Бабайка

– Доброе утро, Джоанна. Прошу прощения, но… мне надо одеться.

– Пожалуйста.

И стоит, не сдвинувшись с места ни на йоту.

Что за нравы у них?

– Простите, но… милая Джоанна, не могли ли бы вы выйти?

Джоанну моё предложение удивило и даже похоже немного обидело. Иначе почему она вышла, поджав губы?

Я вышел во двор и с удовольствием совершил в отведенных для этого местах все полагающиеся гигиенические процедуры. Порадовался основательной бревенчатой уборной – позднее Хёрст объяснил мне, что изготовление досок здесь процесс довольно трудоёмкий. Поплескал на лицо дождевой воды с бочки, прополоскал рот, с лёгкой печалью вспомнив зубные щетки Жёлтого мира.

Замечательное летнее утро, свежесть, потихоньку уступающая место зною, щебетанье птиц, сельскохозяйственные звуки, вроде мычания коров и меканья коз. Всё это вдруг породило во мне бодрую уверенность в том, что всё будет хорошо, и забота моя, неотступно тихой тоской грызшая мне сердце, вдруг отступила.

Это отличный мир, и я со всем справлюсь.

Напевая, вошел я в дом, и застал хозяев и констебля за разговором; и хотя речь шла обо мне, увидев меня, они не прервали беседы.

– … вот и получается, что ничего он не помнит, – мельком глянув на меня говорил Хёрст. – И есть вещи такие, что заставляют если не верить, то по крайней мере, думать, что какая-то правда в его словах есть. И меч у него истинный, и в нём уже проявилась вера, слабая, правда. Огонь, к примеру, он разжечь не смог.

Что правда, то правда. Огонь развести я не сумел. Может быть, оттого, что и настоящий костёр я редко когда запаливал с одной спички?

– Доброе утро, мастер Григорий, – сказал человек-скала. – Садитесь, поешьте. Путь вам неблизкий предстоит. Это моя жена Сэди, – и он указал на миловидную женщину лет тридцати пяти на вид. – С Джоанной вы уже признакомились, а сыновья на покосе.

Завтрак, состоял из какой-то каши, довольно, впрочем, вкусной, и… молока? Трудно судить о продуктах питания, когда все они имеют разные оттенки зелёного.

Сборы были недолгими. Мастер Бэнкс дал нам пару переметных сум с провиантом. Констебль заседлал Буца, Бэнкс с Джоанной тоже заседлали пару лошадей масти посветлее, нежели конь констебля. В нашем мире они, верно, были бы гнедыми.

Констебль вскочил на Буца, Джоанна – на одну из лошадей.

– Ну, – дружелюбно сказал Бэнкс, – чего же вы ждёте, мастер Григорий?

Утро сразу перестало быть чудесным, и спина моя покрылась холодным потом.

Самому управлять лошадью?!!

– Но ведь… – боюсь, я выглядел в этот миг не очень вразумительно.

– За лошадь не волнуйтесь, – утешил меня мастер Бэнкс. – Джоанна проводит вас до Далёкой Радости и вернётся с лошадьми назад. Заодно навестит Розанну.

Я вздохнул и обречено взялся за луку седла. Поставил левую ногу в стремя. Довольно ловко, на мой взгляд, вскочил в седло.

Джоанна посмотрела на констебля Хёрста, тот еле заметно пожал плечами.

– Джефф, – обратился мастер Бэнкс к констеблю, – вы присмотрите за ним. Похоже, ваш подследственный не мастак держаться в седле.

Сказано с фермерской прямотой, что и говорить.

Ну да ладно, самое главное – теперь я на коне. В конце концов, я же не прикован к этому констеблю. Улучу момент, и ищи ветра в поле.

IX

Однако уже через полчаса я от своего намерения отказался.

– Что-то в последнее время зачастили в наши края чужестранцы, – сказала, с любопытством глядя на меня, Джоанна. Вот уж кто хорошо смотрелся в седле. Седло, кстати сказать, было мужское, несмотря на то, что девушка была в длинной, широкой юбке.

– А что, кто-то был еще? – улыбнулся я. Разговоры с девушками – это мой конёк. С девушками я натужно остроумен, неестественно громок и естественно туповат.

– Ну да, – сказала Джоанна, – три дня назад проезжали через наши Холмы на Далёкую Радость двое. Мужчина и мальчик.

Сердце моё сдвоило, и застучало чуть чаще.

– А сколько лет мальчику?

– Откуда мне знать, – пожала плечами девушка. – На вид лет двенадцать.

Значит, не они, подумал я. И потом мужчина, а были медвежонок, змей и дракон. Тоже не получается.

– На глазах ещё у него такая штука была…

– Очки, – машинально сказал я.

– О, точно! – обрадовалась девушка. И сердце сдвоило снова.

Человек, дракон, думал я, какая разница, если бабайка может быть драконом, почему не может быть человеком? да запросто, чем человек лучше, вон у Шварца дракон спокойно превращался в человека, но почему Никитке двенадцать лет? Что я буду делать с двенадцатилетним сыном? Как он у меня школу закончит? Стоп, стоп, сказал я себе. Ты еще не знаешь, точно ли это они.

– И были они вроде тебя, – продолжала меж тем Джоанна, – какие-то не такие.

Вопрос: можно ли на таком зыбком показании строить планы?

Дальше пошло ещё хуже. Уже к полудню я осознал, что из всех испытаний, выпавших на мою долю это, похоже, самое тяжкое. Болело всё тело, и сильное подозрение, что мне в наказание дали какую-то специально обученную лошадь, потихоньку превращалось в уверенность.

Один раз меня стошнило.

Привал, который мы сделали, дабы пообедать, облегчения не принёс. Я кулём свалился с лошади и, ноги нараскоряку, отошёл в сторонку. Констебль с укоризной посмотрел на своего подследственного, то есть на меня, но ничего не сказал. Мысли его, впрочем, можно было без труда прочесть на лице. Откуда берутся, понаехали тут, да, были люди в наше время – и так далее в том же духе.

Джоанна быстро нарезала снедь, аккуратно разложила её на холщовом полотенце, и вместе с констеблем с аппетитом взялась за еду.

– Мастер Григорий, – позвал меня Хёрст.

– Не-е, – замотал я головой. Подумать было страшно что-то съесть.

После привала стало ясно, что до вечера мне не дожить. Да что ж такое-то, думал я. Какие-то сплошные приключения тела. То я мотаюсь бегом туда-сюда, то меня истязают целую неделю для того, чтобы я не мешался в бою, теперь вот выясняется, что лошадиное седло и моя задница – две вещи несовместные. Нет, умом я понимал, что не я первый, не я последний. Помнится, шолоховский Давыдов тоже мучался с непривычки, да только тело упорно гнуло свое. Ты сдохнешь, говорило мне моё собственное тело, свалишься с лошади, и косточки твои разлетятся в разные стороны, потому что нельзя так глумиться над своим организмом.

Смеющиеся глаза Джоанны, время от времени обращавшиеся в мою сторону, делали мою участь ещё горше. Солнце, издевательски медленно катившееся по небосклону, специально замедляло ход, отдаляя вечер. И зеленые суслики, столбиками выглядывавшие из зелёной травы, глядя на меня, откровенно развлекались.

В общем, когда констебль Хёрст объявил привал на ночлег, мой моральный дух был низок как никогда.