Граница нормальности

Генотип

– Нет, это не мой сын! – воскликнул Волемир Пинтусевич.

Он со строгим недоумением посмотрел на стоящего перед ним мальчика в сером костюме и продолжил:

– Мы, Пинтусевичи, потомственные клоуны. А ты?

– Ты предвзято к нему относишься, – сказала жена. – Он у нас нормальный мальчик.

– Эльвира! – сказал Пинтусевич. – Ты просила поговорить с сыном. Я делаю это. Более того. Я воспитываю сына! Я разговариваю с ним как мужчина с мужчиной! Почему ты вмешиваешься?

Жена ушла на кухню. Может, варить ужин, а может и обдумывать ответ.

– Э-э-э… – сказал Пинтусевич. – Ах да! Иван! На кого ты похож?

– Люди говорят, на маму, – уныло ответил младший Пинтусевич.

– Вот именно! – сказал Волемир Мефодиевич, воровато оглянувшись. – О, как ты прав! Именно! И не смей мне дерзить! Ты смотрел на себя в зеркало? Ну какой из тебя клоун? С этим твоим маминым вечно постным выражением лица? Неужели весь род Пинтусевичей не оставил в твоей душе ничего? Твой прадед был клоуном, твой дед был клоуном, твой отец – клоун! Я тебя спрашиваю! Что ты молчишь?

– Оставил, – все также уныло сказал Иван.

– Что?! – спросил Волемир Мефодиевич, помолчав.

– След, – коротко ответил Иван.

– Какой след? О чем ты говоришь? Да одно то, как ты держишь эту чертову скрипку способно довести интеллигентного человека, – в этом месте Волемир Мефодиевич непроизвольно приосанился, – до…

– Оргазма, – брякнул Пинтусевич-младший.

– Не смей мне дерзить! – вскричал Пинтусевич-старший. – Ну почему, почему ты такой?!

И добавил с нажимом:

– А?!

– Люди говорят: в семье должен быть хоть один нормальный.

– Кто говорит? Что за люди?!

– Бабушки.

– Какие еще, к дьяволу, бабушки! – Волемир Мефодьич иногда позволял себе крепкие выражения.

– Родные. Твоя и мамина мамы, – объяснил Иван.

То, что в мире существуют общие для свекрови и тещи позиции, Волемира Мефодьевича изумило. Ему нарисовалась картинка, от которой явственно повеяло шизофренией – его собственная мать и мать супруги дуэтом поют песню. Почему-то «Самбади ту лав».

– Что, прямо вместе так говорят? – спросил он.

– Нет, по отдельности.

– А вот сходил бы на родительское собрание, – вернулась из кухни жена. – Раз уж решил заняться воспитанием Ивана.

– Я и так регулярно хожу на родительские собрания! – сказал Пинтусевич-старший, держась за сердце.

Жена пристально посмотрела на Пинтусевича-старшего.

– Да! – сказал Волемир Мефодиевич, – Регулярность, Эльвирочка, она ведь разная бывает!

– Раз в четыре года?

– Да! – драматично сказал Пинтусевич. – Олимпиады, например, проходят раз в четыре года! То есть регулярно!

– А раз в сто лет наступает новый век, – солидно сказал Иван Пинтусевич. Родители посмотрели на сына. Сын исчез.

– Кстати, о регулярности, – сказала супруга.

– Лучше о сыне, – быстро сказал Пинтусевич.

– Прекрасно, – сказала Эльвира Васильевна. – Как раз кончается восьмой год учебы нашего сына. Так что пора! Завтра в семь.

И вышла из комнаты.

– Нифига себе попил чаю, – горько сказал Волемир Мефодьевич и включил телевизор.

***

– А вас, Волемир Мефодьевич, я бы попросила остаться.

Учителя, сидевшие на первом ряду, внимательно смотрели на Пинтусевича, стоявшего у доски. Тому вспомнились школьные годы, и он немедленно принял позу несправедливо обиженного подростка: одна рука в кармане, нос – вверх, глаза – в пол, ботинки – не чищены, весь вид выражает готовность нахамить.

– Волемир Мефодьевич, – блистая очками, начала Нина Ивановна. – Я как классный руководитель Ивана обязана вам сказать.

Она сделала паузу, прижала обсыпанный мелом рукав к сердцу и продолжила.

– Мы все понимаем, у Ивана тяжелая наследственность. Мы знаем, что его прадед и дед были клоунами.

Бамц! – щёлкнуло в голове Волемира Мефодьевича.

– Мы знаем, что в молодости вы не раз сбегали из дома, не желая подвергать себя этим унизительным репетициям, Эльвира Васильевна нам про это много и подробно рассказывала.

– Но! – Нина Ивановна задрала вверх указательный палец. Волемир Мефодьевич заворожено посмотрел на него, машинально отметив про себя, что на кончике пальца – чернильное пятнышко в форме звезды. Нина Ивановна с силой бросила руку вниз, грозно сверкнули очки, и Волемир Мефодьевич вздрогнул.

– Нам небезразлична судьба мальчика, и мы обязаны принять меры!

– А что собственно случилось? – осторожно спросил Пинтусевич-старший. Чувствовал он себя как канатоходец, идущий над ареной с голодными львами. Вспомнился семьдесят девятый год, Ташкент, жара, голые животы, Валентина Пискунова, каучук-блонд, он сам с биноклем в руке в кустах возле арыка.

– Ваш сын вопиюще несерьёзен.