Грустные размышления об ушедшей эпохе

Идеи благословенного добра стали своим абсолютным антиподом отнюдь не от своего извращения, а именно так от нисколько ведь самого себя никак не оправдывающего воинственного применения к жизни совершенно безжизненных постулатов несколько иного буквенно ирреального жития-бытия.

В нем все было сколь неизменно разложено по своим полочкам, и, главное, всему было явно предоставлено именно ведь свое вполне надежное место, да только жизненная практика не одной лишь логикой дышит, а потому всякая холодная логичность ее вот враз же более чем безнадежно удушает.

Так что все те «светлой души идеи» надо бы примерять ко всей окружающей действительности только лишь издали и чисто теоретически, да и то с крайней же великой осторожностью.

Да только уж это совершенно так не все хоть сколько-то вполне полноценно принимают собственно к сведению.

И кто – это значит их всеми силами и впрямь ведь до чего благодушно – толкал в чрезвычайно, как всегда, простодушные народные массы?

Да те уж самые рьяные кузнецы-молотобойцы, ревностные кураторы всеобщих благ в новоявленном на этот раз (по их вере) исключительно «чисто земном раю».

И это как раз именно ему и полагалось буквально-то полностью заменить никогда на деле вовсе не существовавший (кроме разве что в недрах богатого на всяческие пламенные иллюзии людского воображения) тот ведь самый сущий рай небесный.

И то в принципе практически всякому ведомо, чьих это именно рук делом и стало же претворение в жизнь планов по бесподобно быстрому устремлению в самую гущу прошлого патриархального бытия…

Поскольку было это сколь и впрямь бесподобно прямолинейно задумано, как раз чтобы раз и навсегда привнести туда свет свежих истин, так и обвисших бахромой совершенно ничтожных и бессмысленных слов.

Причем ясно, кому – то столь этак поспешно понадобилось до чего только наскоро влиться свежей струей в то самое умудренное веками всего своего существования безнадежно замшелое общество простолюдинов, нисколько доселе попросту и незнакомое со всякой довольно-таки давно лежалой книжной премудростью.

Ну, а осуществил кое-кто этакое «всеблагое дело» вовсе уж никак не иначе, а на том самом исключительно высоком прибое во всеуслышание заявленных, тем еще длиннющим носом унюханных сногсшибательных свобод и отныне никем более не возбраняемых прений.

И почему бы теперича, им было, собственно, не погалдеть о том самом своем и впрямь глубокомысленно важном, чему, несомненно, так в его конечную, логическую форму, быть может, и удастся еще прийти, да только никак не иначе, а в том самом до чего только еще ныне отдаленном грядущем.

Для того всенепременно еще потребуется сколь много долгих веков самой безусловной повседневной обкатки совершенно абстрактных идеалов на весьма грубой почве всегда вот неизменно неотесанного житейского быта.

А в наше сегодняшнее время наиболее насущный вопрос был заключен как раз-таки именно в том, а зачем это вообще было делать из всего этого некий замкнутый круг самих уж собой, безотчетно доказанных истин, будто бы и впрямь настойчиво требующих самого незамедлительного воплощения в суровые будни всей-то неизменно обыденной серой действительности?

Да только, чего это вообще могло хоть сколько-то еще остановить всех тех безвременно зарвавшихся от запаха свободы слишком-то безо всякого зазрения совести и впрямь «свистящих паром», неистово кипятящихся господ либералов?

Они уж попросту воспринимали данное им свыше «право» нести всевозможную несусветную околесицу, как одно то свое, более чем стоящее того достояние всего ведь того вовсе еще не народившегося на белый свет исключительно так «иного» рода людского.

По представлениям ярых блюстителей всеобщего и вселенского блага, его лишь разве что еще только предстояло создать при одной уж единственно помощи, тех-то самых блаженно-бумажных истин.

То есть, попросту вот увидели они во всех тех теоретически изуверски верно выверенных выкладках весьма уж небезосновательное обоснование для всех тех и впрямь-таки более чем совершенно незамедлительных общественных преобразований.

Ну, а своя собственная роль в их сколь долгожданно сладостном осуществлении им вполне однозначно представлялась именно в виде загодя им дарованного блага, до чего ясно выражающегося в славном преимуществе творить само по себе никак нерасторопное добро, обличая и бичуя старое, как сам этот мир зло, сущего же великого социального неравенства.

При этом явно они устремились куда-то

вперед и ввысь, однако со всей очевидностью можно о том сказать, что были они попросту чрезвычайно одержимы идеей, воссоздать ту самую стародавнюю природную мудрость, что была, по их мнению, всеми нами некогда более чем безответственно утрачена именно из-за бесконечно слащавых догматов истовой веры в загробную жизнь.

От их просвещенных наукой умов попросту повсюду так

засквозило леденящим холодком простецких логических абстракций, ну, а ярость благороднейшая их добрейшей души сама собой обнажила обоюдоострые мечи всегда ведь склонной к обильному кровопусканию самой вот между тем жесточайшей на свете, абстрактнейшей справедливости.

Той-то самой, что во все времена была слишком уж откровенно самооправдываемой всей-то ей еще изначально свойственной великой задушевной простотой, более чем безупречно возникшей именно на основе полудетских дрем, в которых та до чего только совершенно очевидно же созерцала, словно бы в зеркале никогда, ведь так и не сбывшееся светлое завтра.

У этих горе-реформаторов воздуха в груди хватало на одно лишь сладкоречивое раздувание всевозможных и всяческих утопических грез, но отнюдь не на реальное улучшение безнадежно стесненного положения обездоленных, и по большей части, не иначе, как самими собой да и всем своим бесхитростным невежеством вполне уж до чего только закабаленных классов.

Эти благие доброжелатели всего сущего на этой земле, если чего тогда вообще и творили, так это разве что безостановочно изливали друг другу боль и скорбь о до чего весьма удручающе наглядной неполноценности всего-то нынешнего обустройства общественного бытия (для них в то время живших дореволюционных).

И вот еще что.

Они, сколь восторженно и обескураживающе сколь и впрямь-таки бурно при этом отметая всяческие в том «неправые» сомнения, сколь яро высказывались о самой крайней необходимости именно его-то наискорейшего переоформления в некий, куда более ему надлежащий облик и сущее подобие всего того, чего им ярко и красочно виделось в их радужных снах.

Да только до далеких звезд на небесах им было как-то вовсе нисколько не достать, однако, сколько бы его ни было под голубыми небесами… уж все, что ни есть под ними, они всенепременно еще вознамерились во что бы ни стало переиначить, придав ему некий абсолютно иной вид, суть и смысл.

И до чего неистово томились их горячие сердца в хмурые и унылые дни той ничем уж, кроме ярого окаянного насилия (как правило, в одну лишь худшую сторону), и близко-то никак вовсе неизменяемой повседневной обыденности.

Им уж лично и были осатанело потребны все те совершенно неизбежные, а все-таки по некой непонятной причине чрезвычайно запаздывающие, весьма между тем существенные перемены из сколь специфического разряда тех, что сами вскоре к нам всенепременно нагрянут, а тем, значит, и освежат они весь замшелый облик всего того стародавнего, патриархального общества.

Они этого и впрямь ожидали, словно народ иудейский в знойной пустыне манны небесной.

А их сколь извечно сонная эпоха вовсе ведь не дышала им даже в затылок, вконец запыхавшись, скача так вприпрыжку вслед за их убегающим куда-то в дальнюю даль до чего безмерно лучезарным самосозерцанием.

А уж, тем паче, куда было простым обывателям хоть чуточку, да поспеть за всем тем немыслимо возвышенным, буквально-то всеобъемлющим и вездесущим их славным мировоззрением.

Они, надо бы то совсем ведь не мешкая сразу же сколь так отчетливо вымолвить, и вправду в самом доподлинном смысле более чем неизменно стремились к чему-либо бесконечно светлому и совершенно никак не безрадостному и, кстати, вполне действительно всецело во всем наилучшему… и, главное, совсем не иначе, как сразу для всех.

Да только уж, будучи именно в том сколь так закоренело убеждены, что этот-то светлый для всего их народа путь, безусловно, ведь пролегает по темному пути некогда сколь широкой рекой пролившейся крови, причем именно во имя более чем неизбежной во всем неминуемой смерти всех тех, кто мог еще помешать человечеству проделать его столь вот гигантский скачок в тот самый всеобщий наш великий завтрашний день.

Он был для них окутан туманом простых и радостных ожиданий, а обыденная и безыдейная жизнь была им попросту вовсе ведь безынтересна, раз никак не сияла она изнутри безмерным восторгом светлого конца всех тех прежних бед и несчастий для всего человечества в целом.

За редким исключением, разве что без карикатурно отображенных в специфической литературе злобных уродов и палачей.

И сколь наиболее яркими, а также и во всем безгранично последовательными в деле как раз-таки подобного, по-своему весьма довольно веского восприятия всей-то нас от века еще окружающей действительности, и оказались в 19—20 столетии некоторые и впрямь вот изумительно блаженные духом граждане российской империи.

Жили-то они в стране с тем самым нисколько никак до конца еще не изжитым феодальным прошлым.

Однако при этом до чего и впрямь им сразу так безутешно захотелось в единый миг стремглав ринуться в мир бытия сколь от нас, пока еще безнадежно да и беспредельно далекого будущего.

Того вполне так возможно и впрямь изумительно светлого, а значит и истинно во всем немыслимо праведного.

Тут сыграла свою роковую роль полнейшая оторванность от реалий тех людей, что живя в двух столицах империи, напрочь позабыли, что едва ли они нечто большее, нежели чем ничтожно малая часть от того необъятного этноса, в котором никак не отмерло еще почти то же, что и тысячелетие назад довольно мало (в закутках душ) изменившееся язычество.

И это вовсе не только крайне предвзятое мнение автора, вот чего пишет об этом великий человек – царский министр финансов Витте Сергей Юльевич;

«Царствование Николая Второго»

«У нас церковь обратилась в мертвое, бюрократическое учреждение, церковные служения – в службы не Богу, а земным богам, всякое православие – в православное язычество. Вот в чем заключается главная опасность для России. Мы постепенно становимся меньше христианами, нежели адепты всех других христианских религий».

Разве оно не ясно – неграмотный человек, и близко сам не читавший ни единой страницы Евангелия, вряд ли что мог быть хоть во что-либо вообще на деле вдумчиво верующим, скорее уж быть ему считай что одним лишь глухим отзвуком на весьма этак скорую руку, совершенно бездумно заученных им молитв.

Вот почему официальная религия и являлась для большинства жителей той прежней России едва ли чем-либо действительно большим, нежели чем еще от века сложимся, всеми-то попросту издревле давно официально признанным положением вещей.

Ну, а посему если внутрь их души свет церковных служб даже и проникал, то не слишком-то глубоко он в них тогда оседал.

К тому же церковные службы были занятием зачастую во всем безнадежно так обязательным, а между тем всякая обязаловка неизменно чревата довольно-то казенным отношением к делу и веры в Бога, она уж точно совершенно вот никому нисколько не прибавляет.