Про то, как враг народов войну выигрывал

При этом они еще и корчат геройские рожи, и всех, кто их вразумлять довольно-таки опрометчиво при этом вздумает, всенепременно тогда ждет сколь незамедлительный трибунал, да и безымянная общая могила.

А если сколь беспристрастно повернуться к лику истинных былых героев, то тогда сразу окажется, что не нападать на врага, долго выжидая для этого более удобного часа, это не трусость, а военная хитрость и гуманизм по отношению к своим солдатам, которых явно ждут не дождутся дома их родные и близкие.

Родину, ее нельзя столь иступленно защищать, дабы разве что сколь вот обильно еще оросить кровью ее сынов леса, поля…

А для чего тогда были большие и малые реки?

Надо ли было столь поспешно останавливать немцев не теми сходу нисколько непреодолимыми водными преградами, а лишь в сущности теми с одного только виду совершенно неистощимыми человеческими ресурсами?

53

А между тем настоящих людей (а таких в России немало) надо было хоть сколько-то попытаться от самой верной и неминуемой смерти еще уберечь и как щепки в огонь их никогда не подбрасывать.

Пусть лучше пришлые недруги дохнут словно мухи от бескормицы, как это некогда уже бывало во времена Наполеона, ну а своих надо было словно зеницу ока хранить ради всех тех грядущих побед, да и поражений, кстати, ведь тоже.

Кутузов, к примеру, своих явно так старательно некогда берег.

Вот чего пишет о нем Лев Толстой в его романе «Война и мир»:

«Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению. Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем. Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте вместо донесения лист белой бумаги. И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей. Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску».

54

Во времена Второй мировой войны роль, и ног под собой никак не чуя драпающего Наполеона, с превеликим прискорбием исполнила почти вся та довольно-таки языкатая, но совершенно немощная умом советская номенклатура.

ВСЕ ЕЕ бравые и впрямь нескупые на слово деятели были буквально-то вдоволь без году неделя званиями и привилегиями всецело вкривь и вкось несметно подсахарены, посеребрены и подзолочены.

Причем состояла она (благодаря всем тем сталинским чисткам) из самой что ни на есть отборной, да еще и весьма и весьма тщательно выпестованной и вышколенной сволочи, а она у любого народа почти всегда неизменно во всем полностью идентична…

Тем более что тогдашняя советская власть вообще была бесподобно интернациональна, а потому любые более чем беспочвенные обвинения в русофобстве на деле попросту вообще смешны, если уж не сказать – абсолютно абсурдны.

И вся эта «отчаянной храбрости» братия тикала со столь и впрямь-то дьявольски невероятной поспешностью, что иногда (бывало и такое) пришедшую издалека машину надо было еще всерьез затем отмывать, поскольку господа товарищи вовсе не были готовы отойти по нужде в кустики, а когда прижмет, всякое еще непременно вот запросто может случиться.

Однако при подобных «сугубо личных своих достоинствах» новоявленные приспособленцы, выпестовавшиеся внутри лона большевистской партии именно после ее и впрямь сколь планомерной очистки от почти всякого ее изначального элемента на явном перепутье сумрачных и злосчастных 30-х годов… в конце концов, разом непременно оправились.

А именно тогда и стали они бесцеремонно расстреливать боевых офицеров за их настоящие или мнимые самими чекистами с чистого же листа надуманные просчеты.

55

И главное при этом все официально выглядит совершенно, так значит, полностью иначе, во всем как всегда вполне однозначно разве что только по-ихнему…

Уж на то она и есть, та официальная ЛЖИВАЯ версия истории, чтобы все, значит, действительно бывшее, на самом-то деле, затем в исключительно иные тона более чем беззастенчиво и беспардонно прямиком ведь острым орлиным глазом до чего только и впрямь масштабно «реалистично» преобразовывать.

Лев Толстой в его романе «Война и мир» весьма так наглядно всем нам преподносит, чем это именно занималась в его время прикладная история, попросту явно более чем бессмысленно наводящая буквально на все навеки ушедшее в былое и славное прошлое сколь же и впрямь изящный искристо блестящий глянец.

Причем делалось это как раз таки ради того, дабы все то некогда сколь опостыло имевшееся в далеком прошлом чудовищно несветлое настоящее неизменно бы еще смотрелось (в глазах грядущих поколений) именно сколь недвусмысленно ярче и красочнее, в той самой бескрайне суровой более чем с виду нелепо правдивой действительности.

Да и вообще, кое-кому явно нужно было исторически светлыми красками вполне полноценно освидетельствовать все то восторженно хлесткое очарование навсегда уж ныне минувшей эпохи.

Вот они, бравые слова Льва Толстого:

«В то время как Россия была до половины завоевана, и жители Москвы бежали в дальние губернии, и ополчение за ополчением поднималось на защиту отечества, невольно представляется нам, не жившим в то время, что все русские люди от мала до велика были заняты только тем, чтобы жертвовать собою, спасать отечество или плакать над его погибелью. Рассказы, описания того времени все без исключения говорят только о самопожертвовании, любви к отечеству, отчаяньи, горе и геройстве русских. В действительности же, это так не было. Нам кажется это так только потому, что мы видим из прошедшего один общий исторический интерес того времени и не видим всех тех личных, человеческих интересов, которые были у людей того времени. А между тем, в действительности, те личные интересы настоящего до такой степени значительнее общих интересов, что из-за них никогда не чувствуется (вовсе не заметен даже) интерес общий. Большая часть людей того времени не обращала никакого внимания на общий ход дел, а руководились только личными интересами настоящего. И эти-то люди были самыми полезными деятелями того времени. Те же, которые пытались понять общий ход дел и с самопожертвованием и геройством хотели участвовать в нем, были самые бесполезные члены общества; они видели все навыворот, и все, что они делали для пользы, оказывалось бесполезным вздором, как полки Пьера, Мамонова, грабившие русские деревни, как корпия, щипанная барынями и никогда не доходившая до раненых, и т. п. Даже те, которые, любя поумничать и выразить свои чувства, толковали о настоящем положении России, невольно носили в речах своих отпечаток или притворства и лжи, или бесполезного осуждения и злобы на людей, обвиняемых за то, в чем никто не мог быть виноват».

56

Однако во всем, как всегда бестолково и обезличено виноватых, мы уж всенепременно вскоре до чего только явно сколь весьма радостно еще отыщем.

И ими, прежде всего, до чего только и впрямь непременно окажутся именно те самые простые и бравые солдаты, у которых зачастую вся же сила их великого духа, собственно, и является главной оборонительной и наступательной мощью.

Причем бывает она куда только явно значительно еще поважнее всяческой военной амуниции.

Вот именно про это граждане советские историки нам-то все уши давненько до чего старательно прожужжали… на разные лады вальяжно вещая безо всякого перерыва…

Слабая у нас, оказывается, была армия, плохо обученная, недисциплинированная.

А между тем именно для того чтобы незамедлительно перейти в контратаку, и нужна была та железная дисциплина, да только откуда ей было, собственно, взяться у армии, которую враг разом уделал в хвост и в гриву?

57

Ей бы сразу отойти назад, да постепенно и неспешно перегруппироваться, но то было совершенно никак вовсе нисколько не по-советски.

Такие вещи в те времена неизменно рассматривались совсем не иначе, как самое уж откровенное паникерство!

Причем ничто не ново под луной, правда, в оригинале Экклезиаст сказал: «Нет ничего нового под солнцем», – но это, собственно говоря, абсолютно же ныне совершенно неважно.

Вот как описывает Лев Толстой довольно схожие события, некогда действительно приключившиеся во время войны 1812 года.

Причем надо бы сразу именно то ведь подметить, что более чем беспочвенная дискредитация артиллеристского поручика Льва Толстого вовсе и близко нисколько не правомочна…

«И об этом-то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так, как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии – об этом-то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда-то, а Тормасов – туда-то, и как Чичагов должен был передвинуться туда-то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д. Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно».

58

Да уж, в те ныне проклятые царские времена за то что некто и впрямь посмел бы еще высказывать вслух нисколько не двусмысленные предположения относительно самой принципиальной невозможности чего-либо… его зачастую ожидал один резкий окрик, а не пуля, но то были совсем другие «жестокосердные сатрапы», они-то порою с народом излишне простодушно цацкались…

Не губили они людей, словно бы то было враз попросту ставшее вследствие своего идеологически вредного непослушания никому далее более вовсе-то и ненужным, отныне попросту именно что во всем бесхозное и совершенно полностью ничейное добро.

Вот как оно и впрямь сколь уж немыслимо и неприглядно выглядело в той-то вполне, надо сказать, более чем исключительно так естественной большевистской обыденности.

59

Однако та до чего только принципиально лживая красная самопропаганда буквально все всенепременно разукрашивает красками искристо и радужно вовсе ведь совсем иной величественной и помпезной действительности.

Поскольку чего-либо иное было бы для нее попросту никак неприемлемо в качестве яркого и наглядного живого примера всякого де отсутствия безмятежно единой и безумно гордой собой сопричастности ко всему тому безмерно великому делу полноценно действенного освобождения всей уж нашей социалистической родины.

Попросту говоря, некоторые более чем незамысловатые рассуждения, прозванные на чиновничьем языке «окопной правдой», неизменно входят без стука в сколь явное противоречие со всем тем более чем официально укоренившимся взглядом на всю ту кромешного ада войну.

Нам-то все уши уже давно прожужжали о той самой плотной сплоченности масс пред коварным врагом, что взял да посмел до чего и впрямь немыслимо нагло вторгнуться в совершенно необъятно бескрайние пределы нашего славного отечества.