когда, казалось, уже заглянул ему в самую душу. – Ничего особенного, – ответил тот, потягиваясь. Это был такой верзила, что сейчас, когда он выпрямился во весь рост, на него даже страшно было смотреть. – Почему вы так поздно?

– Это мое дело, – был единственный ответ, каким удостоил его старшина. – Что, зал готов?

– Готов.

– А новичок здесь?

– Здесь. И еще несколько человек – слышите, как шумят?

– В кегли играют! – сказал недовольно старшина. – Вот пустые головы! Нетрудно было угадать, чем именно развлекаются эти «пустые головы»: под сводом душного подвала стук раздавался, как отдаленные раскаты грома. Если другие два погреба были похожи на тот, в котором происходил этот отрывистый разговор, то на первый взгляд действительно казалось странным, что люди выбрали для развлечений такое место: пол был сырой, глиняный, голые кирпичные стены и потолок испещрены следами улиток и слизней, а воздух – спертый, затхлый, тошнотворно-зловонный. Едким и острый запах, заглушавший все остальные, наводил на мысль, что в погребах этих еще недавно хранили сыры, чем и объяснялась липкая влажность воздуха; это же вызывало приятное предположение, что здесь водятся крысы. Кроме того, от естественной сырости все углы заросли не только мхом, но целыми кустами плесени.

Хозяин этого восхитительного убежища и обладатель вышеупомянутой взлохмаченной головы (парик на нем был облезлый и растрепанный, как старая метла трубочиста) между тем успел спуститься вниз. Он молча стоял в стороне, то потирая руки, то поглаживая седую щетину на подбородке, и только усмехался. Глаза его были зажмурены, – да будь они даже широко открыты, по напряженно-внимательному выражению лица, болезненно бледного, как у всех, кто живет без воздуха в подвалах, и до беспокойному дрожанию век легко было угадать, что он слеп.

– Даже Стэгг – и тот заснул, вас дожидаясь, – сказал долговязый, кивнув в сторону слепого.

– Да, да, спал как убитый! – воскликнул тот. – Что будет пить мой благородный начальник – коньяк, ром, виски? Настойку на порохе или кипящее масло? Скажите только слово, о Львиное Сердце, и мы добудем вам все, что угодно, – даже вино из епископских погребов или расплавленное золото с Монетного двора короля Георга.

– Чего-нибудь покрепче, – важно сказал мистер Тэппертит, – да неси скорее! А откуда ты его возьмешь, мне все равно. Хоть из винных погребов самого дьявола!

– Сильно сказано, благородный старшина! – отозвался слепой. – Вот это речь, достойная Вождя Подмастерьев! Ха-ха! Из чертовых погребов! Славная шутка! Старшина острит. Ха-ха-ха!

– Вот что, приятель, – изрек мистер Тэппертит, устремив свой «пронзительный» взор на хозяина, который, подойдя к стенному шкафу, ловко и уверенно, как зрячий, достал оттуда бутылку и стакан. – Если будешь так шуметь, то сейчас убедишься, что старшина шутить вовсе не намерен. Заруби это себе на носу!

– Ох, он на меня смотрит! – воскликнул Стэгг, останавливаясь и делая вид, будто заслоняется бутылкой. Я чувствую на себе его взгляд, хотя не вижу его. Не смотрите на меня, благородный старшина! Ваши глаза сверлят, как бурав!

Мистер Тэппертит мрачно усмехнулся и, еще раз метнув взгляд в сторону слепого, который прикинулся страшно испуганным, уже менее грозным тоном приказал ему подойти и впредь держать язык за зубами.

– Слушаю, начальник. – Стэгг подошел к нему вплотную и наполнил стакан доверху, не пролив ни капли, так как держал мизинец на краю стакана и перестал наливать, как только жидкость смочила палец.

– Пейте, благородный старшина! Смерть всем хозяевам и да здравствуют их подмастерья! Да будут любимы все красотки! Выпейте, храбрый генерал, и пусть вино разгорячит ваше мужественное сердце!

Мистер Тэппертит милостиво взял стакан из его протянутой руки. Пока он пил, слепой опустился на одно колено и с видом смиренного восхищения стал осторожно гладить его икры.

– Ах, если бы я был зрячий! – приговаривал он. – Если бы я мог полюбоваться на моего старшину! Ах, за чем мои глаза не могут увидеть эту пару точеных ног, угрозу семейному счастью всех мужей на свете!

– Пусти! – сказал мистер Тэппертит, глянув вниз на свои обожаемые конечности. – Оставь меня в покое, слышишь, Стэгг?