Кракен

Коллингсвуд поступила на службу уже давно, уже хорошо была подкована в полицейскости, чтобы понимать устои ОПФС и лондонский этикет. Полиция не могла официально посетить похороны фигуры столь сомнительной законопослушности, но не могла и проигнорировать публичное мероприятие, проявить неуважение или неблагодарность. Отсюда лицедейство – фарс, который видно насквозь, мнимая некомпетентность наружки, из-за которой их видели и сочли за посетивших.

– Ну и что наделал этот Адлер? – спросила Коллингсвуд. – Что потом утонул в бутылке?

– Кто знает? Чем он мог кого-то обозлить, я понимаю не лучше тебя.

– Я все понимаю намного лучше тебя, начальник, – сказала она. – Затребуй все необходимое, я пошла за своими шмотками.

Она достала из своего шкафчика в раздевалке старую доску, нефигово измазанную глифами, свечку, горшок непрезентабельного воска. Бэрон послал Харрис имейл, запросив лоскут кожи, кость и клок волос Адлера.

Он не мог уйти, но в остальном не был ограничен. Билли часами сидел в бездонной библиотеке. Насыщался глубоководной теологией и поэзией. Искал специфику по тевтическому апокалипсису.

Проглотит и выпростает. Заберет изо тьмы во тьму. Ужасные укусы. Избранные – как кто? Типа, блохи, паразиты на великом священном теле спрута, несущиеся через водоворот. Или нет, смотря где читать. Но везде – все не так, как сейчас.

Когда Билли в последний раз вздохнул, снял очки и вернул стихи о щупальцах на полку, поморгал и потер глаза, то с испугом увидел нескольких мужчин и женщин, присутствовавших на собрании с тевтексом. Он встал. Они были разного возраста и в разных одеждах, но одинаковы в уважительных выражениях лиц. Он не слышал, как они входили или спускались.

– Давно вы здесь?

– У нас вопрос, – сказала женщина в балахоне с подмигивающим золотым сигилом щупалец на груди. – Вы трудились над ним. Было ли в этом кракене что-то… особенное?

Билли провел рукой по волосам.

– В смысле, особенное-особенное? Необычное для гигантского кальмара? – Он безнадежно покачал головой. – Откуда мне знать? – пожал он плечами. – Это вы мне скажите. Я же не из ваших пророков.

Вау. В ответ на это по помещению что-то пронеслось. Все стояли с робким видом. «Что?.. – подумал Билли. – Что я?..» А…

Ну естественно, он из их пророков.

– Ох, блин, – сказал он. Привалился к шкафу. Закрыл глаза. Вот почему ему даровали сны. Это не просто сны – их следовало читать.

Билли посмотрел на книги – учебники бок о бок с видениями. Он попытался, как Варди, пропустить через себя чужие сцены прозрений. Он мог представить, что эти верующие считают исследователей цефалоподов неизвестными святыми, не замечающими собственных прозрений и оттого еще более ценными – лишенными эго. А он? Билли касался тела Господня. Консервировал – спас от времени, сберег до Anno Teuthis. А из-за Госса и Тату он еще и пострадал во имя Божье. Вот почему прихожане его защищают. Он не просто какой-нибудь святой. Билли – хранитель. Иоанн Креститель от гигантских спрутов. Робость в лицах кракенистов – это преданность. Это трепет.

– Боже ж ты мой, – сказал он.

Мужчины и женщины смотрели. Он видел, как они уже применяют экзегетику к его возгласу.

Любой момент под названием «сейчас» полон возможностей. Во времена переизбытка всяких «может быть» лондонским экстрасенсам порой приходилось отлеживаться в темноте. Некоторые были склонны к тошноте, пресытившись апокалипсисами. Армагеддонное обострение – так они говорили, и во времена парадов планет, календарной черной полосы или рождений уродов этих больных изводило и рвало, сражало побочными эффектами откровений, в которые сами они не верили.

Сейчас же ситуация была палкой о двух концах. С одной стороны, подобные припадки становились реже. После стольких лет мученичества во имя каких-то чужих мучеников армагеддонное обострение еще никогда не переносилось так легко. С другой стороны, это потому, что схлопывалась та самая разветвленность, опьянение незамкнутой вселенной, игравшее шутки с их средним ухом. И заменялась на что-то еще. Вместо всех «может быть» тускло и с нарастающей скоростью приближалось что-то простое и совершенно окончательное.

Экстрасенсы гадали, что это за слабость пришла на место предыдущей слабости? Что это за новый дискомфорт, новый холодный недуг? Ах да, начали понимать они. Вот что. Страх.

Животные тоже боялись. Крысы ушли под землю. Чайки вернулись в море. Лондонские лисы перепуганно спаривались в гормональном приливе и из-за адреналина становились легкой добычей тайных городских охотников. Для большинства лондонцев все это пока что проявлялось только в виде эпидемии помета – гуано ужаса, – потому что голуби срались со страха. Загадили все магазины. В Челси Андерс Хупер смотрел на витрину «Японутого!» и с отвращением качал головой. С тихим «динь» открылась дверь. Вошли Госс и Сабби.

– Бертран! – сказал Госс и дружелюбно помахал рукой. Сабби таращился. – Ты меня так взбудоражил, что у меня к тебе есть еще вопрос!

Андерс попятился. Нашарил мобильный. «Звоните нам, если еще что-нибудь от них услышите, ладно?» – сказал Бэрон и дал визитку, местоположение которой Андерс теперь пытался вспомнить. Он стукнулся об стену. Госс оперся на стойку.