Северное сияние в тундре радужных надежд

И все это, собственно, никак не иначе, а именно потому, что там все, видите ли, совершенно излишне серо и невзрачно по сравнению со столь весьма красочно надуманным миром чьих-то возвышенно-светлых фантазий.

А книги между тем надо бы всем своим сердцем любить именно за душу их авторов, а вовсе не за то, что представляют они из себя то самое более чем изысканное блюдо, поданное в роскошном ресторане под славным названием «Душевная благодать».

Ведь дело не только в благостном, умственном и сладостном усвоении книг, которое куда скорее увязано именно с одним лишь весьма как есть насущным процессом пищеварения (хотя и в чисто духовном смысле), чем с неким доподлинным задушевным подъемом над всеми теми глубочайшими низинами плотского мещанства.

65

Оно-то, кстати, и приводит к мыслям именно вот о своей до чего и впрямь незатейливо великой значительности по сравнению со всем тем ничего вовсе не значащим песком эпохи, текущим в одном и том же, долгими веками нисколько неизменном направлении от самого рождения к старости и смерти.

А между тем подобное плоское, как блин, видение мира, безусловно, нисколько никак совершенно же недопустимо.

Поскольку самовозвышение над серой толпой, причем совсем ведь без того, чтобы на свой Олимп действительно пришлось и вправду еще действительно взбираться с большим рюкзаком за спиной, не раз рискуя при этом свернуть себе шею, всенепременно будет собой означать одно лишь чванство, а также засилье излишне порой широкообразованного социального невежества.

66

Зачастую подобные люди более всего думают разве что о своем личном удовольствии, которое им попросту обязана предоставить жизнь, а не о каком-либо, подчас уж вовсе и неведомом им большом общественном благе.

А впрочем, надо бы прямо признать, что делают они это совсем вот не от того невероятно великого всепоглощающего эгоизма.

Нет, прежде всего как раз оттого, что эти сыны книжной премудрости попросту вполне так искренне подчас считают людей обыденных совершенно никак ни в чем недостойными какой-либо вящей заботы обо всяческих их мелких, житейских интересах.

Зато сколь так безумно отчаянно они с переполненными слезами очами весьма глубокомысленно вдоволь же раболепствуют пред высокими идеалами, идеями, способными поднять всю ту легендарную людскую массу на искрометно яростную борьбу неизвестно за что, но зато исключительно утопически-иллюзорно благородное, а также и лучисто-чистое во всех его запредельно благих намерениях.

67

Да вот уж, однако, коли те филантропы благих идей и устроят еще после вполне удачного захвата светской власти и престола Господа Бога некое сущее подобие рая, то разве что именно с тем бросово дешевым и довольно-таки малопитательным рационом для всех тех наспех облагороженных ими и приподнятых с колен серых масс.

Зато он будет доступен для всех явно во всем бесплатно!

Однако само отсутствие денег в данном случае может объясняться одним лишь тем подневольным тяжким трудом полностью отныне бесправных рабов.

Причем весь тот мелкий и совершенно ничтожный люд при подобных славных делах непременно, явно же может, собственно, оказаться именно тем, чем чьей-либо «великой душе» только ведь будет затем угодно, а в том числе и пищей для привилегированной расы или, тем паче, для самих себя.

Но то лишь в самом крайнем нацистском случае, ну а при всем том нашем безнадежно переразвитом социализме реальностью столь еще явно бы оказалось именно то, о чем написал в своей книге «Час Быка» Иван Ефремов:

«Виды убийства многообразны. Убивают несоответствием выполняемой работы и условий, в которых она проводится. Отравляют отходами производств и моющими химикатами реки и почвенные воды; несовершенными, скороспелыми лекарствами; инсектицидами; фальсифицированной удешевленной пищей. Убивают разрушением природы, без которой не может жить человек, убивают постройками городов и заводов в местах, вредных для жилья, в неподходящем климате; шумом, никем и ничем не ограничиваемым».

68

Собственно, так вообще хоть сколько-то веско взвесить и определить, чем уж все это далее могло еще разве что только на самом вот деле оказаться чревато…

…а тем более, совершенно так не прикрывая личины, открыто протестовать мало, кто когда-либо и впрямь столь опрометчиво пока вот отваживался.

Причем как минимум отчасти все это происходит разве что лишь оттого, что художественные книги всегда уж более чем могущественно создавали, а впрочем, и теперь точно так же и создают довольно удобную всяческим недалеким умам иллюзию самого немыслимого райского блаженства, уводя человека от буквально любых реально существующих в этой жизни обыденных ситуаций.

А потому и послужат они безупречно удобным погостом для всяческого духовного идолопоклонства, а в особенности для всех тех, кто столь истово на них молится, а не вдыхает всею своей душой аромат чужих мыслей и многогранно светлых чувств.

69

А между тем именно это и порождает доподлинно благодатную ответную реакцию, и вовсе не в виде некоего утробного удовольствия от хорошо и изысканно переваренного внутри души красивого слога.

Ну а у кое-кого, явно уж излишне исключительно ярчайше просветленного всеми теми весьма блекло отображающими действительность книжными реалиями, порою бывает столько задушевного пламени в очах, что и никаким прибором его нисколько не измеришь.

Да вот беда: когда надо бы действительно с кем-либо всерьез повоевать, а в том числе и в чисто социальном плане, они почему-то сразу стушевываются, и бравады от них и близко тогда нисколько не жди.

И разве все дело тут именно в трусости?

Нет, в одной лишь той подчас столь изысканной вездесущей чистоплотности в сочетании с бездумным самолюбованием в кривом зеркале мира возвышенной и праздной литературы.

Причем то, что все это доподлинно верно и именно этак ему и должно же, собственно, быть, никто тут вообще совершенно вот даже не спорит, да только всему этому надо бы уделять 35% всего своего личного времени, а не все те 55%.

Потому что нечто подобное совсем и близко нисколько не то, к чему еще, непременно, следует всем нам всею душой явно и впрямь всецело строго стремиться.

Да, кстати, и в сугубо мирной, не столь и бесконфликтной жизни тоже порою довольно приметна весьма наглядная чья-либо более чем явная тенденция прижаться бы к власти, да поплотнее, что, безусловно, всегда изобилует немалым числом компромиссов или полукомпромиссов буквально со всякой на всем этом белом свете общественной этикой и моралью.

Причем касается это практически всего, что только хоть как-либо еще может угрожать чьему-либо душевному спокойствию, а тем более и вполне вот, как всегда, невозмутимо-безмятежному материальному благополучию.

70

А отсюда, как и понятно, в том числе и готовность к попранию каких угодно принципов совести, дабы иметь ту до чего искренне реально обожаемую возможность тихо уйти в свой иллюзорный мирок, в котором вовсе нет никаких бурь, а всегда одна лишь тишь да гладь, а вокруг хоть трава не расти.

Вот как это столь исключительно ярко описывает Иван Ефремов в его изумительно гениальном литературном творении – романе «Час Быка»:

«Ученые владыкам помогали во всем: изобретая страшное оружие, яды, фальсификаты пищи и развлечений, путая народ хитрыми словами, искажая правду. Отсюда укрепившаяся в народе ненависть и недоверие к ученым, стремление оскорбить, избить, а то и просто убивать „джи“ как прислужников угнетателей».

71

То, что описал в своей книге Иван Ефремов, есть самое вполне вот неотъемлемое диалектическое развитие всякой всепланетной диктатуры, и как бы она в дальнейшем себя ни называла, это одни лишь зачастую крайне во многом весьма малосущественные детали.

Ну а сама ее суть, непременно, что явно во всем окажется одной лишь и той же, с довольно-то мелкими ответвлениями, существующими разве что только на самых первых порах.

После полного захвата власти вся разница, в конце концов, неминуемо бы исчезла, а если и не сразу, то это непременно бы еще случилось со временем, пусть даже и крайне поэтапно и несколько постепенно.

72

Ну а весьма веской первопричиной укоренения всех тех новых норм общественного бытия явно еще должен был стать именно тот идеализм, что неизменно был вовсе так никак совсем не в меру сладостно прекраснодушен и до чего только чрезмерно сердобольно абстрактно*прискорбен по поводу самых нескончаемых (от века) страданий людских масс.

И все тут дело было именно в том, что люди, всею душой слепо укоренившиеся в вере в светлое и лучезарное добро, уже сегодня премило живут в никому пока на деле нисколько и неведомом изящно- и восторженно-прекрасном далеко.

А между тем оно пока еще совершенно так вовсе несбыточно, а потому и все те светлые мечтания о нем крайне аляповаты и всецело блеклы и неказисты.